- Погляди просто, - Флор протянул ей денежку с изображением бычьей головы с короной.
Наталья повертела "быка" в пальцах. В монетах этих было что-то от ролевой игры. Для игр часто печатались особые денежки, вырезанные кружками. Мастера не ленились, находили в справочниках изображения монет нужной эпохи, делали ксерокопию, а потом размножали ее и раздавали на полигоне.
Впрочем, экономика на ролевой игре всегда была слабым местом. Одно время в ролевой среде существовало поветрие: что ни презентация игры, то заявление мастеров: "А еще мы попытаемся сделать жизнеспособную экономику" - и тут же в зале принимались зевать. Находилось, впрочем, несколько человек, которые вскакивали и начинали яростно возражать, выискивая слабые места в экономической концепции представляемой игры. Обычно эти критиканы сами были мастерами, у которых сия светлая идея провалилась.
По приезде на игру, когда уже лагерь был поставлен и народ переоблачился в ролевые "прикиды" (то есть костюмы) большей или меньшей степени достоверности, являлся замученный и всех заранее ненавидящий мастер по экономике. Он раздавал деньги. Бумажные монетки перекочевывали в ролевые кошельки, сшитые по последнему слову моды (эта мода уточнялась после выхода в свет очередного академического труда по средневековым одеждам, раскупаемого с устрашающей скоростью). И дальше начиналась "экономика".
В трактире устанавливались цены. На бутерброды, на стаканчик жидкого пива. Наемники устанавливали свои цены. Бродячие торговцы ходили от лагеря к лагерю и предлагали купить бисерные "фенечки". К середине игры начиналась жуткая инфляция. Бутерброд стоил уже столько, сколько в начале игры - целый феод. В конце концов, все попросту забывали о деньгах, и начиналось здоровое "ты мне, я - тебе".
Потом появились игры, на которых делались попытки игнорировать экономику. Все просто существовали в некоей среде. Ну невозможно, например, отыгрывать крестьян - скучно же! Раскладываешь по "пастбищу" чурбачки, изображающие коров, а потом пытаешься продать их за некую сумму. Ну какой ролевик в здравом уме купит чурбачок, даже если этот чурбачок и назначен играть роль коровы! Это прямо как в пьесе Шварца "Дракон": "Вот вам справка о том, что копье действительно находится в ремонте. Во время боя вы предъявите ее Дракону"…
И ничего, кстати, получались игры без всякой экономики. Народ и так по большей части играл "мимо" экономики, даже если она и заявлялась изначально и занимала в книжечке "Игровых правил" приблизительно половину.
Флор теперь втягивал Наталью в существование в мире, где экономика есть. Где она работает. Где нужно запоминать все эти кружочки и овальчики, их стоимость и соотношение…
- А что такое пула? - спросил муж.
Наталья напряглась.
- Медная монета, - вспомнила она. - Знаешь, Флорушка, был у нас в России такой великий князь, брат какого-то государя, обаятельный бездельник. Прав на трон у него не было, так что время он проводил в клубах… Играл в карты, в рулетку, пьянствовал и разводил танцовщиц… Ну, в общем, хорошо жил - по тогдашним меркам. И вот как-то раз видит он медную монетку и спрашивает: "Что это?" Ему говорят: "Пятачок, ваше высочество".
- Пятачок? - переспросил Флор и прижал пальцем свой нос, показывая свиное рыльце. - Такой? Со свиньей?
- Нет, - Наталья улыбнулась. Хоть какого-то названия муж не слыхал. - От слова "пять". Пять копеек. Это очень маленькая монета по нашим временам. Точнее, в наше время она не стоила уже ничего, а в те годы - ну, может, тарелка дешевого супа…
Флор кивнул, приглашая продолжать.
- И вот великий князь взял пятачок в пальцы, поднес к носу и изумленно проговорил: "Впервые вижу…"
Флор засмеялся.
- Да, видать, неплохо он жил…
- Я тоже в твоем дому, Флорушка, этих пул почти не вижу, - сказала Наталья, пошевелившись на стуле.
Стулья в доме Флора были привозные, английские. Они представляли собой редкость. Вообще в домах в России такой мебели не водилось. Стулья сии представляли собой настоящее баловство, и гостям их показывали нарочно - как некое диво.
Имелся в доме у Флора буфет-поставец, чудной работы. Он был весь резной, с колонками, представлявшими деревья, с ползущими по стенкам резными плющами, с цветами повсюду, а особенно - на дверцах. Такой буфет являл собой образ райского сада, объяснил как-то Наташе Флор.
"Мы с братом в детстве страшно мечтали о такой вещи, - признался он супруге. - Ранние наши годы прошли в лесу, при родителе-разбойнике, в избушке таких вещей не водилось. Только место где спать, да чурбачок вместо стола. А отец наш живал в хороших домах. И вместо сказок часто рассказывал о вещах, которые обитают в достаточных домах вместе с людьми. Людей-то он не очень жаловал, а вещи - их любил и жалел…"
Поставцом буфет назывался потому, что состоял из двух частей: нижняя представляла собой огромный сундук с припасами, а верхняя ставилась на нижнюю, и там держали посуду.
Была еще переметная скамья, странный для Натальи предмет. Она стояла посреди большой горницы. Спинка у нее выдвигалась то с одной стороны, то с другой - "переметывалась". Для удобства - с какого краю предпочтут сесть на нее.
Наташа приучилась гордиться буфетом и стульями. Заботилась о них, вытирала, начищала.
Кроме непривычных с виду денег, Наталью часто сбивала с толку необходимость считать так, как принято было в то время: по сорока, по девяносто. "Два сорока", "четыре девяноста".
Отношения с иноземными купцами также представлялись Наталье сложными, однако Флор ориентировался в них с легкостью. Новгород богател еще потому, что Москва запрещала некоторым иноземцам торговать у себя, предписывая вести все операций только в Новгороде. Прежде всего это касалось шведов, ливонцев и германцев из приморских городов. В город текли серебряные слитки, сукна и шелк, жемчуг, золотая канитель, чай и кофе. В Германию вывозили меха и воск, в Литву и Турцию - кожи, мех, моржовую кость. Некоторые думали, что моржовая кость - это рыбьи зубы. Случается торговля железом и оружием, но делается это украдкой или по особому позволению начальства.
Флор вел обширную торговлю мехами и тканями, одни ввозил, другие вывозил. У него была хорошая репутация среди иноземных купцов; обычно он предпочитал иметь дело с одними и теми же. Наталья гордилась мужем и его деловой хваткой. Иногда она начинала сама себе казаться заправской купчихой, персонажем из пьесы Островского.
Она начинала забывать об эльфизме, о Петербурге, о своей молодости. Хозяйка дома, мать двоих детей… Ужас. Когда-то ей казалось, что ничего кошмарнее этого и быть не может. Не хватает только фикуса в кадке и канарейки в клетке.
- Знаешь ли, Наташенька, - сказал ей Флор, останавливаясь посреди подсчета, - что в Новгород, сказывают, приехал какой-то бродячий фокусник?
- Какой? - лениво оживилась Наталья.
- Говорят, иностранный. С ним целый цирк уродцев и каких-то животных диковинных.
- Вроде той сирены, которую англичанин поймал? - вспомнила Наталья. - Злющая была! Как поглядит из кадки с водой, так у меня мороз по коже. Жуткая тварь. Даже не верится, что такое существует на самом деле. Впрочем… "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".
- "Вашим", - поправил Флор.
Наталья подняла брови.
- Ты знаешь Шекспира? Его разве переводили на русский язык?
- Это любит повторять Вадим. И Харузин как-то раз - тоже. Кто этот Шекспир?
- Жаль, что Пастернак его не переводил еще… - вздохнула Наташа. - Я его почти не помню наизусть. Он сейчас уже живет и работает. Английский поэт. Елизавета, королева Англии, его уважала. То есть - уважает. Посещает театр, когда там идут его пьесы. Он скоро напишет "Гамлета", это такое произведение… Про жизнь, в общем. И вот этот Гамлет произносит разные фразы. Вроде - "быть или не быть" или "есть многое на свете…"
- А, - сказал Флор и улыбнулся своим мыслям. - Может, удастся нам с тобой в Англии побывать на спектакле… Хочешь?
Наталья даже вздрогнула. В самом деле! Побывать на представлении какой-нибудь знаменитой пьесы в шекспировском "Глобусе"! О, какие возможности открывает перед ней дивный, дивный шестнадцатый век!
Только вот… комета с неба улетела, а беспокойство осталось. Какая-то пакость поджидает их в нынешнем году.
Но Флор не позволил супруге сосредоточиться на ненужных мыслях.
- Ну что ж, с Божьей помощью разродишься, а на следующий год попробую съездить в Лондон. И тебя с собой возьму.
- А моряки твои не будут против?
- Почему? - удивился Флор.
- Женщина на корабле - дурная примета.
- Как-нибудь уломаю их, - махнул рукой Флор. - Негоже предаваться суевериям… Хотя, конечно, кто на море не плавал, тот Богу не молился…
- Ну так пусть Богу и молятся, - сказала Наталья капризным тоном. - Нечего во всякую чушь верить. Правильно?
Флор тихонько засмеялся.
- Конечно, правильно, Наташенька!
* * *
Фокусник, о котором упоминал Флор, наделал в Новгороде некоторого шуму. Он разместился со своим цирком в таверне за чертой города. По описаниям очевидцев, являл собою немца. Собственно, немцем он и был - из города Любека. Звали его Дитрих Киссельгаузен, как он объявил; при нем находилось двое помощников: женщина, похожая на цыганку, и мужчина лет сорока - русский, которого звали Георгием. Этот Георгий взялся быть толмачом, хотя, по слухам, немецкую речь разбирал плохо, а по-русски говорил с каким-то странным выговором.
Киссельгаузен привез несколько клеток, в которых сидели, как было сказано, различные дива. Иные представляли опасность вследствие хищного нрава. Для них Дитрих скупал мясо и живых кур и кормил с великой осторожностью. Другим чудом, которое обещал показать народу немец, было глотание огня и различные фокусы.
Длительные тренировки сделали возможным то, что в обыденном мнении считается совершенно невозможным. К примеру, Дитрих без труда глотал шпаги.
Делал он это легко и непринужденно, всякий раз вызывая гром оваций. Ударяя клинок о клинок, Дитрих показывал: оружие самое настоящее. После этого он несколько раз быстро проводил по клинку шелковым платком, запрокидывал голову и ловко вставлял клинок себе в пищевод по самую рукоятку.
Этот эффектный трюк требовал длительной тренировки, которой Киссельгаузен отдал многие годы. Сперва шпагоглотатель приучает свое горло к щекотанию, потом начинает вводить туда предметы, начиная со свечки. Для того, чтобы вводимые предметы не вызывали в горле спазм, их следовало слегка нагреть. Шпагоглотатель всегда держит наготове платки, которыми протирает клинки и таким образом нагревает их.
Другим красивым трюком Киссельгаузена была власть над огнем. Он брал в руки горячие угли и раскаленное железо, водил ими по лицу, становился на него голыми ногами… Этому умению немец научился у одного китайца, который за большие деньги передал Киссельгаузену состав специальной смеси из различных веществ. Натираясь такой смесью, фокусник становился "несгораемым".
Наблюдая выступления бродячего фокусника, новгородцы неутомимо спорили об увиденном. Споры вообще были в традиции этого великого торгового города. В данном случае общественное мнение в очередной раз разделилось. Одни полагали, что все эти фокусы - от нечистого духа, плевали и решительно отказывались посещать представления Дитриха. Другие же говорили, что одно дело - предать себя нечистому духу, а совсем другое - устраивать ловкие штуки с помощью человеческой хитрости.
Харузин, недавно вернувшийся из монастыря, включился в дискуссию, бывшую в доме Флора.
- У нас был такой фокусник - Давид Копперфильд, - вспомнил Харузин. - Точнее, будет. Это один еврейский мальчик, очень ловкий и умненький. Он решил стать величайшим фокусником своего века и добился успеха. Некоторые церковные люди объявили его пособником дьявола. Распространили даже такую легенду. Дескать, Копперфильд предался отцу лжи.
- А что он делал? - спросил Флор, заинтересованный.
- Он летал. На самом деле летал. Он поднимался в воздух, и помощники показывали, что его не держат никакие нити. Он кружил над зрительным залом. Это самый знаменитый его фокус. Еще он проходил сквозь Великую Китайскую стену.
- На самом деле? - не поверил Флор.
- Это тоже был фокус. Но он делал это! Он устраивал грандиозные представления! У него все получалось. Люди платили огромные деньги за то, чтобы попасть на его спектакль. И вот, согласно одной околоцерковной легенде, несколько священников договорились прийти на шоу Копперфильда и там сидеть и молиться, дабы разрушить козни дьявола. Ну, когда Копперфильд взлетит, они начнут молиться, дьявол испугается и убежит, оставит фокусника без помощи, и Копперфильд на глазах у тысячи зрителе рухнет с высоты на арену. Но Копперфильд, дескать, узнал об этом плане и, невзирая на огромные убытки, отменил представление. Вернул билеты. Мол, жизнь дороже.
- Ты в это не веришь? - спросил Флор.
Харузин медленно покачал головой.
- Понимаешь, это был фокус. Дьявол тут не при чем. Не знаю, почему Копперфильд отменил тогда представление. Да и вообще - было ли все это или просто придумано… Потому что фокусники - совершенно особенный народ. Они все следят за успехами друг друга, все пытаются разгадать секреты фокуса. И вот был один парень в России, который посвятил жизнь разгадке чудес Копперфильда, доказал, что знаменитый фокусник на самом деле не летает, он все-таки пользуется нитками, которые поддерживают его во время "полета". Он показал, как помощники ловко обходят эти нитки, когда демонстрируют их "отсутствие". И другие трюки он разгадал, этот парень. Копперфильд заплатил ему большие деньги за молчание. Копперфильду нравилось считать себя магом.
- В наше время это не просто безопасно, но даже и престижно, - добавила Наталья. - Но вообще, я согласна с Сергеем: фокусы - просто человеческое искусство. Может быть, не вполне пристойное для христианина и постника, но в общем и целом ничего страшного в этом нет. Люди обычно боятся того, чему не могут найти объяснения. Однако в конце концов все имеет свое объяснение. Вполне земное и человеческое.
- Я умею делать фокусы с исчезновением монетки, - сообщил Вадим. - Абра, швабра, кадабра!
- Что это? - поморщился Флор.
- "Волшебные слова", - сказал Вадим. - У меня отец так делал, когда я был маленьким, и я долгие годы считал, что папа - волшебник. А потом случилось закономерное: когда потребовалось настоящее чудо, папа оказался бессилен. Он не был волшебником. Это меня очень удивило и огорчило. И все равно я вспоминаю папин фокус с каким-то поразительным чувством. С детской верой в чудеса. Наверное, так будет правильнее.
- Итак, что будем делать? - требовательно спросила Наталья. - Идем смотреть фокусника-немца?
- Полагаю, да, - решил Флор. - Нам следует хорошо знать все, что происходит в городе. Никогда нельзя предсказать, какая новость окажется важной.
* * *
Дитрих Киссельгаузен был самый настоящий немец. То, что во времена родителей и бабушек Натальи, Вадима и Сергея называлось "немец, перец, колбаса, кислая капуста". Он был длинный, тощий, с невероятным носом, свисающим едва ли не до подбородка. Выражение лица у него было изумительно кислое и недовольное, уголки маленьких серых глаз опущены, как будто немца только что обидели. Одежда висел на нем нескладно, как на вешалке. Чрезмерно длинные руки с костлявыми пальцами находились в постоянном движении. Дитрих словно пытался что-то невидимое нащупать в воздухе. Складки вокруг его маленького бескровного рта с поджатыми губами придавали его липу трагическое выражение.
Этот странный человек точно сбежал с несуществующей лубочной картинки "Приездъ бродячаго фокусника въ Новаградъ". Немного напоминал он персонажа немецкой сказки, который в русской версии именовался "Степка-Растрепка". Этот самый лубочный "Степка" родиной своей имел град Дармштадт, отечество последней русской императрицы Александры Феодоровны и колыбель немецкого модерна. На картинках начала двадцатого века легендарный человечек представлял собой нечто напоминающее только что вырванный из земли корень мандрагоры: огромные волосы дыбом, длиннющие пальцы.
В одном сюжете "Степку" ловят и причесывают, а он проливает горючие-прегорючие слезы, но затем удирает и вновь обретает девственно растрепанный вид.
Вот эту-то фигурку изумительным образом, сам того не зная, копировал Дитрих. Вероятно, что-то такое в немецком менталитете… Вероятно, некая чисто арийская особенность, которую проглядел Гитлер, когда теоретизировал на эту тему… Впрочем, можно предположить также, что это - своего рода "народная", "лубочная" сторона "сумрачного германского гения".
Так или иначе, но Дитрих нуждался в переводчике. В "адапторе". В спутнике, который представлял бы его русской публике, поскольку сам немец являл собой слишком уж карикатурную фигуру.
И таковым спутником сделался этот самый Георгий. Дитрих подобрал его в харчевне на польской границе, где тот безнадежно пил и очень талантливо врал на смеси языков харчевнику о том, что, мол, должен подъехать его компаньон, и уж тот-то непременно подвезет деньги.
Жизнь Георгия была полна самых разных похождений. Он побывал и в монастырях, и в тюрьмах, и на большой дороге. Большая дорога в те годы была домом для тех, кто не мог прибиться в обычному житью, и, нужно сказать, она неплохо хранила тех, кто умел найти к ней подход. Люди годами не сиживали на одном месте, перемещаясь из монастыря в монастырь - на богомолье, из деревни в деревню - на заработки, из города в город - нищенствовать… И, дожив до старости, заканчивали свои дни где-нибудь на лавке в доме добросердечных крестьян, а то и просто в поле, среди васильков и ромашек.
Георгий обладал чересчур беспокойным нравом для того, чтобы сделать карьеру респектабельного бродяги. Истории, которые он рассказывал, смущали и пугали, - чаще всего они были о нечистой силе и ее власти над людьми. Резкие манеры странника отталкивали, привычка неожиданно заливаться отрывистым лающим смехом заставляла вздрагивать.
Тем не менее Дитрих нашел его вполне подходящим человеком для своих целей. Избавив Георгия от плачевного положения, в которое тот попал в харчевне, где задолжал немалую сумму (немец погасил ровно половину долга), Дитрих забрал его с собой.
Георгий объявил, что пойдет с немцем только потому, что ему самому, Георгию, так охота. Киссельгаузен только плечами пожал. Ему дела не было до побудительных мотивов русского. Ему требовался толмач, вот и все. А Георгий может ломать какую угодно комедию.