Однако взгляды их становились все более назойливыми, и Севастьяна это постепенно начало тревожить.
Он заворочался во сне, несколько раз вскрикнул, взмахнул рукой и случайно задел пальцами тлеющие угли.
Боль от ожога резко пробудила его. Глебов коротко вскрикнул и вскочил.
Перед глазами его поплыла темнота, несколько раз качнулись стволы деревьев, а затем он вдруг увидел очень странное, полупрозрачное лицо.
Это лицо несколько мгновений покачивалось перед ним в воздухе, а затем растворилось в сумраке.
Но Глебов успел его запомнить. Оно было женским и вместе с тем неестественно маленьким, как бы уменьшенным.
Глаза - большие, очень светлые, в полумраке - почти бесцветные. Рот - крупный, приоткрытый от удивления или любопытства. Крохотный кругленький подбородок.
Видение почему-то испугало его - испугало настолько, что он замер, как зверек при запахе опасного хищника.
А затем захрустели ветки, и к костру подошел Иона с охапкой хвороста в руках. Он бросил ветки землю, приблизился к Глебову, наклонился, коснулся его виска пальцами.
- Я не сплю, - сонно сказал Глебов.
- Вижу, - отозвался Иона. - Какой-то бледный. И вспотел весь. Мокрый, как мышь. Случилось что-то?
- Не знаю, - ответил Севастьян. - Разве что у меня после удара по голове видения начались. Скажи, Иона, ты веришь в лесных духов?
- В кого? - не понял Иона.
- Как в сказках… Ну, феи разные, эльфы. Всякие нелюди, другие существа. Помнишь, Вадим Вершков еще рассказывал…
- А что? - Иона вдруг напрягся, как будто услышанное насторожило его. - При чем тут эльфы? Я как-то слушал - читали интересную историю. Про кентавров. Будто такие на самом деле существовали, и блаженный Иероним в пустыне встречал их. Они приходили к нему и просили научить их хорошему, и блаженный Иероним передавал им Слово Божие… Я так думаю, - продолжал Иона, уже увереннее, иной человек глупее кентавра. Ну вот я, к примеру, пока ты меня не подобрал…
- Это ты меня подобрал, - сказал Севастьян. - Не путай события.
- Я не путаю, - обиделся Иона.
Он в самом деле как-то раз вызволил Глебова из большой беды, устроив ему побег.
- Одно дело - удрать от стрельцов, а другое - стать человеком, а не просто нехристем, - продолжал Иона. - Помнишь, каким я был, пока ты меня не подобрал? Блуждал в полных потемках. Меня даже Флор Олсуфьич просветить не мог. Ну так вот, я полагаю, что был куда хуже любого из этих диких тварей, кентавров всяких и сатиров.
- Ты мне зубы заговариваешь, - перебил Севастьян. - Здесь было какое-то странное существо.
- Да? - удивился Иона. Как показалось Глебову - немного фальшиво.
- Оно на меня глазело, - продолжал Севастьян, - а затем почти сразу исчезло.
- Приснилось, - с облегчением вздохнул Иона.
Но Севастьян покачал головой.
- По-моему, Иона, ты мне сейчас врешь.
- Да? - Иона сел рядом, обхватил колени руками. - Откуда такое подозрение?
- Да я ведь хорошо тебя знаю! - Глебов вдруг вздохнул. - Если ты кого-то нашел и прячешь, то лучше покажи сразу. Я ведь сердиться не буду. Не морочь только мне голову, хорошо? Мне все кажется, что после этого ранения я стал какой-то не такой… Как будто никогда не поправлюсь.
- Ну, это ты напрасно! - заявил Иона. - Будешь как новенький, только отдохнуть тебе надо.
- Не будет ни отдыха, ни выздоровления, если я начну считать, будто мне являются видения… - Севастьян проговорил последние слова почти жалобно. - Где ты был во время сражения? Почему ты постоянно врешь, Иона?
- Во-первых, я тебе не вру! - запальчиво Иона. - Мне даже слышать об этом обидно. Ты для меня - отец и брат, все разом, я помру за тебя, если надо!
- Да не надо, - фыркнул Глебов. - Ты лучше живи. Только скажи мне правду: здесь есть еще кто нибудь?
Иона опустил голову и замолчал.
Молчал и Глебов.
Тихо было в лесу. Даже угли, перестали потрескивать, как будто и они затаили дыхание.
Наконец Иона пошевелился.
- Все равно ведь ты все из меня вытрясешь, - сказал он обреченным тоном. - Ладно. Помнишь, дочка у наших хозяев была?
- Да мы ее никогда не видели!
- Самое не видели, а вот платья находили. Еще решили, что она - горбунья.
- При чем тут дочка? - нетерпеливо перебил Севастьян.
- Пропал я совсем… - Иона обхватил голову руками и заплакал.
Глебов растерялся. Он еще не видел, чтобы его оруженосец выглядел таким удрученным. Обычно Иона не терял бодрости духа и оставался веселым - по крайней мере, наружно, - даже в самые тяжелые минуты. Видать, и впрямь случилось что-то серьезное.
- Мне тем более стоит знать, - настаивал Глебов. - Может быть, я смогу тебе помочь.
- Мне! - Иона вытер глаза и посмотрел на Глебова почти с укоризной. - Да мне-то что помогать! Разве я стал бы из-за самого себя хвинькать? Ох, Севастьян! Знал бы ты только…
* * *
Обратив свой гнев на Тарваст, царь Иоанн после вторичного взятия этого города велел не оставить там ни одного дома в целости.
Несколько дней пушки крушили стены и разметывали камни. Люди бродили по хрустящим обломкам, подбирая в развалинах все, что казалось им более-менее ценным. Жители бежали, прихватив с собой первое попавшееся. Бежали в основном в сторону Польши, чтобы не попадаться русским. Люди царя Ивана начали вести себя в Ливонии как в завоеванной вражеской земле. Сын Елены Глинской как бы нарочно растаптывал земли, где некогда властвовал его предок, утверждая таким способом свое господство над ней.
Иные из местных жителей - кто был посообразительней и меньше держался за здешнее добро, надеясь на авось, - ушли из города заранее. Эти сохранили больше и не так подвергали себя опасности быть застреленным или зарубленным.
К их числу принадлежали и хозяева того дома, где обитал Глебов со своим оруженосцем. Однако судьба упорно отказывалась благоволить этим людям. Несчастье подстерегало их в лесу.
В телегу со скарбом была запряжена небольшая лошадка, косматая и с виду неухоженная, но довольно выносливая и добронравная. Передвигались медленно, однако не особенно беспокоились: за несколькими беженцами не погонится целая русская армия, а от случайной встречи только Бог оборонит - тут повезет, спеши не спеши.
На вещах сидела дочка хозяйская, та самая, о которой Иона понял, что она горбунья. Точнее сказать, Урсула была карлицей: ростом с десятилетнюю девочку, с короткой шеей и чуть приподнятыми плечами, она в первое мгновение пугала несуразностью свое внешности, однако уже вскоре смущение проходило и сменялось глубоким сочувствием, если не симпатией: ясные глаза и добрая улыбка молодой девушки проникали в душу и заставляли забывать о странностях ее сложения.
Однако немногие повидали ее за те шестнадцать лет, что девушка прожила на этом свете. Супружеская чета прятала ее в доме, стараясь сделать так, чтобы слухи о наружности их дочери не распространялись слишком далеко. Началось это затворничество не сразу - приблизительно с тех пор, как девочке исполнилось семь лет и стало понятно, что она больше не вырастет и что ее сутулость не является особенностью ее осанки, но представляет собой небольшой горбик между лопатками.
Поначалу ребенок спрашивал, почему нельзя пойти гулять на улицу, почему запрещено играть с другими детьми. Но, как все дети, Урсула быстро приняла случившееся с ней как данность. Она еще не знала, каким должен быть мир, и считала, что вариантов попросту не существует. Может быть, все дети сидят дома, взаперти, окруженные безмолвными игрушками, красивыми вещами, лентами, платками… И никто, кроме мамы, не входит в эту комнату со всегда опущенными шторами. Так положено.
Она была бледной, с прозрачной кожей, которая никогда не знала солнца. Ее руки, ловко управлявшиеся с иглой, оставались тонкими и слабыми. По счастью, она не растолстела, хотя со временем эта опасность могла ей угрожать.
У родителей Урсулы были веские причины прятать дочь.
Шестнадцать лет назад их посетил важный родственник. Он был бургомистром в Ревеле, владел суконной мастерской и вел обширную торговлю - от Новгорода до Брюгге. Навестив по пути двоюродную племянницу, он был приятно удивлен тем, что застал ее с новорожденной дочкой. Вид крошки на руках у счастливой матери настолько умилил богача, что тот обещал оставить свое суконное дело малышке - это будет ее приданым, когда она выйдет замуж.
Разумеется, все проливали счастливые слезы. Отец девочки обещал регулярно извещать о ее успехах и здоровье. И с той поры действительно раз в полгода напоминал о себе и своей драгоценной Урсуле - писал, что девочка здорова, красива, умна и мечтает скорее вырасти и выйти замуж.
Если пойдут слухи о том, что Урсула - горбунья и карлица, то с суконной мастерской и лавкой в Ревеле можно распрощаться. Завещателю требовались здоровые наследники, которые будут хорошо вести дело и проследят за тем, чтобы оно не ушло из семьи. Урсула никогда не выйдет замуж, не родит детей, и некому будет заниматься производством и торговлей. Узнав об этом, богатый родственник успеет переписать завещание, и тогда все мечты родителей девочки пойдут прахом.
Поэтому девочку прятали как можно более тщательно. Большинство соседей вообще не подозревали о том, что у хозяев этого дома имеется дочь. Точнее, о дочери знали, была девочка - но вот где она… То ли уехала куда-то, то ли умерла.
А Урсула росла, взрослела, училась читать и из книг узнавала самые разные вещи, но продолжала считать, что это все - выдумки, вроде истории про женщину-змею, которая полюбила рыцаря, или сказки про крылатого коня…
Как же она удивилась, когда отец вошел в ее комнату и, избегая встречаться с дочерью взглядом, сказал:
- Нам придется уехать.
- Уехать? - Она робко приблизилась к отцу, привстала на цыпочки, обвила руками его живот. - Но разве мы можем куда-то уехать?
- Разумеется. У тебя есть вещи, которые тебе особенно дороги, Урсула?
- Я люблю все мои вещи, - сказала девушка. - Мне не понятно, о чем ты спрашиваешь.
- Возьми с собой рукоделие, - сказал отец, - и несколько книг. Их можно будет хорошо продать. Я вернусь скоро, ты должна быть готова к путешествию. Твоя мать поможет тебе одеться.
Смысл сказанного остался для девушки темным, однако она послушно сложила в корзину иглы и нитки, взяла несколько книг из тех, что у нее имелись, и смирно присела на край своей постели.
Мать пришла вскоре после отца. В руках у нее был теплый дорожный плащ с капюшоном. Слишком длинный подол она быстро обкромсала ножницами и набросила эту одежду на дочь. Затем схватила ее маленькую ручку своей большой тяжелой рукой.
- Идем.
Урсула поднялась, повинуясь матери.
- Но куда?
- Потом поймешь. Идем со мной. Не спрашивай. Скоро здесь будет опасно.
Девочка осторожно спустилась по лестнице, вышла на улицу. Солнечный свет ударил ее по глазам. Она зажмурилась и тихо застонала сквозь зубы.
- Ты что? - удивилась мать.
- Мне больно!
- Садись!
Она подтолкнула дочь к телеге. Урсула, как могла, забралась наверх, натянула капюшон на голову и съежилась. Ветер пронизывал ее насквозь. Она никогда не помнила, чтобы ей было так страшно. Четыре стены, обнимавшие ее со всех сторон долгие годы, теперь исчезли, упали. Куда ни глянь - везде пустота. Тесные улицы Тарваста казались ей слишком просторными, но настоящий ужас начался уже после того, как они очутились за стенами. Отец о чем-то разговаривал с другими людьми, мать сопела и топталась рядом с телегой.
Кругом гремело оружие, шумели голоса, кто-то ходил, несколько раз возле телеги останавливались. Урсула сжималась в комок и пряталась под своим плащом.
Мать объясняла - с ней дочь, ребенок, она не вполне здорова… От телеги отходили, ворча, и Урсула переводила дыхание.
Затем вокруг потянулись леса. Здесь было уже не так жутко. По крайней мере, не было поблизости чужих людей, и девушка начала выглядывать из-под плаща и озираться по сторонам. Она видела стволы деревьев, птиц, кусты. Солнце садилось, разбрасывая по небу багровые, желтые, фиолетовые полосы, и Урсула, глядя сквозь ресницы, чтобы не так болели глаза, любовалась этим совершенно новым для нее зрелищем.
Ветер больно ранил ее изнеженную кожу, но заботливая мать взяла с собой масло и время от времени натирала им дочери щеки. Урсуле было неприятно ощущать себя липкой, но все же это лучше, чем струпья и расчесы, которыми стращали ее родители.
Они уже начали верить в то, что им удастся беспрепятственно миновать леса и добраться до польской границы.
Отец строил планы на будущее. Возможно, они сумеют устроиться на новом месте и благополучно доживут до дня, когда можно будет вступить в наследство. Урсула будет жить как королева. Ей сошьют самые роскошные платья. На ее столе будут самые изысканные кушанья. Она начнет заниматься музыкой, сможет покупать себе книги.
- Я поеду путешествовать! - объявила вдруг Урсула, слушавшая эти разговоры.
Оба родителя дружно уставились на свое дитя.
- Да, - подтвердила девушка, машинально размазывая пальцами масло по всему лицу и затем вытирая их о плащ. - Я хочу увидеть мир и все его чудеса. Столько интересного и красивого есть вокруг! Если в книгах написана правда…
- В книгах не всегда пишется правда, - перебила мать. - Мы с тобой это уже обсуждали. Часто в книжках просто сочиняют разные глупости для развлечения читателей.
- Это неважно, - Урсула тряхнула головой и зажмурилась. - Я больше никогда не буду сидеть в комнате!
Мать с отцом переглянулись. Потом отец осторожно начал:
- Урсула, это опасно. В мире полным-полно людей…
- Но я ведь буду богата, - напомнила девушка, - у меня будут слуги, охрана. Как у принцессы. Вы ведь обещали мне, отец!
- Правда, - проворчал он.
И тут по лесу раскатился долгий свист. Лошадка, сразу ощутив опасность, фыркнула, мотнула головой и остановилась.
Как по волшебству, из-под земли, из-за кустов, кажется - отовсюду - возникли какие-то незнакомые люди.
Они молча, без улыбки, скалили зубы и посверкивали глазами. Один из них протянул руку и взял лошадку под уздцы, второй оттолкнул в сторону женщину и запустил пальцы в тюки, третий ухватил Урсулу за плечи и встряхнул.
- Брысь! - сказал он беззлобно.
Урсула обмякла - силы оставили ее. Разбойник просто снял девушку с добра, наваленного на телегу, уложил на траву. Отец неожиданно вытащил из-за пояса длинную пистоль, драгоценнейшую вещь, и выстрелил.
Гром вспорол вечернюю тишину, как будто кусок ткани оторвали, и тотчас сладкий лесной воздух бы испорчен кислой гарью.
Лавочник из Тарваста изумленно уставился на свое оружие: оно по-прежнему дымилось, а разбойники по-прежнему были целы и невредимы.
Один из них подошел к отцу девочки вплотную и подтолкнул его плечом.
- Что? - сказал он. - Ищешь свою пулю? Да? Хочешь знать, почему никто не умер?
- Да, - пробормотал лавочник.
Разбойник изъяснялся на очень ломаном языке, но торговец, привыкший находить взаимопонимание с любым, кто посетит его лавку, понял и этого человека.
- Вон твоя пуля, - разбойник показал пальцем на березу. На белой коре появилось новое пятно. - Ты промахнулся. Мне бы такую пистоль, я бы тебя в упор убил.
Он помолчал, подумал немного, а потом сказал:
- Знаешь что? Заберу-ка я у тебя эту штуку!
Лавочник отвел руку.
- Не трогай!
Разбойник обернулся к своим товарищам, двинул дочерна загорелым лицом:
- Ребята! Он мне запрещает трогать свои вещи!
Кругом захохотали. Разбойник без труда отобрал у отца Урсулы пистоль, а когда тот попытался огреть грабителя камнем, сильно ударил его по виску.
Урсула, тихо постанывая, корчилась на земле под плащом. Ей хотелось убежать, но ноги, слабые и короткие, вряд ли унесли бы ее далеко. Тем не менее она набралась храбрости и отползла в кусты.
С яростью тигрицы мать Урсулы пыталась защитить свое добро. Она действовала успешнее супруга, поскольку орудовала более привычным для себя оружием - кухонным ножом. Ей удалось ранить двоих, прежде чем ее убили.
- Вредная женщина, - беззлобно сказал разбойник, что ударил отца Урсулы. Он наклонился над своей жертвой и вдруг свистнул сквозь зубы: - Братцы, этот тоже готов. Я ему голову проломил. Ей-богу не хотел!
- А что с девчонкой делать? - спросил разбойник постарше.
- А, точно! С ними ребенок был, - вспомнили остальные.
Начали озираться в поисках девочки, но той и след простыл.
- Да ну ее, - сказал наконец убийца отца Урсулы. - Она несмышленыш. Все равно в лесу пропадет.
- Жалко же, - возразили ему.
- Мне тоже жалко, - сказал убийца. - Не надо было удирать. Не пойдем же мы искать ее. "Бедная девочка, мы убили твоих маму и папу, так что теперь ты будешь нашим ребенком". Так, что ли?
Он плюнул.
- Давайте лучше посмотрим, что там у них на телеге. Стоило ли драться за это хвирябье насмерть!