Глава вторая
Несчастному Эримиору недолго пришлось пребывать в неволе. Уже к следующему утру Хавлат собрал все необходимые свидетельства для того, чтобы вельможа, обвиняемый в измене, предстал перед судом. На утреннем заседании Хавлат выступил первым. Его речь была краткой и яркой.
Девять судей, весьма благосклонно к нему настроенные, решили не давать слова Эримиору, ибо сочли, что никакие оправдания его не спасут. Беднягу даже не стали вызывать из тюрьмы. Когда Алинор, дочь подсудимого, принесла прошение о помиловании, ей позволили высказаться, однако Хавлат искусно опроверг ее утверждения о невиновности отца и отвел все обвинения в том, что судьи, столь поспешно и поверхностно рассматривающие дело, нарушают закон. Она потерпела поражение. Вынося приговор, суд был единодушен: преступник заслужил смерть. Публичную казнь назначили на этот же день, а палачу послали распоряжение, чтобы он должным образом подготовил площадь к зрелищу, на которое всегда собиралась большая толпа. Хавлат, нарушив обычай, решил поторопить события и самолично отправился в королевскую тюрьму, чтобы сообщить Эримиору новости.
- Пришло время расплаты, приятель,- шипел Хавлат, стоя у решетки перед камерой.- Решение суда оказалось единогласным.
Эримиор поднял голову, и его светлые глаза блеснули в полумраке.
- Я иного и не ожидал,- пробормотал он едва слышно.- Было бы удивительно, выступи хоть кто-то из них против. Все эти судьи так или иначе зависят от тебя. Они выполняют твои приказы, а ты щедро оплачиваешь их послушание. Но ведь я тоже поступил так, как ты велел. И что? Теперь меня будут пытать, а затем казнят.
- Все еще упорствуешь в своей клевете? - усмехнулся Хавлат, хотя поблизости никого не было, даже дремлющего охранника, который мог бы услышать его.
- Ты же знаешь, что я не лгу. На мне нет вины, и боги примут меня.
- Так уж и нет? - злорадно усмехнулся Хавлат.- Тебя застали за совершением магического ритуала. Боги не любят самозванцев, которые возомнили себя чародеями и решили, что могут подчинить себе высшие силы.
Наступило долгое молчание. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Эримиора и позвякивание его цепей. Наконец он сказал:
- Тебя постигнет кара за твое злодейство, Хавлат. Можешь не сомневаться.
- Вряд ли. Сегодня ты умрешь.
- Перед смертью я прокляну тебя, и мой дух отомстит.
Его враг расхохотался.
- Ты нечестивец, Хавлат. Тебя еще настигнет возмездие, и чрево Мрака поглотит тебя.
- Ты несешь чушь, как эти увечные попрошайки на улицах, которые вымаливают подачку и угрожают легковерным, утверждая, что зло будет попрано, а добро восторжествует.
- Когда ты будешь умирать, Хавлат, вспомни обо мне. Меня ждут пытки и страдания, но моя смерть по сравнению с твоей будет сладостной и безболезненной. Я предвижу страшный конец, который тебя ожидает. Я знаю: черное пламя, что пожрет твою душу, уже зародилось в Бездне.
- Не сотрясай понапрасну воздух, побереги силы, приятель. Они тебе еще понадобятся, чтобы вопить. Немного позже. Сегодня днем.
С этими словами Хавлат резко повернулся и пошел прочь от камеры по темному коридору.
Эримиор прислонился к каменной стене, и тяжелые цепи тихо зазвенели. Его лицо пылало, он мелко дрожал. Он достиг примирения с богами, на душе у него царил мир, но старик не хотел умирать. Снова и снова, как заклинание, он повторял:
- Не забудь, Хавлат. Ты канешь в Бездну. Вспомнишь обо мне, когда будешь умирать, когда придет твой последний миг…
Чуть позже тем же утром Алинор вернулась в суд с новым прошением, требуя последнего перед казнью свидания с отцом. Хавлата в суде не было, но девять мрачных судей поступили именно так, как, по их мнению, поступил бы сам Хавлат. Они отказали девушке.
- Но вы не можете так поступить! - в ярости кричала Алинор.- Это противоречит всем законам, которые вы обязаны блюсти! Каждый осужденный перед казнью имеет право на одну встречу с родственниками!
Склонив друг к другу голову, судьи тихо посовещались, а затем главный судья объявил:
- Все это так, но твою просьбу нельзя удовлетворить по двум причинам. Во-первых, твой отец осужден за государственную измену, а значит, ни на какие послабления рассчитывать не вправе. Во-вторых, любые посещения прекращаются, когда до казни остается один день и одна ночь, а до казни твоего отца - менее половины дня.
- Это чудовищно! - возмутилась Алинор.- Его же бросили в тюрьму только вчера вечером, сегодня утром уже осудили, а казнь назначили на этот же день.
- Молчи! - Главный судья встал и пристально посмотрел на девушку.- Молчи, иначе тебя выведут из зала суда! Отправляйся домой и молись богам, чтобы они приняли душу твоего отца! Он дурной человек, колдун, и ему потребуется твоя помощь, если он не хочет, чтобы Мрак поглотил его. Уходи! У нас еще много дел, а мы и так уже уделили слишком много времени и внимания дочери изменника.
* * *
Дом Эримиора располагался в одном из самых богатых кварталов Аренджуна. Из окон открывался вид на дворец наместника и на главную площадь, где должна была состояться казнь. Алинор сидела в одиночестве в комнате с высокими потолками и безучастно наблюдала за зловещими приготовлениями.
Публичные воззвания рассылались все утро, площадь быстро заполнялась толпами любопытствующей черни, и доходы торговцев в палатках сравнялись с их выручкой за целый год. Возбужденные зрители то и дело прикладывались к флягам с вином, поглощали пирожные и хлеб с сыром и мясом, пели песни, играли на лютнях и флейтах.
Воры-карманники ликовали: им удалось нащелкать столько денег, что теперь они могли позволить себе отдохнуть несколько дней. К полудню небо начало темнеть, город окропил мелкий дождик, но это ничуть не испортило настроение толпы.
Алинор не проливала слез, и сторонний наблюдатель даже не догадался бы, какая боль терзает ее. Будучи достойной дочерью своего отца, она умела ничем не выдавать своих чувств. Жизнь при дворе научила Эримиора полагаться только на себя, сохраняя при этом внешнее спокойствие. Это умение он передал и своей дочери.
Девушка как бы окаменела. Страсти кипели так глубоко в ее душе, что о них говорили только почти неуловимые изменения в чертах лица Невозможно сказать, какие напасти могли бы ввергнуть ее в бездны отчаяния.
Она умела так хорошо держать себя в руках и казаться настолько равнодушной ко всему, что можно было подумать: ей нечего терять и она не надеется что-либо изменить. Алинор выросла в мире интриг, богатства, власти и силы, и потому ей многое приходилось оберегать, и прежде всего - себя.
На площади зазвучали трубы, оповещавшие о начале казни, и Алинор отложила в сторону свитки, которые просматривала - это были записи ее отца. Из них девушка узнала обо всем: о предательстве Хавлата, о том, почему ее отец опасался Куршахаса - таинственного вельможу, который или держал в руках Хавлата, или сам зависел от него, о том, как постепенно шло возвышение Хавлата при дворе, как злоупотреблял он своей властью. Последнюю запись отец сделал вчера. Тонким изящным почерком Эримиор написал, что намерен совершить колдовской ритуал и принести в жертву Лейру ради всеобщего блага. Затем он обратился к богам, умоляя, чтобы они с пониманием отнеслись к его замыслу.
Снова запели трубы. Алинор оперлась на подоконник и начала рассматривать толпу внизу. Один из приближенных наместника, разодетый в алые и золотые тона, пересек площадь на белом скакуне, затем спешился и взобрался по ступенькам на высокий помост.
В это мгновение в дверь комнаты Алинор постучали. Она резко обернулась на стук и сердито крикнула:
- Я же говорила, чтобы меня оставили в покое!
- Прости, госпожа,- послушался голос доверенного слуги.- Я по важному делу.
- Важнее, чем смерть моего отца? - вспыхнула она, но потом вдруг уступила: - Входи.
Слуга с поклоном застыл в дверях.
- Я могу говорить, госпожа? - спросил он.
Алинор кивнула.
- Госпожа, я пришел сообщить, что большая часть слуг покинула дом.
- Как это "покинула"?
- Они ушли. Остались только шестеро, из них двое рабов и та девица.
- Аейра?
- Да.
- А остальные?
Слуга пожал плечами:
- Дом пуст.
- Они не хотят прислуживать в доме изменника? - фыркнула Алинор.- А те, кто остался? А, Тирс? Вы тоже сбежите?
Слуга гордо поднял голову:
- Пока ты платишь нам, мы останемся с тобой, а рабы… Куда они денутся?
- Очень хорошо…- Над площадью снова разнесся звук труб.- А теперь уходи, Тирс.
- Хорошо, госпожа.- Слуга поклонился и, пятясь, вышел.
Алинор снова обернулась к окну и стала смотреть на площадь.
Человек на помосте дочитывал приговор Эримиору. Снова зазвучали трубы, а толпа оживилась, увидев, что от тюрьмы отъехала тележка, влекомая медлительной понурой лошадью. На тележке, съежившись, сидел узник, скованный по рукам и ногам.
Толпа взревела и начала швырять в него комья грязи. Повозка остановилась у лестницы, ведущей на помост, и двое стражников вытащили осужденного. Зрители подобно приливной волне хлынули вперед, но мечники, окружавшие помост, сумели удержать их, пока с Эримиора снимали цепи и вели его к месту казни.
Публика засвистела и заулюлюкала, а на помост полетели камни и гнилье. На сей раз пришлось уже действовать конной страже.
Разгоряченные, напуганные невероятным шумом лошади рванулись вперед, и люди, чтобы не очутиться под копытами, были вынуждены отступить. Даже на самых пьяных возможность получить увечье, а то и погибнуть, подействовала отрезвляюще.
Вскоре из здания суда в сопровождении стражников прибыл палач. Глашатай вновь зачитал приговор, и палача провели по лестнице на помост. Это был огромный мужчина, наготу которого прикрывала лишь темная набедренная повязка, перехваченная под выпирающим животом широким кожаным ремнем. Его голову скрывал черный капюшон, доходивший до середины спины и груди. В могучих руках он нес множество страшных орудий для пыток.
Несколько стражников поднялись вместе с палачом. Они сорвали с Эримиора одежду, к оковам на его ногах вновь прикрепили длинные цепи и перекинули их через блоки, приделанные к перекладине над помостом. Затем осужденного грубо вздернули вверх, натягивая цепи при помощи воротов. Когда наконец Эримиор повис вниз головой, с его запястий сняли стальные браслеты, развели ему руки в стороны и привязали их к большим скобам, вбитым в помост.
Толпа ликовала, зеваки дрожали от нетерпения, желая поскорей увидеть, как будут мучить проклятого изменника.
Городские стражники сошли вниз и заняли свои места в оцеплении, которое удерживало наиболее рьяных горожан. Палач остался один на один с жертвой.
Он был мастером своего дела. Получая невыразимое удовольствие от того, что вытворял с осужденными, он умел не только сделать пытку наиболее мучительной и изощренной, но и ловко управлял настроениями толпы.
Казалось, он не обращал ни малейшего внимания на публику, но, как великий лицедей, улавливал чувства зрителей, безошибочно угадывая, когда нужно дать передохнуть жертве, чтобы представление не закончилось слишком быстро, когда пора пустить кровь, а когда надо начать переламывать кости. И сейчас он заставлял Эримиора то истошно вопить, то впадать в беспамятство, а толпа, все более распаляясь, подхватывала крики несчастного, словно многоголосый хор, который вторит запевале.
Казнь началась с бичевания, легкого, вполсилы, но обжигающий конец хлыста оставлял яркие и глубокие следы на коже жертвы. Затем палач сделал небольшие разрезы на его лице, кистях и ступнях и более глубокие - на боках, груди и спине.
Когда затуманившиеся от жгучей боли глаза несчастного снова прояснились, в ход пошли раскаленные щипцы, и в воздухе повисла вонь горящей плоти. Потом снова последовало бичевание, но на этот раз в хлыст были воткнуты острые колючки, раздиравшие тело в клочья. В раны палач старательно втер соль и перец и тут же, снова взявшись за щипцы, начал медленно, по суставам, отделять пальцы рук и ног.
Превратив тело жертвы в сплошную рану и не оставив ни одной целой кости, мучитель принялся за лицо. Палач старательно и неторопливо вырезал и раскладывал лоскуты кожи, затем аккуратно выдавил глаза и искромсал шею, не затронув, однако, голосовые связки, чтобы Эримиор мог кричать. И каждый нечеловеческий вопль возбужденная толпа встречала восторженным визгом.
Алинор смотрела не отрываясь, и бешеная ненависть клокотала в ее груди. Безудержная ярость нарастала, заполняя душу девушки, не оставляя места другим чувствам, и чем сильнее она становилась, тем спокойнее было лицо Алинор и в тот миг, когда палач отрубил ее отцу голову, любящая дочь словно умерла вместе с ним.
Алинор вовсе не была неженкой, и ей уже не раз приходилось видеть не менее ужасные казни. Так всегда терзали осужденных на смерть преступников. Но ведь ее отец осужден неправедно и несправедливо. Он был ни в чем не виновен.
А судьи, пославшие его на смерть, даже не усомнились в своей правоте. И Хавлат, подлый и коварный, прибравший к рукам суд, жив, здоров и счастлив. Без всяких помех он будет творить свои темные дела, замышлять новые преступления, клеветать на своих врагов, и ничто его не остановит.
Казнь окончилась, толпа начала расходиться. Алинор закрыла ставни, опустилась в кресло и до глубокой ночи просидела неподвижно, заново переживая события двух последних дней и обдумывая планы отмщения. Она нисколько не сомневалась в том, что ей грозит серьезная опасность. Хавлат не оставит в покое ее, дочь Эримиора, понимая, как жаждет она его смерти.
Она знала, однако, что Хавлат не станет действовать немедленно, чтобы не возбудить подозрений. Значит, у нее есть еще время, чтобы все продумать и расправиться с ним.
Алинор долго размышляла, как же отомстить негодяю, но ничего путного ей в голову не приходило, пока она не вернулась в свою комнату и не взялась перечитывать записи отца и его любимые книги.
Впервые в жизни она касалась древних страниц, разворачивала свитки, о существовании которых до этого даже и не подозревала.
И чем больше она всматривалась в пожелтевшие листы, тем беспокойнее становилось у нее на душе, ибо с великим изумлением девушка обнаружила, что ее отец на самом деле занимался колдовством.
Алинор долго сидела над книгами, и постепенно ее замысел приобретал все более четкие очертания. Пытаться победить Хавлата честно и открыто, уповая на законы, было глупо. Будь она даже тысячу раз права, она неизбежно проиграет.
А если сразиться с ним при помощи колдовства? Научиться составлять зелья, запомнить зловещие заговоры, призвать темные силы, которые сокрушат Хавлата, уничтожат его тело, испепелят душу, и даже после смерти он не найдет покоя, а боль, яростная, беспощадная, станет вечным его спутником.
Ее глаза возбужденно заблестели.
- Я так и сделаю! - воскликнула она.- Мне больше ничего не остается!
Времени у нее было в обрез. Нужно было действовать быстро и наверняка..
- Магия! - пробормотала она.
Магия поможет расправиться с человеком, погубившим ее отца.
Окинув взглядом книги, Алинор зажгла еще несколько масляных ламп, чтобы разогнать сгущавшуюся в комнате тьму, и снова углубилась в чтение.
* * *
В то же самое время, совсем недалеко от дома казненного вельможи, в небольшой отдельной комнате своих апартаментов Хавлат не без удовольствия поглощал поздний ужин. Музыкант с печальными глазами развлекал господина, исполняя задушевную балладу о разлученных влюбленных. В этот момент раб, осторожно постучав в дверь, вошел в комнату. Хавлат поднял глаза.
- К тебе Куршахас, господин.
Хавлат кивнул. Слуга быстро отступил в сторону, и вошел гость.
Это был высокий, худощавый мужчина с невероятно бледным лицом, темными, немигающими глазами, в пурпурно-золотистых одеждах. Не говоря ни слова, он уселся на стул напротив Хавлата.
Оповестивший о его приходе слуга выскочил из комнаты и через мгновение вернулся с серебряным подносом, на котором стояли бутыль, заткнутая пробкой, и позолоченный кубок.
После того как слуга низко поклонился и вышел, Куршахас откупорил сосуд и налил себе темно-красной жидкости, которая оказалась слишком густой, чтобы ее можно было принять за вино.
Хавлат не отрывал от него настороженного взгляда и, слегка поежившись, отвернулся, когда гость поднес кубок к губам и отпил из него. Затем
Куршахас промокнул губы салфеткой и надменно улыбнулся:
- Тебе неприятно?
- У меня мурашки по коже…
Куршахас рассмеялся глубоким гортанным смехом:
- Почему? Ты и сам - по-своему, конечно - такой же кровопийца, как и я. А если бы ты оказался на поле боя и тебе, как это произошло со мной, пришлось бы выбирать: питаться человеческой кровью и плотью, чтобы выжить и залечить раны, или умереть? Ты бы тоже предпочел кровь.
- Это было давно.
- А я привык, и мне нравится.- Куршахас снова поднял кубок.
Хавлат не мог на это смотреть. Он отложил вилку, потянулся к своему кубку, но тут же отдернул руку. Взглянув на музыканта, он приказал ему сыграть что-нибудь повеселее. Затем, повернувшись к Куршахасу, сообщил:
- Дело сделано. Сегодня.
- Ты об Эримиоре?
- Да. Мы взяли его вчера вечером. Судьи повели себя разумно, и сегодня днем его казнили. Толпа ликовала.
- Не сомневаюсь.- Куршахас мрачно улыбнулся.- Стало быть, мы в безопасности. Больше никто ничего не подозревает.
- Не знаю… - задумчиво протянул Хавлат.- Меня беспокоит его дочь.
- Да? И что же ей может быть известно?
- Ничего. Я уверен в этом. Но она ненавидит меня. Она выступала против меня в суде и, насколько мне известно, потом возвратилась, чтобы вытребовать встречу со своим стариком. Она меня не простит.
Куршахас пожал плечами:
- Возможно. Но спешить ни к чему.
- А я и не спешу. Но жизнь оставлять ей нельзя..
Его сообщник едва заметно усмехнулся:
- Прекрасно, друг мой, прекрасно. Но позже, когда придет время… - Он сделал еще глоток.
Хавлата невольно передернуло, когда он посмотрел Куршахасу в глаза – такие злые, холодные. Он поспешно отвел взгляд и принялся ковырять еду в тарелке, стараясь не смотреть на свой кубок с вином-