- Посмеем, - молвил он. - Вы теперь в моей власти. Вы будете жить здесь, пока не станете более благоразумной. Вам будет приносить лучшую пищу, лучшие напитки, но вы ни с кем не сможете общаться. Любой, с кем вы заговорите, кроме моих людей, будет немедленно убит. Вы также не сможете покинуть сад. И изо дня в день вы будете слушать пение этих мертвых птиц и видеть свет, отражающийся от серебряных листьев.
- Мой народ не потерпит!… - начала было Аринна.
- Он потерпит. Мы объявим ему о днях удаления. Никто ничего не заподозрит. По крайней мере, некоторое время.
* * *
Дворец тайных покоев стал темницей для единственной узницы - царицы Аринны. Она не понимали, почему бездействует стража Тайных покоев, куда смотрит министр. Она ждала, что затянувшееся безумие обернется шуткой, что вот-вот войдет министр Линфань и скажет, что виновники наказаны и определены в сумасшедший дом пожизненно.
Она ждала, что проснется и обнаружит, что все это было сном. Но проходили часы, утро сменялось вечером, ночью… и снова настало утро. Аринна проводила время между сном и явью, то засыпая, то просыпаясь. Яства остались нетронутыми.
Солнце совершило полный круг. Аринна встала у окна и увидела среди деревьев тень идущего человека.
- Линфань! - позвала она. Но она обозналась.
Это был Ривал. Он поднялся по ступенькам дворца и вошел в покои царицы. Взглянув на нетронутые яства, он с неудовольствием покачал головой.
- Где мой отец? - спросила Аринна. - Я хочу видеть его.
- Зачем? Разве он что-нибудь может решить? Он же парализован, и речь позабыла его. Он не поможет тебе ни в каких решениях. Благословения на наш брак он тоже вряд ли даст, так же как и запретить этот союз он не сможет. Он - ничто.
- Нет! - возразила Аринна. - Для меня он не ничто!
Ривал усмехнулся.
- Ничто и не ничто слишком близко стоят друг к другу. Тебе это известно. Не обманывай себя. Обещаю, что и я буду говорить тебе только правду.
Аринна уткнула лицо в ладони. Она чувствовала, как в горле образовался тугой комок, словно она проглотила мышь. Она не могла ничего больше сказать.
- Я жду, - заявил Ривал. - И я не намерен ждать слишком долго. Учти, что я привык добиваться своего. Я не остановлюсь даже перед тем, чтобы убить твоего отца.
Ривал взял персик и откусил от него. Сок потек по его завитой бороде.
- Зря вы отказываетесь… - заметил он. - Я ведь для вас старался. Для своей единственной возлюбленной, которую ценю не меньше собственной жизни.
- А как вы цените собственную жизнь? - спросила Аринна, с отвращением глядя на Ривала.
- Достаточно высоко. Но ты, как и моя жизнь, - в полной моей власти. Я могу поступить с тобой как с рабыней, я могу засечь тебя до смерти, могу снять с тебя кожу и натянуть на свой боевой барабан, могу отдать тебя солдатам, чтобы они пользовались тобой, пока ты дышишь, могу заживо зарыть тебя в землю или сжечь. Так что выбор у тебя невелик - либо позорно умереть, либо законно разделить со мной ложе!
- Нет, - сказала Аринна. - Я лучше выйду замуж за паука.
Она произнесла эти слова мягким, нежным голосом, которым разговаривают с непослушным ребенком, увещевая его. Глаза Ривала сузились и стали колючими, как шипы черного дерева. Он резко повернулся и порывисто вышел, хлопнув дверью, Золотая статуэтка бога грозы, стоявшая на столике рядом с дверью, упала и покатилась по полу.
Силы оставили Аринну. Она опустилась на леще, вытянулась на спине и закрыла лицо руками, беззвучно зарыдав.
* * *
Наступил день жертвоприношения северному лицу Шеват. Народ собрался на площади северного лица. Тревожные разговоры звучали повсюду. Говорили, что царица все еще не окончила дней уединения, что она забыла о своем народе, что она предпочла собственные интересы интересам народа, что ей вообще до людей нет никакого дела.
Другие возражали: наверняка случилось что-то необычное, иначе царица бы не удалилась в Тайные покои. Она всегда любила свой народ - и жертвоприношения всегда совершались в срок и как положено. Ни разу еще за три года после смерти старого царя, его дочь не нарушила установленного порядка.
Конан пришел вместе с остальными. Ему хотелось еще раз увидеть Аринну. Надменная дочь своего города, она заронила в сердце варвара какую-то странную страсть. Он желал ее не только обычным образом, как желал всех женщин до этого, и это была не просто тяжесть в груди, какую он чувствовал однажды. Аринна вызывала в нем противоречивые чувства. Ее властность и раздражала, и завораживала его.
- Министр Тайных покоев лично объявит волю царицы Аринны! - закричал глашатай, прервав мысли варвара.
Линфань вышел из ворот храма в сопровождении своих телохранителей. На нем была торжественная одежда министра - со всеми знаками отличия.
- Я объявляю волю царицы Аринны! - сказал Линфань. - Она углубилась в уединение и лишь на несколько мгновений прервала его, чтобы написать своему народу! Она любит вас! - Линфань прервался, ожидая, что народ воздаст царице хвалу громкими криками, но никто не проронил ни звука.
Линфань пожал плечами и достал из рукава свернутый трубкой пергамент, скрепленной тесемкой с печатью из хрупкой глины. Он разломал печать надвое, развернул свиток и прочел:
- "Царица Аринна сообщает своему народу, что начала дни удаления от скверны, что начала очищаться от суеты, от безумных человеческих слов, от всякой нечистоты и смуты. Она сообщает, что найдет в себе силы полностью избавиться от миазмов и стать готовой для защиты города".
Линфань кончил читать и отдал свиток служителю храма.
Народ по-прежнему безмолвствовал, но таилась теперь в его безмолвии скрытая угроза. Линфаню стало не по себе.
- Такова воля царицы Аринны, да будет она защитой городу! - выкрикнул он и удалился.
* * *
Конан вышел с площади северного лица вслед за Линфанем и направился ко дворцу. Судейский двор был заполнен галдящей толпой. Он сейчас представлял собой нечто вроде второго рынка. Только здесь предлагали в основном развлечения и товары, сопутствующие развлечениям.
Вокруг звучали призывы приобретать препараты, возбуждающие влечение к женщине, аппетит и память. Продавцы шербета и сладостей выделялись из толпы шестами, прикрепленными к спинам, на которых развевались узкие длинные флаги. Имелось несколько балаганов и шатер, где, судя по надписи, демонстрировали двухголовую бородатую женщину - "признаки пола выставлены для полного осмотра". Возле этого шатра толпились робкие юноши из богатых семей.
Конан поднялся по крыльцу и увидел стражей в полном облачении. Они смотрели строго перед собой, словно зрачки их были намертво прикованы к единственной точке в мире.
- Я хочу поговорить со слугой царицы, - сказал Конан.
Он не надеялся на немедленный ответ - и когда солдаты, по-прежнему не обращая на него внимания, повернулись и толкнули каждый свою створку двери, открывая вход во дворец, Конан на мгновение растерялся.
За дверьми стоял человек в белых одеждах. Он словно бы ждал Конана. Он поклонился варвару, как будто перед ним был уважаемый посол из другой державы.
- Господин Конан, - сказал он. - Вас ждут. Вас велено проводить.
Киммериец был удивлен. Такая любезность заставляла подозревать дурное. Хотя, сказал себе Конан, царица ведь и прежде проявляла к нему немалую благосклонность.
Человек в белых одеждах повернулся к северянину спиной и направился направо, к западной башне.
- Ты не сказал, кто меня ждет, - произнес Конан.
Человек не ответил. Он вел киммерийца по бесконечным коридорам, лестницам, залам. Они поднялись на четвертый этаж. Только тогда этот человек остановился, обернулся и сказал:
- Будь здесь.
И быстро вышел. Конан приблизился к окну и взглянул вниз. До слуха Конана долетали призывы покупать замороженный сок, ароматные палочки, шелковые платки и средства для женского и мужского удовлетворения. Возле шатра с бородатой женщиной никого не было, зато изнутри раздавался нудный, надсадный стук мелких барабанов и вой кифары - представление началось.
- Вот он! - раздался голос.
Конан обернулся и увидел толпу воинов в боевом облачении. Понятно, что они явились не прислуживать за обедом. Воины издали боевой клич и кинулись к киммерийцу, потрясая оружием.
* * *
Конан бросился назад, но дверь на лестницу не отозвалась на его усилия. Он рванулся к другой двери - и на этот раз его ждала удача.
Он очутился в длинном коридоре с множеством маленьких статуэток, курильницами благовоний, гобеленами и фривольной росписью на потолке. Пахло одуряюще. Конан попробовал взять статуэтку, но это ему не удалось, зато удалось опрокинуть курильницу. Он обернулся и толкнул ее под ноги преследователям.
Первый из них споткнулся и упал. Следовавшие за ним споткнулись об него. Конан опрокинул еще несколько курильниц. Запах стал более сильным.
Конан добрался до двери в конце коридора, затворил ее за собой и задвинул засов, но счастья это ему не прибавило - сквозь древесину сразу же пробились несколько клинков, полетели щепки.
- Хлипкие здесь двери! - пробормотал северянин, оглядываясь в поисках выхода.
Он очутился в купальне. Все здесь сверкало серебром - стены бассейна, решетчатые окна, треножники с масляными светильниками.
Конана особенно заинтересовали окна. Он подошел к одному из них и попробовал отогнуть решетку. Мягкий металл легко поддался натиску киммерийца, и через мгновение он уже стоял на карнизе, опоясывающем здание. Внизу передвигались тюрбаны, тюбетейки и фески. Колыхались цветные крыши паланкинов.
Дверь за спиной Конана рухнула, и он был вынужден сместиться по карнизу дальше. В пролом высунулась кудлатая голова и, словно по наитию, сразу же повернулась в сторону киммерийца.
- Вот он! - закричала голова, и немедленно поплатилась за это.
Конан вытянул ее вместе с телом сквозь пролом и не удержал. Кудлатый стражник с криком полетел на площадь, посеяв панику и расплескав свои мозги по мостовой.
- Эй! - заорал другой стражник, тоже высовываясь и глядя на разбившегося соратника.
Голова его повернулась, и глаза наполнились страхом. Вытаскивать этого оказалось труднее. Он был больше предыдущего и к тому же упирался изо всех сил.
Но это ему не помогло. Полное тело ударилось о камни мостовой со звуком дыни, рассекаемой тесаком.
Конан слышал возню в купальне. Время от времени доносились выкрики:
- Убьем его!
Но в пролом больше никто не высовывался.
Киммериец переместился по карнизу и перебрался на стену северной башни. От вершины башни вниз на площадь спускался канат с разноцветными флагами. Конан перекинул плащ через канат и, закрыв глаза, поехал вниз. Флаги били его по лицу все сильнее. Когда, по его расчетам, он должен был достигнуть площади, варвар открыл глаза. Зеленый флаг с изображением окровавленной морды обезьяны хватил его по лицу с силой пощечины разъяренной любовницы. Конан едва не лишился глаза.
Следом за этим ударом последовал другой. На этот раз "отличилась" мостовая. Но Конан был готов к этому и приземлился по всем правилам, успев сорвать с каната плащ и упасть на него боком.
Правда, он не избежал столкновения с дородной женщиной, на встречу с которой не рассчитывал. Она обладала огромной грудью и была как будто знакома Конану.
- Снова ты! - завопила она и попыталась встать.
Конан вспомнил, где ее встретил впервые. Но на этот раз подавать ей руку не стал. Со стороны дворца слышались дикие крики и призывы поймать беглеца. Все оглядывались, но, похоже, никто, кроме матроны, не мог и догадаться, о каком беглеце идет речь. Люди привыкли смотреть прямо перед собой или вниз, под ноги, а задирать голову и таращиться в небо привычки у них не было - и поэтому никто не заметил спуска Конана по канату.
Дородная особа встала и только теперь услышала, что именно кричат стражники с дворца. Ее лицо преобразилось и озарилось злобной радостью, от чего стало еще более безобразным.
- Это он! - завопила она. - Беглец!
Она показывала на Конана пальцем и в возбуждении тяжело притопывала.
Киммериец даром времени не терял. Он уже находился далеко от своей разоблачительницы, и ее палец указывал на него не точно.
Кроме того, он снял с плеча перевязь и вытащил меч. Быстро бегущего человека с мечом, на лице которого читалась решимость, а в плечах и руках явно имелась сила, никто из горожан не посмел остановить и осведомиться, за каким демоном он гонится или от кого убегает.
Но возле выхода с дворцовой площади все же произошла небольшая заминка. Стражники у ворот захотели убедиться, что Копан - не тот, о ком кричат стражи дворца. В грудь Конана уперлось острие копья с широким лезвием.
Конан отпрянул.
- Стой! - приказал стражник.
Конан узнал его - это был тот самый воин, что у ворот города предлагал ему службу.
- Не сейчас, - заявил киммериец и свободной рукой дернул копье на себя и в сторону, подставляя подножку воину.
Десятник с удивленным выражением на суровом лице пролетел не меньше пяти шагов, прежде чем врезался в толпу. Его соратники бросились ему на помощь. Но к настоящей битве они не были готовы. Всю службу они только тем и занимались, что устрашали обывателей и возможных преступников. В худшем случае им приходилось вязать воров, но те не оказывали вооруженного сопротивления.
В пылу схватки зарубив одного из нападавших, совсем еще мальчика, который принялся звать мать, пытаясь удержать вылезающие из живота внутренности, Конан проникся к этим мирным солдатам жалостью и с остальными поступил милосерднее, нанося им только неглубокие раны.
Из дворца выскочили воины.
- Вор! Вор! - кричали они. - Он украл амулет повелительницы!
Но даже это не сподвигло простых горожан броситься хватать Конана. Большинство из них слишком дорожило собственными долгими жизнями, чтобы отдавать их ради сомнительной идеи. Если бы они набросились все разом, тогда бы другое дело - у них был бы шанс, но по одиночке никто из них не смог бы выстоять против человека войны, охваченного дикой яростью.
Конан скрылся за воротами и устремился на юг. Добежав до угла дворцовой стены, он повернул на восток, достиг южной улицы и направился к юго-восточному кварталу, где находились постоялые дворы для чужаков. Прохожие оглядывались на него и с любопытством провожали взглядами.
- Вор! - снова донеслось до Конана.
Он заметил слева от себя не слишком высокую стену, запрыгнул на нее, подтянулся и перевалился во двор, рухнув прямиком на куст с остро пахнущими крупными цветами.
- Взять его! - завопила женщина, смутно видневшаяся в дверях дома.
Конан заметил небольшого, но сильного пса с уродливой мордой. Пес был похож на бритого льва, только раз десять меньше. Желтая слюна волочилась за ним по земле. Он утробно рычал, глаза его сверкали злобой.
Конан скатился с клумбы, вскочил на ноги и ткнул пса мечом. Тварь очень хотела жить - и умудрилась каким-то образом избежать встречи с острием.
Пес повернул вбок и свалился на землю, пытаясь зацепиться за землю, чтобы не попасть под следующий удар, приготовленный человеком.
Сильный пинок вернул пса на позицию, которую он занимал перед началом атаки.
Женщина вышла из дверей.
- Сидеть, Кесси! - приказала она. Она шла к Конану и улыбалась. Киммериец растерялся от такой встречи. Он ожидал страха, паники, а вместо этого наткнулся на любезность. Незнакомая женщина встречала его как дорогого, долгожданного гостя.
- Я знала, что богиня внемлет моим молитвам! - воскликнула женщина.
Она подошла ближе, и Конан узнал ее. На площади западного лица Шеват именно эта женщина предложила ему лишнюю циновку, которую "случайно" прихватила с собой.
* * *
На следующее утро Конан отправился восполнить силы в кабак. Не то, чтобы он очень устал в объятиях женщины - физическая близость не была ему в тягость, он умел экономно расходовать силы, но ее настырность и липкость замучили его душу. А Конан знал только один способ исцеления души.
Он выбрал ближайший к дому женщины кабак, испускавший ароматы съестного на расстояние не меньше полета стрелы. Возле входа в качестве рекламы валялся пьяный в луже, растекавшейся из-под него.
Конан задержал дыхание и позволил себе вдохнуть только у стойки. Дыхание, как выяснилось, можно было и не задерживать. Запахи возле стойки все равно напоминали именно то, чего опасался Конан.
- Пиво крепкое, черное. Пиво легкое, светлое. Сухари, - без выражения сказал кабатчик с лицом скучающей лошади.
- Крепкое, - ответил Конан. Перед ним появилась деревянная кружка с обкусанными краями. Варвар облокотился о стойку и, наблюдая за действиями кабатчика, который усердно возил по стойке тряпкой, принялся потягивать пиво.
Дурной это был напиток, с привкусом гнили, с горечью, но искать сейчас лучший в другом кабаке не было никакого желания.
За спиной Конана вдруг раздался отвратительный, громкий хохот и удар по столу.
- А я тебе говорю, что это я прикончил его! - орал мужчина в одежде наемника, перегнувшись через стол и давя животом кружку. - Я, я - и никто иной, как я! - Кулак мужчины поднялся и опустился на стол.
- Ты был пьян! - заявил его собеседник.
- Ничуть! - Мужчина подался назад и грохнулся на табурет.
- Но как же ты мог убить его, когда он уже год как мертв!
Наемник сграбастал со стола кружку, которую только что пытался раздавить и удивленно заглянул в нее. Взгляд его перекочевал в сторону кабатчика и па мгновение задержался на Конане.
Кабатчик нагнулся и вдруг легко перепрыгнул через стойку, неся кувшин с пивом. Лицо его при этом лихом прыжке осталось все таким же скучающим и равнодушным.
Кувшин остановился на столе, а кабатчик, получив мзду, вернулся на место тем же образом. Конан был единственным, кто с любопытством наблюдал за перемещениями кабатчика. Другие посетители не обратили на его кульбиты никакого внимания.
- Нет, - повторил наемник, отхлебнув прямо из кувшина, пена струилась по его подбородку. - Ничего подобного. Старый царь был жив. Он был жив, когда я его убивал!
- Вечно, ты придумываешь что-нибудь несусветное, Макробий! И как тебе только такая чушь в голову приходит!
Макробий подпрыгнул на своем сиденье и зарычал. Кувшин опустился на голову собеседника, который на сей раз внял аргументу Макробия и стукнулся лбом о стол, а затем повернулся на щеку. Осколки соскользнули с мокрого темени.
- Ничего я не придумал! - сказал Макробий и огляделся. - Что, кто-нибудь еще тоже считает, что я это придумал?
Посетителей в кабаке было не очень много - и самым заметным среди них был Конан. Макробий, похоже, предназначал свой вопрос именно для него.
Конан молча пил пиво, но глаза его не отрывались от разъяренного лица наемника.
Макробий поднялся и, сжимая в руке то, что осталось от кувшина, направился прямо к Конану.
Кабатчик опять перемахнул через стойку и покачал головой.
- Не люблю, когда в моем приличном заведении выясняют отношения подобным варварским способом, - произнес он.
- А кто тебя спрашивает, червяк? - поинтересовался Макробий. - Я обращаюсь не к тебе, а вон к тому типу, что прячется за твою спину.