- Не понял, - сказал Сергеев, глядя собеседнику в лицо. - Но звучит мелодично. Ты решил прочесть мне стихи?
Нукер рассмеялся, откинув жилистое, крепкое, как бамбуковый ствол, тело на спинку обтянутого красным плюшем стула. Но смех этот был невесел. Смех этот вызывал невольный холод внизу живота и подсасывание под ложечкой.
- Это хорошие стихи, - проговорил он, подняв одну бровь. - Жаль, у меня нет желания их переводить. Но они бы тебе понравились!
- Не сомневаюсь. Где Базилевич?
- В гостях.
- У тебя?
- У меня.
- Зачем он тебе, Хасан?
- Он мне ни к чему. Только мне не понравились некоторые вещи, которые произошли за последнюю неделю.
- Например?
- Например, твой приезд.
- Я приехал только сегодня.
Араб снова оскалил в улыбке свои белоснежные зубы.
Английский его был, несомненно, хорош, гораздо лучше, чем он хотел показать. Свирепое, как берберский лев, "дитя пустыни" вполне могло иметь и оксфордское образование.
- Вот твое прибытие и было достойным финалом... Знаешь, для меня не секрет, что твои партнеры могут по-разному вести бизнес.
- Точно, - сказал Сергеев, лицом изображая: "Вспомнил! Точно, вспомнил!". - Кажется, что в тот раз, когда мы с тобой познакомились, они тоже вели бизнес странно. Собирались продать груз одним, а продали другим... Да? Только странность была тебе на пользу. Это ты имел в виду?
Бровь Хасана снова взлетела вверх.
- Возможно. Только на этот раз я сомневаюсь в том, будет ли это мне на пользу.
- Ну это как дело повернется, - произнес Сергеев, наблюдая за тем, как в проходе между столиками появился официант с его заказом на подносе "под старину". - Знаешь, обстоятельства бывают разные. Мне, например, кажется, что от работы с тобой можно получить головную боль и лишние дырки в теле. Это, конечно, частности, но, как говорил один философ, с трудами которого ты, конечно, знаком: "Практика - критерий истины". Если хочешь знать мое мнение, то мне не понравилось, что сразу после твоего отлета меня и Блинова чуть не зажарили по пути из аэропорта.
- Это был не я, - Хасан покачал головой. - У меня не было причин злиться. Скорее, наоборот. Рашид помог мне решить вопрос. И Блинов выполнил условия договора.
- Выполнил для тебя. А для кого-то другого не выполнил. Именно поэтому в нас и стреляли.
- Это не я, - повторил Хасан с нажимом. - Палестинцы. Ливийцы. Ниггеры. Выбери сам. Но не я.
Он так и сказал: "Ниггеры". Слово прозвучало громко, подходивший к столику официант, смуглый, высокий пакистанец, слегка изменился в лице.
- В том деле было так много посредников, - продолжил Нукер, кривя губы, - что разобраться в том, кому именно отдавили мозоль, очень трудно.
- Да? - переспросил Сергеев. - Трудно? Если не хотеть, то все трудно! Ты меня удивляешь! Поговори с посредниками с нашей стороны... Они живы и здоровы! Они не сменились! Кстати, ты не находишь это удивительным, Хасан? А я нахожу. Понимаешь ли, в таких вот ситуациях, ну я имею в виду, когда одного покупателя предпочитают другому, который заплатил больше, в первую очередь страдают посредники. Такая у них судьба. А тут кто-то пытался укусить хозяина. Это неправильно. Откуда было известно, кто хозяин? Откуда было известно, что груз ушел на сторону? Уж чего проще изобразить, что сделка сорвалась... Только для этого надо вернуть деньги. А вернули ли деньги, Хасан? Этого никто не знает. Слишком много вопросов без ответов, мой арабский друг, слишком много...
Он внимательно посмотрел в глаза Хасану, который уже не улыбался, а смотрел своими выпуклыми, черными, со слюдяным блеском, восточными очами прямо Сергееву в зрачки.
- Я, как человек незамысловатый и не склонный к интригам, вполне могу сделать вывод, что кто-то умный, осторожный и циничный решил, что кормить лишние рты накладно. Вот только почему он посчитал лишним ртом не посредника здесь, а хозяина там? Рассказать о своих предположениях?
Нукер молчал, только желваки играли под тонкой, синеватой кожей его щек.
- Мне и самому интересно, - признался Сергеев, аккуратно накрывая хрустящей салфеткой колени, - вычислить стрелявшего. И хоть говорить с тобой меня никто не уполномочил, все же поделюсь. Безвозмездно, Хасан, совершенно безвозмездно.
Представь себе, что у некоего посредника, например возьмем в порядке бреда господина Базилевича, складываются тяжелые отношения с одним из хозяев прибыльного и совсем уж нелегального бизнеса. Предположим, опять-таки в порядке бреда, что сильно не нравится ему господин Блинов... Это просто предположение, разумеется... Ты же понимаешь?
- Я понимаю, - просвистел простреленным горлом Хасан, не меняя каменного выражения лица.
- И вот господин Базилевич, который, как известно, у себя на родине почему-то считается лидером оппозиции в изгнании, решает, что может играть в оружейные игры сам. Контакты с покупателями на Западе и Востоке у него есть. А на Украине существует масса людей, которые спят и видят, как урвать кусок от поставок оружия разным режимам. Ведь бизнес не становится менее привлекательным оттого, что находится в чужих зубах. Даже наоборот, как приятно выдернуть чей-то кусок прямо из горла! И, поверь мне, люди, которые могут "съесть" такие контракты, есть, Хасан, и это совсем непростые люди. Они способны на многое, если не на все.
- Этого не может быть! - произнес Нукер с явным облегчением в голосе. - Я знаю Базилевича. Он никогда не пойдет против Блинова. Никогда не пойдет против Рашида. И никогда не пойдет против меня. Блинова он боится. Рахметуллоева он боится. Он всех боится. А меня он не просто боится, а так, что потеет при встрече.
Он хохотнул отрывисто.
- Базилевич, играющий свою игру! Это смешно!
Сергеев вспомнил запись, сделанную коллегами Касперского, которую не так давно просматривал у себя на Печерске, вспомнил тяжелый, полный пещерной ненависти взгляд Базилевича, упирающийся в жирную спину Блинова, и пожал плечами.
- Не буду спорить.
На самом деле существовало еще множество теоретических возможностей побороть "потный" страх Антона Тарасовича перед грозным сыном пустынь. Например, более сильный страх перед кем-нибудь другим. Базилевич героем не был, и испугать его до полусмерти было делом не очень трудным. Хасан рядом - боимся Хасана. Нет его - боимся другого. А вот ненависть к унижавшему его постоянно Блинову (ах как сверкали глаза Антона Тарасовича во время памятного разговора!) побороть, по мнению Сергеева, было уже нельзя. Лопнул сосуд. Переполнился.
Мог, мог пан Базилевич сдать своего шефа, мог согласиться на все, пообещай ему противная сторона смерть Владимира Анатольевича в виде гонорара. Мог, ибо хотел этой смерти так сильно, что вполне был способен переоценить свои организаторские способности и возомнить, что в состоянии перетащить на себя Блинчиков бизнес. Но Сергеев прекрасно понимал (в конце концов, кого на что учили?), что на Блинове цепочка не заканчивается. Скорее уж, с него начинается самое интересное, что в этом бизнесе есть "закулисье".
Сразу же за ним стояли стеной Титаренко и Сидорчук, за Титаренко и Сидорчуком виднелись грозные по стати в генеральских фуражках с высокими тульями. В тени генеральских плеч скользили силуэты таинственных цивильных с непривычно ровными, "деревянными" спинами и профессионально скупой жестикуляцией, а там уж, за ними, находились и совсем заоблачно расположенные фигуры, облеченные властью государственной в самом прямом смысле этого слова.
Бизнес на оружии делается руками авантюристов, но владеют им столпы общества. Об этом правиле пану Базилевичу стоило вспомнить. Хотя бы потому, что в работающей схеме в роли авантюриста выступал он, а Блинов и прочие персонажи, скорее уж, были столпами, если вообще были видны. Управлять всегда удобнее из-за кулис, а ежели Антон Тарасович возомнил, что может обрезать нити и выступить на арене самостоятельно, что ж, туда ему и дорога. Упокой, Господи, его грешную душу.
- Мне трудно найти другое объяснение тому, что произошло, - сказал Сергеев. - И, если честно, Хасан, я не обязан тебя убеждать. Не затем я приехал...
- А зачем? - спросил араб.
- Затем, чтобы на этот раз все прошло гладко. Без сбоев.
- С чего это твои друзья решили, что что-то пройдет не так? - в голосе Хасана звучала откровенная подозрительность. - Готовят что-то?
От тарелки, стоящей перед Михаилом, пахло так, что он мог посоревноваться в слюноотделении с собаками Павлова.
"В самом деле, какого черта!" - подумал Сергеев и взялся за нож и вилку, отметив, что его спокойствие действует на собеседника, как красная тряпка на половозрелого быка.
- Я, Хасан, не имел планов видеть тебя. И нельзя сказать, что я счастлив нашей встречей. Не будь параноиком. Нет никакого заговора против тебя. Есть сделка, которая должна завершиться во что бы то ни стало. Есть Базилевич, который давно должен стоять на дне Темзы с бетонной пасочкой на ногах. Есть люди в Киеве, которые начали волноваться из-за некоторых несоответствий. И есть я. Человек, которому надо проблему решить. И тут вместо ожидаемого Антона Тарасовича появляешься ты. Угрожаешь, хамишь, стихи читаешь... Что тебе нужно, Нукер?
- Мне нужно, чтобы ты довел сделку до конца.
- Тогда можешь расслабиться. Наши планы совпадают.
- Не думаю, - бровь Хасана опять стала углом, голос все больше напоминал змеиное шипение.
- Вот что мне более всего претит в вашей религии, - сказал Сергеев, смакуя вкус блюда, стоящего перед ним, - так это то, что, обманывая меня, ты даже не грешишь. Нельзя же так бесцеремонно врать. Я ведь понимаю, что в этой истории покупатель не ты.
Нукер осклабился.
- Жадность - плохое качество, Хасан. Ты рискуешь вызвать гнев с обеих сторон. И со стороны продавца, и со стороны тех, кого ты собрался подвинуть. Опять дашь больше?
- Не дам. На этот раз у меня нет таких полномочий. Но груз мне нужен.
- Дело твое. Рискуешь своей головой. Но есть еще один аспект проблемы. Мои партнеры. Прошлый раз груз ушел в другую сторону. Второй раз им такое с рук не сойдет...
- Не волнуйся, - сказал Хасан. - На этот раз все будет не так. Груз поступит по назначению.
- Вот даже как? - переспросил Сергеев. - Интересно. Наш Иисус когда-то накормил десятью хлебами несколько тысяч страждущих. Надеюсь, что с именем Аллаха на устах тебе удастся сделать так, чтобы один груз благополучно пришел в два разных места. Я на это с удовольствием посмотрю.
- Он не придет в два места.
- Тогда о чем мы говорим?
- Мы говорим о том, что груз исчезнет по дороге. Африка - опасный континент. Джибути - мятежная провинция.
Сергеев помолчал, внешне сохраняя абсолютное спокойствие.
"Как много, однако, можно узнать за короткое время. Интересно, Базилевич жив? А если жив, то цел?"
- Он жив, - сказал Хасан, предугадывая вопрос и явно наслаждаясь моментом. - Я его и пальцем не тронул. Ты это хотел узнать?
- Это хорошо, - произнес Сергеев неторопливо. - Хотя, если честно, мне на это наплевать. Блинов и Рашид знают о том, что ты задумал?
Нукер рассмеялся.
- Пока нет. Ты им скажешь. Потом.
- Почему ты не договорился с ними? К чему столько сложностей? Купить всегда легче, чем украсть. Это всего лишь вопрос денег...
- Знаешь, деньги всегда имеют хозяина. А украсть всегда дешевле.
- Ну, - протянул Сергеев, - я бы так не сказал...
- Тут не о чем спорить!
- Хорошо. Не будем. Зачем тебе для этого я?
- Ты украдешь для меня этот груз, Сергеев.
Теперь рассмеялся Михаил.
- Я?! Хасан, ты это о чем?
- Я о том, что груз уже приближается к Восточному побережью. И завтра нам надо быть на месте.
- Нам - это кому? Мне и тебе?
- Остальные ждут нас там.
- Осталось выяснить одно, что может заставить меня выступить на твоей стороне? - спросил Сергеев. - Я не Базилевич. Со мной так просто не получится.
- С тобой получится еще проще, - сказал Хасан, наблюдая за ним поверх линз своих щегольских очечков. - Значительно проще, чем ты думаешь.
Он улыбнулся всеми мышцами лица, словно это было не человеческое лицо, а игрушечная клоунская маска из мягкой пористой резины, одевавшаяся на пальцы, - у Сергеева была такая в далеком детстве. Улыбнулся всем, кроме глаз: они оставались прежними - настороженными, злыми. И добавил:
- Умка.
Государь император всея Руси Александр Александрович Крутов был слегка обескуражен. Предстоящая встреча напрочь ломала установившуюся традицию: государь не дает аудиенций в Дни празднования возрождения династии. В эту неделю император не занимался делами уже пять лет. И, справедливости ради, надо отметить, что помимо десятидневного отпуска на Байкале и нескольких уик-эндов на родной Балтике, в Петергофе, эти дни были единственными днями за год, в которые над Александром Александровичем не довлели дела государственной важности.
Другими делами Крутов давно не занимался.
Но Бидструп настаивал на встрече, а однокашникам, тем более при таких, тобою же выданных, погонах, не отказывают. Не стал бы Паша бить в колокола, если бы не имел на то оснований. Ой, не стал бы... Он, и веские причины имея, скорее, промолчит, чем станет паниковать по пустякам! А тут... Официальное "мыло" на Императорский секретариат, личный звонок референту... И все это после официального ответа, что государь император в праздничные дни не принимает никого.
Отправляя Бидструпа "рулить" Конторой, Александр Александрович полагал, что проблем с Павлом Андреевичем возникать не будет. И, надо сказать, до настоящего времени их не возникало. Значит, повод так настаивать есть, и повод существенный.
Контора существовала в "спящем" режиме, практически не оказывая влияния на политику империи, выполняя исключительно представительские функции и тайные поручения государя императора только последние годы, - это случилось уже после потопа и было личным распоряжением Крутова. После тех памятных событий, страшных обвинений со стороны недругов и под угрозой возможной "засветки" эта маскировка была единственным шансом вывести Контору из-под удара. Терять людей, прошедших уникальную школу, проверенных и преданных империи и ему лично, государь император не хотел. Оставлять же активной действующей единицей - просто не мог.
Не стал он и "зачищать" Контору - хоть решимость и определенные возможности к тому были - просто на время официально отодвинул от реально важных дел, облагодетельствовал, закрыл глаза на "подработки" (все руководители страны закрывали глаза на "халтурки" конторских ребят начиная с 1991 года, иначе и Конторы б уже не было!) руководства. И даже способствовал кое в чем, направляя энергию бывших подчиненных в нужное империи и себе русло.
Бидструп после назначения ожиданий не обманул. Официально не относящаяся к Службе внешней разведки Контора, не высовываясь и не требуя орденов на грудь, постепенно восстановила старые агентурные связи, наладила сбор информации и даже потихоньку занималась вербовкой в дружественных и недружественных странах. Учитывая специфику прежних дел "конторских служащих", и агентура вербовалась специфическая, боевая и отчаянная - не "белые воротнички" или профессура, а пригодная к решению самых разнообразных проблем и самыми нетривиальными методами.
В расколовшемся на части мире иначе было нельзя.
Мир зависел от того, что скажет Россия, что сделает, как на кого посмотрит. СССР проиграл гонку вооружений, но Россия выиграла сырьевую гонку. Газ, нефть и уголь правили бал. Центры мирового сосредоточия силы давно уже совпадали с нефтяными и газовыми залежами.
Россия.
Арабский мир.
Южная Америка.
Китай, конечно, был могуч, но плотно сидел на нефтяной игле. Европа, раздираемая национальными противоречиями, была ближе к России, чем к Америке и особого выбора - с кем дружить - не имела, посему дружила, но с видимым отвращением, на которое и самому Крутову, и его империи было свысока наплевать.
Тот, кто обладал ресурсами, обладал всем. Российская империя ресурсами обладала. А значит, обладала и почти неограниченным влиянием.
Жалкие части, оставшиеся от бывшего южного соседа, разделенные безжизненной Ничьей Землей, ненавидели друг друга, но транспортировке сырья на Запад не мешали ни в коей мере. Более того, отошедший к империи кусок обладал запасами угля и развитой индустрией. То, что называлось Конфедерацией, было, конечно, как бельмо на глазу, то есть раздражало государя императора самим фактом своего существования. Александр Александрович, будучи сторонником проведения в жизнь очень жестких решений, иногда, читая последние известия с новостных лент и ругательные, переведенные с мовы статьи из "Львовского вестника" или "Конфедерата", едва сдерживал нетерпеливый зуд в конечностях. Но осознание того, что он может решить проблему одним движением брови, делало его гуманнее и терпеливее, чем ему хотелось бы.
Существующее положение вещей устраивало все стороны.
Между Европой и Россией лежала Конфедерация. Между Восточной Республикой и Конфедерацией - Ничья Земля.
По охраняемым пуще глаза трубам постоянно текло черное и голубое золото, превращаясь в достояние империи, в основу ее растущего год от года могущества. И за то, чтобы его страна оставалась лидером, Александр Александрович был готов отдать многое, хотя и не все.
Положение обязывало принимать Бидструпа в Кремле, в зале для аудиенций, хотя Крутову было бы проще пройти по подземному переходу до персональной электрокары и через несколько минут выйти в подвалах здания на Лубянке.
Там и обстановка была более привычной и рабочей, да и все, что нужно, под рукой. В любое другое время Александр Александрович так бы и сделал, сменив удушающий парадный мундир, украшенный золотым шитьем и бриллиантовой Императорской звездой, на любимый серый костюм, а высокие сапоги с голенищами мягчайшей кожи - на простые кожаные туфли от Зилли, но не на этой неделе.
Два сотрудника безопасности, выряженные ("Как шуты!" - со злостью отметил Крутов) в ливреи и парики, распахнули перед ним огромные двустворчатые двери, и, степенно ступая по надраенному до зеркального блеска паркету, Александр Александрович вошел в зал для аудиенций.
Секретари уже стояли "во фрунт", хотя их присутствие было вовсе не обязательным. Все происходившее в аудиенц-холле записывалось множеством камер и микрофонов. В основном для истории, но иногда и для других целей - прежняя профессия Александра Александровича давала о себе знать.
Крутов пересек зал и, взойдя на ступенчатый подиум, уселся в стоящее на возвышении кресло. Сама процедура более всего напоминала ему восшествие на насест, и государь император в который раз за день мысленно обругал обязательный протокол матерными словами. Сидя в рабочем кресле, более всего напоминающем трон, Александр Александрович мог взирать на окружающих с высоты, обеспечивающей ему психологическое превосходство, тем более что ростом государь император не вышел. Но, несмотря на малый рост, Александр Александрович в жизни не испытывал от этого ни малейшего неудобства. Какое значение имеет рост, если характер Крутова позволял ему ставить на колени людей вдвое выше его?
Он уселся, расположившись в неудобном, обитом пурпурным бархатом, кресле с максимальной степенью раскованности, которую позволял парадный (мать бы его!) мундир, и кивнул головой церемониймейстеру, стоящему у дверей, ведущих в приемную.