* * *
Рита буквально вымела площадь огнем и достала того ублюдка в окне. Но что толку? Что толку, если мертвы коммандос и мертва Фатма?
Что там случилось? Она попробовала отстреливаться, и взорвался керосин? Или она сама взорвала гранату, дождавшись, пока советские солдаты подбегут поближе? Да какая разница… "Ворон" горит между бараками, содрогаясь от взрывов боезапаса. Погребальный костер для летчицы, коммандос и двух советских солдат.
- Девочки, Сид, у нас все! - сказал командир группы "Тед". - Начинаем отход.
Тамара развернула машину к вертолетной стоянке, туда, где уже начинали крутиться лопасти транспортных вертолетов. Едва они взлетели, как на советской вертолетной стоянке ахнуло, блеснуло и заполыхало - взорвались Ми-24, Ми-6 и Ми-8, заминированные коммандос из качинского спецотряда.
Колонну грузовиков с пехотой, несущихся на пожар, Рахиль даже не смогла расстрелять как следует. Она дала очередь из пушки, но орудие задохнулось - кончились снаряды. В конце концов, сзади еще ведомый, да и не такое уж это увлекательное занятие - расстреливать из вертолета пехтуру.
Странное дело, когда они только начали, ей казалось, что она может заниматься этим бесконечно, что сколько бы фигурок в пятнистом камуфляже или выгоревшем хаки ни полегло под огнем ее пушки - ей все будет мало. Наверное, она просто слишком устала. Так устала, что даже неутихающая боль уже не может подпитывать ненависть. Все, перегорело. Она сыта кровью советских солдат. Но синяки и ссадины ноют по-прежнему. Это несправедливо. Зачем существует месть, если она не приносит облегчения?
Эти мысли не успели как следует оформиться - их вымело из головы волной животного ужаса.
Точки на светлеющем горизонте могли быть только советскими истребителями.
В последний раз сходное состояние Рахиль испытала совсем недавно - вот только что она была офицером, штабс-капитаном авиации, богиней небес, а через пять минут стала просто жалкой беспомощной бабой в руках четырех озверевших от спирта и вседозволенности мужиков, которые тоже поначалу были довольно милыми парнями. Кто же знал, что так получится? Ах…
Всплыла виденная недавно в одном из военных журналов реклама Ми-24 с подписью: "Может, для вас это и вертолет, а для "Стингера" это - сидячая утка". Вот теперь она, Рахиль Левкович - жалкая сидячая утка для советских истребителей. Нам обещали прикрытие из "Ястребов"! Где оно, факимада?
Фф-ух, вот оно, слава Богу! Ребята держались на высоте, мне сверху видно все - ты так и знай… Рахиль не интересовало, сколько их против МиГов, ей хотелось только одного - бежать, драпать во все лопатки и поскорее встать ногами на землю…
* * *
- Жаль, что сбили Фатму, - сказала Тамара. - Жаль, что ее, а не меня.
- Не мели ерунды, а то как тресну по башке, - пригрозила Рахиль. - Какого черта? Выпей еще.
- Я больше не хочу.
- А я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сидит тут, сигим-са-фак, и грызет себя за то, что жива осталась. Не хочешь жить - дождись следующего вылета и грохни машину, камикадзе. Если сумеешь Риту уговорить.
- Иди в задницу.
- Сама туда иди! - Рахиль глотнула еще пива. - Коммандос надираются как сапожники. Вот бы нам так. Но нельзя. Пилотам за-пре-ще-но… О, вот Женька Бурцев идет…
Тамара развернулась и оказалась лицом к лицу со знакомым офицером из коммандос. Знакомым? А где она его видала?
Ночью возле клуба - вот где. Поручик Бурцев…
- Поздравляю с удачным вылетом, - сказал Бурцев.
- Спасибо, - сказала Тамара. - Правда, у нас тут немножко поминки.
- У нас тоже. Трое - вместе с вашей летчицей… Еще семнадцать человек - во время боя за аэродром.
- Фатма Фаттахова. Вы ее помните?
- Такая полненькая, с красивой косой? - Бурцеву как-то неловко было вспоминать, что погибшую летчицу он видел только голой, и поэтому лицо ему запомнилось слабо…
Рахиль незаметно растворилась в другой компании.
- И еще два экипажа. Розы Циммерман и Марины Клюевой.
- Мне очень жаль. Женщины не должны так погибать.
- Никто не должен.
Бурцев кивнул.
- Чем вы занимались бы, если бы не стали пилотом? - спросил он через полминуты.
- Не знаю. Мама хотела, чтобы я стала прислугой. Представляете меня в фартучке и с наколкой?
- С трудом, - улыбнулся Бурцев.
- А вы? Если бы не пошли в коммандос?
- Не знаю… Я - человек, испорченный высшим образованием. Учился в Ковентри… Наверное, смог бы устроиться учителем математики. И гимнастики - на полставки…
"На меня западают интеллигентные мужики" - в том, что Бурцев "запал", сомнений не было. Вел он себя более чем сдержанно, но флюиды, которые исходят от "запавшего" мужика, ни с чем не спутаешь. Правда, майора Колыванова вряд ли можно было назвать интеллигентом…
- Я ненавидела математику и логику в реальном, - призналась она. - И в летном тоже.
- Значит, у вас были плохие учителя. - Бурцев смял одноразовую тарелку и бросил ее в мусорную корзину. - Математика дисциплинирует разум.
- У нас в реальном висел портрет Ломоносова с надписью "Математику уж затем учить надо, что она ум в порядок приводит".
- Так оно и есть.
- Я знаю одного человека, который говорил, что всех гуманитариев нужно в обязательном порядке заставить изучать математику и физику.
Бурцев кивнул.
- Это избавляет от волюнтаристских иллюзий, - подтвердил он. - Многим свойственно думать, будто всем станет темно, если они закроют глаза.
- Арт… тот человек примерно так же говорил.
- Ваш… друг? - поручик не привык вилять, сразу брал быка за рога.
- Мой муж, - она напряглась.
- Кто он?
"Мертвец", - от этого слова, хоть и не сказанного вслух, все внутри скорчилось и почернело. Среди всего полка "Вдов" она - настоящая вдова.
- Он офицер… Был офицером.
Бурцев потупил глаза. Прошедшее время с позавчерашнего дня перестало означать, что человек вышел в отставку.
- Пилот?
- Пехотинец. Из егерей-корниловцев.
- Вы получили "Кей-ай-эй"?
- Нет.
- Тогда еще не все потеряно, - но оптимизма в его голосе не было.
- Я надеюсь, - соврала она.
- Я… только хочу сказать… - Бурцев опустил глаза. - Что если… будет совсем плохо… Сегодня или когда-нибудь еще… Вы можете на меня рассчитывать. Во всем. Если я буду жив, конечно.
- Последние новости! - откуда-то с порога закричал один из офицеров. В руке он держал пухлую пачку каких-то листов… Газет?
- Свежий "Русский курьер", ребята! Дамы и господа!
К нему кинулись, газета пошла по рукам…
- Лучниковская портянка, - процедила Тамара.
- Лучниковская - не лучниковская, - Бурцев взял низкий старт, - а пока что это единственная газета на весь Крым… - он бросился в толпу, разрывающую "Курьер" по листику.
Вернулся он через минуту несолоно хлебавши.
- Увы. Всеми номерами завладели ваши соратницы, а я - человек старомодного воспитания и драться с женщиной из-за газеты не буду. Еще пива? Или чего-то покрепче?
- Покрепче нам нельзя. - Пива, пожалуйста…
Бурцев отошел к стойке, а в Тамару опять вцепилась Рахиль.
- На что спорим, - лукаво сказала она, - что ты сейчас подскочишь до потолка?
- Поцелуй меня в… плечо.
- Никто меня не любит! А должны бы… Делаем фокус-покус, - она достала из-за спины свернутую газету. - Раз!
Газета развернулась и легла на стол перед Тамарой.
- Два!
"Три" она не услышала. Как вернулся с пивом Бурцев - тоже не услышала. Она не услышала бы и выстрела над самым ухом - все ее внимание поглотила первая полоса газеты "Русский курьер", на которой аршинными буквами было напечатано:
"ПОЧЕМУ МЫ ВОЮЕМ?"
А внизу - не такими аршинными:
"Капитан Верещагин - человек, который, кажется, знает ответ"…
Между заголовком и подзаголовком, как "Цельсь!" между "Готовьсь!" и "Пли!" - две фотографии, одна отличного качества, двухлетней давности, а вторая - мерзкая, явно переведенная с видеопленки, но на обеих - одно и то же лицо, до последней морщинки знакомое, уже оплаканное лицо…
Не помня себя, Тамара перевернула страницу и пробежала глазами текст. Вернее, его начало - прочесть всю полосу она не могла, ее распирали чувства, хотелось куда-то бежать и что-то делать…
- Сударыня, я идиот, - проговорил Бурцев. - Он - ваш муж?
Последний вопрос прозвучал уже Тамаре в спину.
В здание штаба поручик Уточкина влетела со скоростью лидера гладких скачек.
- Миссис Голдберг! - крикнула она. - Ваше благородие! Рут!
- Какого черта… - Капитан Голдберг поднялась с дивана. - Уточкина, что случилось? Пожар? Боевая тревога? Я сегодня посплю или нет?
- Мэм, я прошу разрешения поехать в Бахчисарай.
Командир эскадрильи посмотрела на часы.
- Не разрешаю. Через три с половиной часа у тебя вылет, через час передадут новое задание.
- Мэм, я успею!
- Это тебе кажется. На дорогах черт-те что, ты провожкаешься все четыре часа. Разбитая бронетехника, тягачи, куча гражданских машин, патрули… Ты знаешь, что из Севастополя идет эвакуация детей? Ты знаешь, что все, у кого есть на чем ехать, спасаются из городов? И разговора быть не может.
- Мэм!
- Нет, я сказала!!! Уточкина, я все понимаю, но - нет.
"Все ты понимаешь!" - Тамара, выйдя на улицу, пнула ни в чем не повинную дверь пяткой.
- Тамара! - Капитан стояла у окна, скрестив руки на груди, похожая на индейского вождя. - Телефоны, между прочим, работают.
Тамара откозыряла и побежала к столовой, возле которой находился телефон-автомат. Длинный гудок… Сейчас… Еще один… Телефон стоит возле самой постели… Гудок… Наверное, он не в спальне. На то, чтобы дойти до телефона, нужно время. Гудок… Он же не может двигаться быстро. Боже мой, я бы на пузе доползла до аппарата! Гудок… Обычно после шести гудков она вешала трубку - шести гудков как раз достаточно, чтобы услышать и добраться из любого места квартиры. Седьмой гудок… Восьмой… девятый…
Она идиотка! Арт наверняка в гарнизоне!
Снова быстрый пробег пальцев по кнопкам. На этот раз - только один гудок.
- Девяносто третий у телефона.
- Мне нужен капитан Верещагин.
- Он всем нужен, мэм.
Тамара убила бы этого остряка, если бы могла сделать это по телефону.
- Очень хорошо, позовите его.
- Не могу, мэм. В данный момент он находится в госпитале.
- В каком?
- Не могу знать, мэм.
Удавить немогузнайку. Какой это может быть госпиталь? Бахчисарайский? Севастопольский? Симферопольский?
Время есть. Начнем с бахчисарайского…
Глава 5
Москва
Смутные дни - время крапить масть,
Смутные дни - время кривить рты,
Смутные дни - время делить власть,
Смутные дни - время решать, с кем ты.
К. Кинчев
В этот день на пиках красных флагов, украшавших улицы советских городов по случаю светлого праздника Первомай, появились скорбные черные ленты. Демонстрации отменили, назначили траур. С Днем международной солидарности трудящихся вас, граждане!
Подлое, ничем не спровоцированное нападение бело-бандитских самолетов на мирные советские аэродромы отозвалось горечью в сердцах миллионов советских людей.
- Вот гады-то, - переговаривались в очередях за хлебом, маслом, колбасой, мясом, рыбой, сыром, сахаром, водкой жители городов и сел. - И ведь без предупреждения, как немцы в сорок первом!
- А наши что?
- А что наши? Они, что ли, сумели помешать? Позор на весь мир: армию держим больше всех, а каких-то беляков не можем шапками закидать.
- Тише, товарищи, тише…
- Ничо-о, навтыкаем им! Деды-отцы им втыкали, и мы навтыкаем!
- Уж ты навтыкаешь, старый алкаш…
- Молчи, ебдыть, курва! Молчи, морда твоя жидовская, потому что щас как заепиздосю тебе между глаз!..
- И не стыдно, товарищи? В такую минуту…
- А ты тоже уйди, стукачина! Без тебя разберемся!
Правда, были и другие разговоры. В одной из комнат "комубежаловки" один из волосатых мальчиков сказал другому, потрясенно выключая радио:
- А здорово им наши вломили…
И уже пели в подворотнях на разухабистый мотивчик из "Чингисхана": "Москоу, Москоу, забросаем бомбами - будет вам Олимпиада, а-ха-ха-ха-ха!"
…На даче, где собрались Портреты, - но уже не большой круг, а малый, из самых ключевых фигур, - Олимпиаду и ее срыв не обсуждали. Хер с ней, с Олимпиадой, судьба страны решается.
- Доигрались, значит, - с отеческой укоризной сказал Замкнутый. - Тут нам кто-то обещал победу на блюдечке с голубой каемочкой. Товарищ Маршал, вы, часом, не помните, кто это был?
Маршал съежился так, что ордена, как правило, вольготно располагавшиеся на груди, горько заскребли друг о друга.
- Готов признать… И искупить… - пробормотал он. - Как верный сын партии…
Конклав не выказал никакого сочувствия. Судя по лицам, общим было мнение, что с такими сыновьями надо поступать, как Петр Первый и Иван Грозный.
- Ну, главнокомандующим мы вас пока оставим, - наконец сказал Окающий. - Коней на переправах не меняют. А вот проработать вопрос - это уж извольте. Такая выходка безнаказанной оставаться не должна.
- Может, стоит подумать об оружии возмездия? - спросил Замкнутый.
Все притихли.
- ООН, - напомнил Тугодум. Когда надо было, его мысли шли с нормальной скоростью. - НАТО. Не дадут.
- Я думаю, радикальные меры можно приберечь на потом, - поддержал его Замкнутый. - Но возмездие должно состояться.
- Ответный бомбовый удар… - проговорил Маршал, - будет нанесен… Сегодня же… В нашем распоряжении… достаточно… тяжелых бомбардировщиков… до которых они не смогли дотянуться. Но как обеспечить… прикрытие?
- Да говорите четче, не мямлите! - прикрикнул Окающий.
- Сейчас… - Маршал уже откровенно взялся за сердце. - Одну минуту… сейчас пройдет…
В тесном кругу не было референтов, и какое-то время все ждали появления врача, позабыв, что врача-то никто и не вызывал. Маршал уже досасывал, стекленея от боли, таблетку валидола, когда Окающий спохватился:
- Батюшки! - и нажал кнопку вызова.
Заседание пришлось отложить, а коня на переправе - поменять.
Чтобы скоротать время, Портреты отправились на рыбалку. Рыбалка оправдала надежды, и потому нового главнокомандующего круг встретил гораздо благожелательнее, чем его предшественника.
Новый главнокомандующий поразительно быстро оказался в курсе всех дел и подготовил план действий в рекордное время: за два с половиной часа. Такая оперативность была просто удивительной, но понравилась кругу вновь собравшихся Портретов.
- Нужно отдать себе отчет в том, что мы не сможем сегодня привести в действие аэродромы, разрушенные белогвардейской авиацией. Инженерные службы стараются изо всех сил, но ущерб слишком велик… Кроме того, мы продолжаем нести потери: противник разбросал по аэродромам активированные мины, ремонтная техника подрывается постоянно. Поэтому тяжелые бомбардировщики будут стартовать без прикрытия. Кроме того, извне зоны досягаемости их самолетов будет нанесен ракетный удар по авиабазам и кораблям…
Его речь была ровной и четкой, как "Турецкий марш" в исполнении старательной консерваторки-выпускницы. Портреты, понимая смысл слов с пятого на десятое, в целом были довольны: напористая уверенность нового Маршала оказалась заразительной. Молодец мужик, не поддался пораженческим настроениям! Слушая его, Портреты как бы распрямлялись: едрена вошь, сверхдержава мы или нет?
- Однако! - Словно указательный палец вознеся над столом. - Однако, есть ряд мер, которые необходимо принять, чтобы обеспечить успех всей акции в целом. Первое!
Маршал обвел Портретов взглядом.
- В КГБ есть люди, которые едва ли не в открытую поддерживают белогвардейцев. Затяжная война выгодна кое-кому, кто хочет укрепить свои позиции в Политбюро и в стране. Если мы хотим какого-то успеха в Крыму, мы должны избавиться от этих людей.
- Пожалуйста, выражайтесь конкретнее, - попросил Окающий. - Такими словами не бросаются.
- Пожалуйста, конкретнее, - согласился Маршал, - Пока товарищ А. занимает должность главы Комитета Госбезопасности, любые наши инициативы в отношении Крыма пропадут даром.
- Вы хоть понимаете, на кого замахиваетесь? - ужаснулся Окающий.
- Вот материал, - Маршал хлопнул о стол серой папкой. - Пожалуйста, просмотрите его.