Что Энлиль, что Энки внешне получились в Ана – могучие, широкоплечие, макушками под потолок. Да и соображали весьма неплохо, весьма. Один отлично разбирался в технологиях, другой в естественных науках, в медицине. А вот по части баб – оба полные мудаки. Поставь в поле кол, повесь на него юбку – рысью побегут, наперегонки. У каждого по три жены, шкур, давалок, лакшовок немерено, так ведь все одно, такую мать, жить не могут без Нинти. Без своей младшенькой сестренки Нинти, безотказной, как лазерная трехлинейка. У которой с серым веществом гипоталамуса тоже очень и очень нехорошо. Вернее, слишком уж хорошо. И ведь жили бы себе тихо, мирно, без эксцессов и сцен у фонтанов… А так – шум, гам, блуд, лай, подрыв твердыни авторитета. Ох, верно говорят – чтобы ануннаком нормальным выросло чадо, как рукожопа распоследнего драть его надо. Да, видимо, мало драл он в детстве Энлиля и Энки, так что теперь, наверное, придется наверстывать. Усиленно. В ударном порядке.
– Ах, так у вас, значит, любовный треугольник? – поинтересовался Ан, коварно притушил блеск глаз и крайне равнодушно, вроде бы даже с ленцой пообещал: – Так я его, такую мать, быстренько разобью. А заодно ваши наглые, жирные рожи.
И мигом перешел от слов к делу – пронзительно закричал, резко взвился в воздух и мастерски изобразил свою "коронку", стремительный боевой переворот с ударами руками и ногами. Энки с Энлилем даже ничего не поняли – рухнули, как подкошенные стебли жухлой трын-травы, а Ан, выйдя в вертикаль, мягко приземлился и, глянув на свою работу, резко повеселел. Морды сыновьям он разбил основательно. Теперь оставалось разбить любовный треугольник. Так, чтоб уже не склеить. Раз и навсегда.
Глава 5
Разбудил Бродова сотовый – подло, нагло, ни свет ни заря. За окнами еще висела ночь, на тумбочке у изголовья тикали часы, мерно порыкивал настенный, поставленный "на плюс" кондиционер – не май месяц, зима.
"Кому не спится в ночь глухую". Бродов нащупал трубку, с писком изладил связь, коротко, но с экспрессией спросил:
– Але?
Звонила девушка Дорна, голос ее звучал как продолжение сна.
– Привет. Как спалось?
– Привет. Давненько не слышались, – хмуро отреагировал Бродов, а сам подумал, что супостаты наверняка уже расстарались со сканером.
Как бы читая его мысли, Дорна игриво усмехнулась:
– Кнопочку нажми. Седьмой канал. Нравится мне эта цифра с детства, есть в ней что-то этакое волшебное, магическое, притягательное.
– Откуда ты зна… – удивился Бродов, фразу зажевал и клавишу нажал. – Сделано, миледи, говорите.
Телефон у него был не простой, с секретом, вернее, со скремблером. Интересно, откуда же Дорна знает об этом? И интересно в кубе, откуда ей известны частота, нюансы шифрования и алгоритмы кода? Похоже, она и вправду читает мысли.
– Слушай сюда, как говорят у вас в Одессе. – Дорна опять усмехнулась, впрочем, уже не весело. – Пока будь хорошим мальчиком и даром не зли гусей. А когда въедешь в Луксор, сразу избавься от радиоконтакта. И будь осторожен. От Свалидора ни на шаг. Все, я еще позвоню.
"Господи, она еще и про Свалидора знает. – Бродов проглотил слюну, горестно вздохнул, вырубил машинально линию. – М-да, ох и весело же здесь у них в Египте. А ведь все, блин, еще только начинается. Как бы не умереть от смеха-то". Он выругался про себя, охнул удрученно, встал, включил телевизор. И напоролся, естественно, на музыкальный канал.
– Хабиби, хабиби, – сказал ему нараспев усатый здоровяк. – Хабиби-и-и-и.
"Это, генацвале, точно, все зло от баб", – согласился с ним Бродов, выругался матерно, чтобы тех, на том конце, проняло, сделал погромче музычку и отправился по нужде. Потом он мылся, брился, делал куцый – так, два притопа, три прихлопа – вариант зарядки и выковыривал из своего кровного добра всю эту электронную заразу. Собственно, как выковыривал-то – бережно изымал и осторожно, можно сказать, с любовью складывал в особый пакет. Чтобы все пока что стучало и сигналило в наилучшем виде. Едва борьба с вредителями была закончена, как позвонили с ресепшен – вставайте, граф, пора, вас ждут великие дела. Вперед, труба зовет. Так что оделся Бродов, вдумчиво собрался, немного подождал и, с легким сердцем вырубив хабибу, подался в гостиничный холл. Там его ждал сухой паек и сюрприз в лице, вернее, в опухшей роже угрюмого, невыспавшегося экстрасенса. Маг был не один, в тесной компании, рядом с ним отчаянно зевали красавицы Люба и Наташа. Чувствовалось по всему, что коньячок от Бродова долго не застоялся и даром не пропал.
– О, какая встреча, – обрадовался Данила, приблизился к соотечественникам и уселся на диван. – И куда?
– Туда, – подняла голову Наташа. – В Луксор… Уплочено.
– Да уж… Уплочено, – горестно вздохнула Люба. – А то черт ли нам эти пирамиды…
– За всех, милая моя, попрошу не говорить, – желчно поправил ее маг, и Даниле сразу стало ясно, что ночью, кроме пряников, ему ничего не отломилось.
– Салям, салям. – В холл с улыбкой добродетели бодро вошел гид, стрельнул глазами по сторонам, сделал приглашающее движение: – Прошу, прошу. – Он добро посмотрел на экстрасенса, ласково прищурился на дам и уже в автобусе, когда народ уселся, принялся шуршать купюрами. – Ваша тысяча… Ваших две… Ваших три…
Культурная программа началась. Натурально началась – ас-водитель тронул с места, "мерс" рванул вперед и с напором покатил по направлению к Хургаде. Снова потянулась за окнами пустыня, бесчисленные пакеты, мертвые пески, вращающиеся мерно, с исламским фанатизмом огромные пропеллеры, вырабатывающие ток. Моментом долетели до Хургады, проехали все это скопище лабазов и взяли направление в глубь страны – на юго-запад, к Нилу, через горы. Однако же не просто так, а с предосторожностями. Они возникли после плановой остановки, формирования конвоя и подсаживания в "мерс" человека в штатском – плечистого улыбающегося мусульманина из Управления туристической полиции. Ладно, построились в колонну, дали по газам, поехали. Не то чтобы с песнями и плясками, но весело, причем весьма. Впереди туземные менты с горящими огнями, за ними тяжеловесные, обгоняющие друг друга автобусы. Скрип сидений, взвизги шин, яростный рев моторов, тянущиеся за окнами по сторонам дороги горы Красного моря. Легендарные, судьбоносные, запечатленные в анналах, упоминаемые в Библии. Плохонькие, неказистые и на горы-то не похожие. Собрать над ними тучи, устроить снегопад – так на лыжах и не покатаешься, разве что на санках. Не Гималаи, не Кордильеры, да и не Альпы. Наш Суворов бы прошел, даже и не заметил…
– Уважаемые господа, прошу внимания, – несколько запоздало начал гид. – Вы видите хребет, на котором покоится вся история Египта. Он помнит фараонов и императора Наполеона, халифа Омара и халифа Аль-Маамуна, президента Гамаль Абдель Насера и президента Анвара Садата. Их давно уже нет в живых, а горы все стоят и держат на своем хребте нашу славную историю. Еще как держат…
Почтеннейшая публика реагировала по-разному. Бродов добросовестно внимал, пил горько-терпкий швепс, посматривал в окно. Маг, ясновидец и друид, видимо, пребывал в нирване, мерно, с достоинством дышал и казался спящим. Барышни конкретно дрыхли, колыхали прелестями, явно не гарлемский негр посматривал на них, супружеская пара улыбчивых японцев все стрекотала камерами, обмениваясь восторгами.
Ну да, пустыни они в Японии никогда не видали.
Затем последовал привал, на коем можно было съесть сухой паек, вдохнуть сухой же воздух песков и за один фунт оправиться. Ладно, съели, вдохнули, оправились, поехали дальше. И уже к полудню достигли Луксора, центра всеегипетского туристического бизнеса. Когда-то здесь стояла древняя столица – греки называли ее Фивы, египтяне – Уасет. Это был город-сад, мираж в пустыне, волшебная сказка, куда там "Тысяче и одной ночи". Величественные храмы здесь соседствовали с домами знати, роскошные дворцы смотрели в зеркала озер, в лазуритовое небо вонзались иглы обелисков, вершины пилонов и колоссальные статуи богов и царей. И все это великолепие утопало в море зелени, сквозь пышную листву сикомор, тамарисков и пальм проглядывали позолота, слоновая кость, сандаловое дерево и так любимый египтянами полудрагоценный лазурит. Однако, увы, все проходит, ничто не вечно под луною. И от былого великолепия остались лишь одни развалины, до сих пор впечатляющие, потрясающие воображение.
"М-да, – крякнул Бродов, когда вышел на парковке из "мерседеса", – это вам не аллея коммунаров".
Перед ним расстилалась грандиозная, ведущая к Карнакскому комплексу аллея бараноголовых сфинксов. В конце ее возвышались исполинские, размерами с хороший дом, пилоны Храма Амона. Время не пощадило ни рельефов на них, ни высоких мачт с разноцветными стягами, ни статуй богов и людей. Тем не менее преддверие Храма Вечности выглядело впечатляюще.
"Интересно, а что останется от нас? – Бродов резко отшвырнул пакетик с "насекомыми", повесил сумку на необъятное плечо и принялся смотреть, как наши девушки выбираются из автобуса на белый свет. – Хрущобы? Зоны? Четвертый блок? Иркутская долбаная ГЭС?"
На лицах Любы и Наташи были написаны страдание, горе, непротивление злу и донельзя мучительный вопрос – зачем разбудили, суки? Они были похожи даже не на кукол – на полуоживших мертвечих из среднего фильма ужасов. Маг, хиллер и экстрасенс также реагировал вяло и видом был крайне нехорош – какие, хрен вам в жопу, камни и древности, когда башка трещит по швам? Разрухи мы, блин, что ли, не видали?..
А гид тем временем уже достал билеты, с полупоклонами раздал и первым двинулся к довольно узкому – чтобы толпа редела и порядок устанавливался сам собой – проходу меж пилонами. Вот так, всего какие-то там двадцать фунтов, и общение с наследством древних обеспечено.
За пилонами располагался Колонный двор, размеры его поражали, давили на психику и вызывали вопрос – и чего ради? Может, ради того, о чем мы даже не подозреваем? Жарко припекало солнце, не было ни ветерка, в воздухе пахло пылью, камнем, вечностью, застывшей тысячелетней историей. Остро чувствовались гибельность, быстротечность, вся эта эфемерность бытия. Человеческого в особенности.
– Итак, уважаемые господа, прошу внимания. – Гид терпеливо подождал, пока туристы собьются в кучу, сделал энергичный жест и начал издалека: – Мы стоит на том самом месте, где все еще витает дух некогда величественнейшей и прекраснейшей столицы Древнего Египта. Замрите, задержите дыхание, умерьте биение сердец – и быть может, он снизойдет на вас…
И тут у наших девушек-красавиц случился сложный психологический излом – им вдруг до боли, до омерзения, до дрожи в гениталиях обрыдли эти древние руины. Мало того что марево, пыль, камень, несусветная тоска, так и еще и мудила гид, толкующий про клиническую смерть. Какое, на хрен, сердце, какая там менопауза, какая остановка дыхания. Башка болит, горит, как в огне, конкретно раскалывается на куски. Зачем разбудили, сволочи? Словом, развернулись девушки, плюнули на все прекрасное и отправились в автобус досыпать. Оккультист и маг, как кавалер и джентльмен, естественно, составил им компанию. Вместе с гидом остался авангард, даром что немногочисленный, но сплоченный – невозмутимый Бродов, улыбающиеся японцы и потный негарлемский негр. Белое, желтое и черное на каменном и пыльном.
– Хорошо, – гид, нисколько не расстроившись, глянул на часы и вытащил пачку сигарет, – давайте, господа, встретимся через полчаса на этом же месте. Чтобы не опоздать к обеду. Осматривайтесь сами.
Он дружески кивнул, щелкнул зажигалкой и, с чувством закурив, нырнул в тень. Развалины, видимо по тысячному разу, его уже не впечатляли. То ли дело ментоловое "Мальборо"…
И пошел себе Бродов Карнакским храмом, да не за мудростью или истиной – искать обитель общепита. Однако же, как ни спешил, не мог не восхититься искусством древних. Колонны были массивны, поставлены на века и в целом символизировали заросли папируса. Резные капители напоминали связки лотоса, из цветков которого, как известно, рождаются боги, местами кое-где еще проглядывало чудо росписи, восковые краски, несмотря на время, пленяли, удивляли и радовали взор. А освещалось, по идее, каменное великолепие нежаркими лучами солнца сквозь окна в потолке – решетчатые, хитрые, прорубленные наискось. С филигранной, поразительной, инженерно выверенной точностью. И все это – аж за полторы тысячи лет до Рождества Христова.
"М-да, лепота", – вспомнил Бродов в который уже раз известнейший киношлягер, очарованно вздохнул и, с сожалением покинув гипостильный зал, быстро и уверенно сориентировался на местности – ага, вот он обелиск, вот он скарабей, вот он водоем. Скоро перед ним предстала та самая кафешка, и впрямь ничем не выделяющаяся, никакая – прилавок, тент, пластмассовые стаканчики, невзрачные пластмассовые же столы. Неподалеку, под сенью сикомор, сидел араб, торговец сувенирами и шляпами. Судя по светлой расцветке его рубахи-галабеи, бизнес на развалинах шел весьма неплохо. Однако нынче бог папирусов и властелин кальянов скучал – неверных ротозеев было мало. Ну, во-первых, не сезон, а во-вторых, наверное, еще ходят всей толпой, бродят, выкатив глаза, по луксорскому храму, покупают небось у рыжего Али его низкосортное дерьмо. У-у, покарай его Аллах! У, никуммака! У, зубб-эль хамир…
"Да, дядя, дело твое в шляпе", – глянул на торговца Бродов, выписал вираж и принялся забирать левее, в импровизированный дворик, за каменную ограду высотой в человеческий рост. Здесь торжествовали хаос, живописный беспорядок, реставрационно-археологическая разруха – валялись камни, громоздились плиты, стояли статуи и фрагменты колонн. Антураж дополняли автомобильный прицеп, скудная растительность и софиты освещения, призванные и ночью являть развалины в их тысячелетней красе. Где-то впереди вонзалась в небо мечеть Абу-эль-Хаггава, стройная, как свеча, несколько правей и ближе к Бродову стоял строительный подъемный кран, а уже совсем неподалеку, вписываясь в ландшафт, лежал в развалинах тот самый храм – невзрачный и неказистый, но тем не менее так горячо любимый девушкой Дорной.
"Ну, значит, верной дорогой идем, товарищи". Бродов вытер пот, поправил сумочку, ступил на камни, еще помнящие Рамзеса Второго, и вдруг почувствовал, что пришел Свалидор. Мир вокруг сразу сделался другим – до предела ясным, предсказуемым, не замутненным пологом незнания и неопределенности. Словно незамысловатая пьеса, на которую смотришь из будки суфлера. Изменилось и время, сделалось пластичным, превратилось в патоку на стенке бидона. И стал виден нож, точнее, обоюдоострый здоровенный кинжал. Вида мерзкого, недоброго и зловещего, положительных эмоций не вызывающий. С в меру длинным, заточенным с обеих сторон клинком, с отполированной деревянной рукоятью, а главное, со множеством щербин и язв на лезвии, как видно, чтобы лучше удерживался яд. Да, тот еще ножик-режик, сразу чувствуется, не для хлеба – по мясу. К тому же еще и летучий, с ускорением, рассекающий воздух на бреющем в направлении горла Бродова. Собственно, не таком уж и бреющем, с этакой вялостью, ленцой, степенно и вальяжно. Словно при просмотре замедленного, снятого особой камерой кино. Того самого, волнительного, которое не для женщин и детей.