Мне снова срочно понадобились стены. Я подбросил в огонь толстую кривую корягу, но дрожащие отсветы пламени делали мрак ещё более непроницаемым. Смесь паники с тоской была нестерпима, как сильная боль.
Но тут снова накатило микроясновидение. Когда Калюжный приподнялся, вытянулся и сказал: "Мужики, огонёк!" - я уже знал, что он это скажет.
Испытатель №6
Честно говоря, хреновато мне было.
От слова "совсем".
И рвать не рвёт, но мутит. Когда подкатит - остановишься на минутку, подышишь - вроде, отпускает. Ну и стараешься держать себя в форме - не годится салагам думать, что я тут расклеился, как Багров. С чего худо, не понимаю. Вроде ягод этих гадских съел самую малость.
А живот болел - сил нет. И крутило, и резало - как ножом… То отпустит, то снова. Спасибо, Разумовский эту штуку с углем придумал: вроде слегка полегчало. Но когда начало темнеть, холодно стало - прямо уши к башке примерзают, шерсть на всём организме встаёт дыбом.
И противно, когда к шкуре что-то прикасается, даже одежда. Ползут такие колючие мурашки. И ломит везде, будто накануне вагон кирпича на горбу перетаскал.
А тут ещё наступает ночь, долбись она конём - и мы все наблюдаем две луны. И Калюжный, расперемать его, сучёнок, делает бровки домиком, спрашивает:
- А чё, Витёк, в Индии всегда две луны, да?
И Разумовский с улыбочкой говорит:
- Сейчас Витя скажет, чтобы мы не совались с комментариями, потому что не астрономы, - и Багров, кулацкий подпевала, хихикает.
Засранцы… и без них тошно.
- Ша, - говорю, - салаги. Решили уже: не Индия. Где там у нас две луны-то? На Марсе, опять же?
Разумовский говорит:
- Решили уже, Витя: не Марс. Я уверен, мы вообще вне пределов Солнечной системы. Может, и Галактика не наша… кто знает, как прошёл этот пространственный прокол?
- Ах, ты ж, Господи, - говорю. - Послушать тебя, Артик, так ты прямо Эйнштейн! Что, теорию относительности выдумал?
А Разумовский продолжает:
- Есть у меня одна гипотеза… - ну тут уже все начали ржать, никто ему говорить не дал. Гипотеза у него… Выискался тут, физик-атомщик! Вот учёные-то из "Иглы" забыли с ним посоветоваться - он бы им объяснил, что почём, ясновидящий наш…
С одной стороны, неглупый парень. Но с другой, как заведёт иногда - и не заткнуть его. Нет, я скажу, излишняя начитанность людей портит. Воображение у них такое появляется, что все кругом - быдло, а они сами - гибрид Ломоносова с Менделеевым, только без таблицы.
В армии это - не дело. Дисциплина хромает.
Я так, немного, об этом намекнул, все, вроде, согласились, даже Разумовский, а кругом тем временем совсем стемнело - и разговаривать вовсе расхотелось.
Комары здешние жрут, как зараза. Как иголки втыкают, злые, хуже цепных псов. А Разумовский у них ещё ножки считал… Да не плевать ли, сколько там у них ножек, когда у них хобот длиной с булавку! Хорошо ещё, что дыма боятся, как и наши.
И холодрыга. Прямо колотит, сижу - и зубы держу, чтобы не лязгали. И живот крутит. На тот берег, в темнотищу эту смотреть тошно, а вверх посмотришь - в животе ещё хуже, прямо выворачивает от здешнего неба, от лун этих, хотя днём было вполне ничего. И в лесу - конкретно жутко.
Я вот что скажу: прямо жалко, что среди моей группы ни одного деревенского нет. Сланцы-то мои, может, и не особо город, но всё ж таки не деревня. Дома потому что блочные, водопровод, газ, туда-сюда… свою привычку даёт. Так что я, получается, горожанин. И салаги мои - горожане. В лесу бывали только за грибами, на рыбалку и на шашлыки ездили. И если попадают в лес вот так вот, без ничего - всё кажется страшно.
Непонятно потому что. Вот шуршит кто-то за кустами - какая там падла шуршит? Может, мышь, а может, волк - почём я знаю-то? Или завыло-заскулило что-то, так жалобно прямо, будто душат его - что это за хрень? Может, птица эта тутошняя, ящеричная, а может, зверюга кому-то горло грызёт. И спросить не у кого - группа моя сидит, как зайчики, в кучке, жмётся к костру, сами не в курсе. Разумовский ладони греет, Калюжный ветку стругает, Багрову по нужде отойти - и то неуютно. Солдаты… орлы…
Сидим - беседуем, как нам спать не хочется. Каждый лицо сохраняет, уссаться и не жить!
И тут издалёка, оттуда, где река поворачивает, кто-то так: "Цвир-ррь!" - звонко так, тоненько, как канарейка. Калюжный оторвался от ветки, посмотрел, потом привстал, ещё посмотрел - и говорит:
- Мужики, огонёк, бля буду…
Все повскакали, уставились. По реке туман плывёт клочьями, темень, костёр больше дымит, светлячки мельтешат, луны тусклые - а там, вдалеке, на излучине, и вправду светится что-то. Свет белый, ровный - круглая точка, прямо похоже, что фонарь там висит. Но вроде как невысоко над землёй.
Багров говорит:
- Не светлячок. На одном месте всё время, - будто ему кто-то сказал, что светлячок.
А Разумовский:
- Яркий свет. Электрический?
- Чёрт его знает, - говорю. - Непонятно. И я ближе к повороту подходил, чем вы, но, вроде, ничего такого не видал. По-моему, нечему там светиться.
Калюжный шмыгнул носом, говорит:
- Может, правда, рыбаки? А?
- С сильным фонарём? - говорю. - Они б ещё прожектор туда припёрли, мудачьё, чтобы рыбе было повиднее!
Ухмыляется, дерево:
- А хрен их разберёт, индейцев!
Разумовский говорит:
- Если Витя ничего такого не видел, значит, фонарь принесли. Я не думаю, что это - естественный свет. Мне кажется, в природе так светиться нечему.
Я подумал.
- Ладно, - говорю, - ша. Надо пойти и посмотреть.
И все на меня уставились, морды вытянутые, замученные и перепуганные, но обнадёженные какие-то. У меня в голове мелькнуло: круто их свернуло за один день…
Калюжный башкой помотал:
- Куда ночью? Хрен знает, что там светится и зачем зажгли. Может, таких долбоклюев, как мы, приманивать. Ты знаешь, что там за перцы, с фонарём, ёлки?
- А что, - говорю, - ночью перцы, значит, могут нас макнуть, а днём - с пирогами встретят, по-твоему? Ты ж моя радость, Калюжный, скажи ещё что-нибудь умное!
Багров говорит:
- Не-не, сейчас не надо туда идти! Серёжа прав, на фиг!
А у Разумовского вдруг появилась какая-то сумасшедшинка в глазах.
- Нет, ты прав, - говорит, - ты прав, Витя. Днём мы, быть может, и не найдём это место. Ты же не видел ничего, похожего на источник света, когда туда ходил… Надо посмотреть сейчас. Предлагаю так: Денис и Сергей останутся у костра, будут поддерживать огонь, чтобы нам было хорошо видно, куда возвращаться - а мы с тобой пойдём вперёд и поглядим. Как ты на это смотришь?
- Я, - говорю, - на это смотрю строго положительно. Динька со своим животом идти не сможет, пусть сидит, а Серёга остаётся за старшего и охрану: он боксёр, у него нож… и дубина. А мы сходим.
Артик вдруг улыбнулся, будто я ему штуку баксов предложил за так, а остальные двое переглянулись. И Багров сказал:
- Не хочу, чтобы вы уходили!
- Ша, - говорю. - Приказы не обсуждаются, ясно, нет?
Калюжный скорчил рожу - и я ему сказал, пока он не начал выступать:
- Чего, хочешь поспорить? Ну, давай, ты будешь принимать решения! Давай! Не вопрос! А я погляжу. Только ты учти, мудачина: ты одно решение уже принял самостоятельно: мы все сюда случайно попали, только ты - по доброй воле, ёпт! А тебя предупреждали. Так что все уже поняли: ты не то, что выход, ты дырку в собственной жопе без указателя не найдёшь.
У Калюжного ноздри раздулись, и тут Разумовский сказал:
- Сергей зажёг огонь.
- Ага, - говорю. - Прометей, итить… Зажёг - пусть поддерживает. Я же не говорю, что от него пользы нет или смысла в нём - но выдрючиваться он дома у мамы мог. Тут нельзя: тут положение чрезвычайное. Если мы сейчас начнём причиндалами меряться - разбежимся или раздерёмся к псам свинячьим, и сказочке нашей конец. Я всех слушаю. Но кто-то должен командовать, чтобы итог был всей вашей трепотне, ясно?
Артик говорит:
- Согласен, - и Багров кивает.
Калюжный говорит хмуро:
- Ты чего на меня-то гонишь?
- Да ладно, - говорю. - Чтоб никаких неясностей меж нами не было, Серёга. Не хочу, чтоб, если что случится, ты вдруг возник или с Разумовским разосрался, вот и всё. Мы тут с вами все в одной лодке - может, больше людей тут и вовсе нет… ещё неизвестно, какая срань тут живёт. Нам надо держаться друг друга, а всё моё командирство тут в чём? Я просто слушаю, что вы скажете, каждый - и прикидываю, что к чему. И всё.
Артик говорит:
- Мне кажется, это очень здраво.
А Калюжный:
- Я чё, спорил, что ли, ёлки…
- Ништяк, - говорю. - Всё, договорились. Ещё раз: мы с Артиком идём смотреть, что там за свет, а вы с Динькой поддерживаете огонь. Решили.
Багров говорит:
- Просто я боюсь за вас…
А Артик ему:
- Не стоит. Нам, скорее всего, грозит не больше и не меньше, чем вам с Сергеем. Надо рискнуть; вдруг мы и впрямь найдём людей.
И Калюжный, вроде бы, уже не таким зверем на него смотрел. Может, дошло что-нибудь до идиота? Больше никто спорить не стал.
А Разумовский потихоньку начинал мне казаться толковым парнем. Не без своих тараканов в черепушке, но толковым. Я вдруг сообразил, что доверяю ему побольше, чем прочим, хоть и закидывался он ужасно.
Он был, как будто, не совсем… моей породы, что ли… но в товарищи я бы выбрал его.
Поэтому хорошо вышло, что мы к свету пошли именно с ним.
Испытатель №25
Забавно, но все решили, что я ужасно смел. В действительности я жестоко трусил и даже не пытался это скрыть.
У костра было безопаснее. Очевидно: по идее, любые дикие животные, на Земле или нет, должны бояться огня. Мне хотелось факел, но горящий сук факелу не замена - уже через пятьдесят шагов он скорее коптил, чем горел, и, в конце концов, погас совсем. А больше ничего у нас не было.
Но сидеть мне казалось нестерпимее, чем идти. В передвижении была какая-то иллюзия действия, тень влияния на собственную участь. И - да, да, я подыхал от любопытства, которое было сильнее страха.
Этот круглый светильник на другом берегу отмечал поворот реки. Вот что я думал. И, возможно, там и вправду кто-то был, кто-то живой. Люди? Разумные нелюди? Моё любопытство рисовало невероятные образы, а приступы ясновидения снова, некстати, поутихли - я ничем не мог себя проверить.
И мне отчаянно не хотелось, чтобы первым из нас, кто увидит чужаков, был Калюжный. Я не мог отделаться от мысли, что он может выкинуть нечто, убийственное и для контакта, и для нас. Денис, которого я уже давно считал своим приятелем, напротив, рисковал от волнения попасть в беду сам - в нём в его восемнадцать осталось слишком много детского.
Виктор был надёжнее, чем они оба. В нём я чувствовал какую-то простую честную сметку и природный разум. Когда мы отходили от костра, я думал: Виктор заметит то, что я пропущу.
Мы пошли по песчаной кромке вдоль воды. Восьминогие москиты, обрадовавшись, накинулись на нас с некомариной силой - и я отломил ветку, чтобы от них отмахиваться. Лес, чёрный, дышащий сырым холодом, исчерканный зеленоватыми трассами светлячков, затаясь, следил за нами - и я по-прежнему чувствовал спиной пристальные взгляды бесплотных и безглазых существ. В лесной тишине жили шорохи, делавшие её зловещей.
В реке что-то плеснуло, будто по воде неумело шлёпнули веслом. Звук заставил меня вздрогнуть.
- Типа как бобёр, - пробормотал Виктор. - Да?
- Похоже, - отозвался я, чувствуя облегчение.
На нашем пути появилась какая-то спутанная тёмная масса. Виктор выругался.
- Кусты? - спросил я.
- Это не кусты, а моток колючей проволоки, ёпт! - огрызнулся Виктор. - Осторожно, я уже оцарапался весь…
Чтобы обойти заросли колючек, пришлось войти в воду почти по пояс. Вода показалась мне очень холодной, и под её тёмной поверхностью что-то легонько прикоснулось к моей ноге, вызвав волну колючего озноба вдоль спины. Ощущение вышло таким гадким, что я не поинтересовался, живое было существо или затонувшая коряга, только постарался скорее выбраться на берег.
Костёр отдалялся, а фонарь, кажется, почти не приближался. Из прибрежных зарослей с шелестом взлетело что-то - то ли птеродактиль, ведущий ночной образ жизни, то ли некий аналог летучей мыши. В чаще снова кто-то простонал, сорвавшись на всхлип.
- Как будто убивают кого-то, - вырвалось у меня.
- Птица, - бросил Виктор небрежно. - Ты воображай поменьше, а то навоображаешь фигни всякой…
Счастливец, подумал я. Воображение - гнусная вещь, если оно есть - его не угомонишь упрёками.
Мне мерещились целые стаи тяжелоописуемых чудовищ, восьминогие москиты успели укусить меня раз пятьдесят и выпить, подозреваю, полведра крови, у меня было отвратительное расположение духа - но мы постепенно продвигались вперёд. В конце концов, мы оба смогли рассмотреть фонарь на том берегу.
Это была матовая сфера на низком столбике, вкопанном в землю посреди неширокой площадки. Круг света обозначал какие-то мелкие растеньица, вроде мха, успевшие покрыть площадку ровным газончиком, ветки кустов, толкущуюся на свет мошкару и кусок водной глади. Здесь река делала поворот и разливалась шире - мы с Виктором видели только чёрную глянцевую её поверхность, на которой местами лежали пласты тумана. Вокруг фонаря не было ни души - и никаких следов недавнего пребывания человека.
- Вот же, блин… - в голосе Виктора я услыхал нешуточное разочарование. - Ну и где эти гадские рыбаки?! Нахрена только пёрлись сюда…
- Что ты, Витя! - возразил я. - Как это "нахрена"? Во-первых, мы узнали, что где-то неподалёку живут люди: согласись, такой фонарь не могли бы поставить пауки или птеродактили. Во-вторых, эти люди - не дикари с дубинами, а вполне цивилизованные господа, как минимум, знающие, что такое электричество. Верно?
- Электричество, говоришь? - переспросил Виктор скептически. - Ну и где провода? Скажешь, кабель тут под землёй протянут?
- Возможно, фотоэлементы, - сказал я. - Солнечная батарея. Заряжается днём, светит ночью.
- Надо поближе посмотреть, - Виктор нагнулся, чтобы расстегнуть липучку на кроссовках. - Сплаваю на тот берег.
"Ночью рискованно лезть в эту воду!" - орал мой внутренний голос, но я сказал только:
- Мы не потеряем свою одежду?
- Не так тут темно, - сказал Виктор. - От фонаря я даже рожу твою вижу.
Я стал раздеваться, пытаясь не обращать внимания на озноб и страх - москит тут же изо всех сил всадил свой шприц мне под лопатку. Я уже хотел его смахнуть, как вдруг накатило очередное микропророчество: Виктор, пытающийся вылезти из воды - кровь хлестала из длинного пореза чуть ниже его рёбер. Это уже не просто коктейль из интуиции и страха.
Я схватил его за руку.
- Витя, в воду нельзя. Я видел тебя раненым.
Он остановился: одна нога - в брючине, вторая - голая.
- Точно?
- Пока мне только казалось, что это опасно, я молчал. ТПортальные déjà vu я уже научился отличать от всякого рода предчувствий.
- Ясно, - мрачно сказал Виктор и принялся одеваться. - Вот хрень-то… Думаешь, его там что-то защищает?
- Понятия не имею, - сознался я. - Я даже не понял, что тебя ранило - зверь, какое-то тайное оружие в воде, или ты просто на острый сук напоролся. Сам же говорил, что я - недоделанная Кассандра.
- Какой бы ты был ценный, если бы всё толком видел и мог объяснить, - Виктор смотрел мимо меня, на далёкое тусклое пятнышко костра. - Ладно, пошли обратно. Неспокойно что-то.
И в этот момент лесную тишину разбудили крики наших товарищей.
Я вздрогнул - но мне показалось, что это вовсе не вопли ужаса или боли. Они орали: "Эге-гей, бу-бу! Э-эй! Бу-бу-бу!" - и их голоса далеко разносились по реке. Нас просто звали, нас хотели быстрее увидеть, но им, похоже, ничего не угрожало.
Виктор, судя по всему, сделал такой же вывод.
- Нашли что-то, - сказал он удовлетворённо. - Или поймали кого-то. Не соскучились же… Эге-гей! Идём! - крикнул он в ответ. - Побежали, Артик.
И мы побежали. Я успокоился. То, что могло бы ранить Виктора, осталось позади. Микропророчество впервые принесло пользу: похоже, я сумел предотвратить беду. Это меня так обрадовало, что чужой лес вокруг показался почти таким же уютным, как на Карельском перешейке…
Испытатель №23
Ну и худо же мне было… Прямо жить не хотелось, как было худо. Как будто тухлого ежа без соли съел - такое у меня было ощущение. И отрыгивалось этим тухлым ежом. И несло, я бы предположил, им же.
Но к ночи немножко полегчало.
Может, потому, что Артик сказал всем угля погрызть. Уголь всегда полагается есть, когда живот не даёт ногам покоя - хотя я лучше съел бы в таблетках, конечно. Потому что грызть горелую палку вообще-то - радости мало.
Но хоть тошнить перестало, только знобило. И страшно было очень, если честно. Потому что ночью бродят хищники, а у нас всего оружия - только Серёгин ножик и палка эта. И против медведя или тигра этот ножик - всё равно, что его вообще нет, а про палку я вообще молчу. В общем, нас бы съел любой, кто захотел бы. Как тех негров, к которым леопарды приходят в хижины, где те негры живут, и едят их прямо там.
Да ещё местные комары кусались, как дикие звери. И этот огонёк… Я не знаю, мне не понравилась эта идея. Пусть я буду трус или кто - но мне тут нравилось всё меньше и меньше. И около этого огонька могли бы оказаться какие-нибудь… в общем, люди тоже бывают разные, если там есть люди. И вряд ли они понимают по-русски, и могут начать, скажем, стрелять из ружей только потому, что решат про нас что-нибудь плохое. Что мы - пришлые уголовники из леса, к примеру.
И я хотел проследить за Витей и Артиком, как они идут, но у Артика скоро погасла палка, которую он поджёг на конце - и они пропали в темноте с концами. А у меня опять начало крутить и тянуть в животе, и было прямо-таки тоскливо - от этого кручения и от страха. А они надолго ушли.
А Серёга сперва палочку строгал - он уже две палочки заточил, как карандаши, и третью затачивал - потом бросил, достал свой орех человекообразный и стал в нём дырочки проковыривать повиднее в свете костра. Веток подбросил, чтобы было светлее. Мне тоже хотелось чем-нибудь себя занять - и я стал искать на небе Большую Медведицу.
Но со звёздами творилось что-то не то, как и с лунами. Может, тут у них, на их планете, и не было видно никакой Большой Медведицы, и Полярной звезды я не нашёл - какая-то большая белая звезда сияла прямо над верхушками деревьев, но она, по-моему, была не Полярная.
Потому что, если судить по закату, она была не на севере, а на юго-западе.
Зато я вдруг увидел, как между звёзд движется огонёк. Маленький, белый. Самолёт летит, ёлки-палки! Самолёт! Ну, или вертолёт, может быть - но, скорее, самолёт: высоко, гула не слышно.
- Серёга! - говорю. - Смотри!
Он головой закрутил: "Где? Где?" - а я тычу пальцем в небо:
- Да вон же! - и Серёга только присвистнул.
- Ох, ты ж, блин… - и как завопит! - Мужики! - орёт. - Смотрите вверх! Эй! Вверх смотрите!
Тут до меня дошло. И я заорал:
- Смотрите вверх! Мужики!