Фолиант толстенный купил, отдав пятьдесят копеек. Книготорговец едва радость скрывал, получив деньги. Никита же торговаться не стал, слишком редкая книга, к тому же не думал, что очень дорого. Впрочем, смотря с чем сравнивать. Верховая лошадь рубль серебром стоила, говяжья туша зимой – полтинник, а пирог с рыбной начинкой, троим от пуза наесться – полушка медная.
Книготорговец расщедрился, кусок рогожи дал, книгу завернуть. Никита в городе задерживаться не стал, только и осмотрел Святую Софию, собор в Кремле. До его дней собор не дойдёт в первозданном виде, разрушен будет неоднократно и восстановлен. Но всё же новодел, особенно после Великой Отечественной войны, немцы постарались, разрушили.
Корабельщики, купив товар или подрядившись доставить в другой город, старались к вечеру уйти, чтобы портовый сбор не платить. Отойди от города несколько вёрст и ночуй у берега бесплатно. Никита судно нашёл прямо до Нижнего, до ярмарки. По Волхову вниз по течению шли, на ночёвку встали. С утра на вёслах по Неве, а Ладога непогодой встретила. Велико озеро, берегов не видно и волны не меньше, чем на море. Кормчий в небольшом затоне встал, где уже другое судно непогоду пережидало.
Ветер быстро стих часа через три, и поплыли дальше. Кормчий с тревогой поглядывал на север, где чернели тучи. Судно под парусом шло довольно быстро, но кормчий посадил команду на вёсла, до темноты он хотел пройти Ладогу, известную своим капризным и непредсказуемым нравом. Уже в темноте вошли в Свирь, соединявшую Ладожское и Онежское озёра. Команда выбилась из сил, потому пристали к берегу. Судно привязали причальными концами за огромный валун. Никита принялся собирать валежник, разводить костёр. Совсем рядом над Ладогой началась гроза. Громыхал гром, сверкали молнии, ливень стоял стеной. А над Свирью лишь ветер. Кормчий довольно ухмыльнулся в бороду, пронесло на этот раз, а сколько судов, застигнутых бурей врасплох, покоится на дне озера? Никита и кулеш сварил, кликнул корабельщиков к ужину. Уселись члены команды кружком, поели молча, спать улеглись. Переход здорово вымотал.
Утром сил прибавилось, отдохнули, позавтракали, уже с шутками-прибаутками. Ели на судах по два раза в день – утром и вечером, экономя драгоценное светлое время суток. На больших судах, вроде морских ладей, на корме небольшой каменный очаг был установлен на железном листе, могли готовить на ходу.
По Свири шли против течения, но под парусом, ветер попутный. За несколько дней до Онежского озера дошли. Дальше уже путь Никита знал – Белое озеро, Шексна, Ярославль. Здесь Волга, просторы широкие, река полноводная, судов полно. А ночи уже холодать стали, чувствовалось приближение осени. Она и так задерживалась. Может, бабье лето настало? Но чем ниже по Волге спускались, тем делалось холоднее. А одежда у Никиты летняя, зябко стало. С трудом, с хлюпающий носом, добрался до Нижнего. Сразу на торг, купил армяк, более подходивший ремесленнику или селянину, потому что денег уже оставалось в обрез, только извозчика нанять до Смольков да сегодня переночевать на постоялом дворе. Зажав под мышкой холстину с фолиантом и скромный узелок с исподним, направился на постоялый двор. Ох, не зря поговорка есть – встречают по одёжке, провожают по уму. Только ум не виден. Хозяин только взглянул на него, бросил пренебрежительно.
– Людская там! – И рукой показал. – Если есть будешь, плата отдельно, за ночёвку на лавке копейка.
– Мне отдельную комнату.
– Алтын и деньги вперёд.
Видимо, не внушал доверия Никита. Выспался всласть на мягкой перине и в шелке, утром позавтракал скромно – жаренным карасём и кружкой горячего узвара, нечто вроде компота, да ватрушкой с творогом. Извозчика нанял у каретного ряда – и в имение. Соскучился по имению, вроде дома родного в этом времени. А ещё по Анне Петровне. Единственный относительно близкий человек. Странные отношения складывались у них. Не супружница законная, не любовница, не сестра и не родня. Он управляющий, она владелица имения и его наниматель. Но нечто более близкое, тесное связывало обоих. Не эликсир ли, омолодивший Анну Петровну? Вероятно, тайна преображения и связывала, да дружба, что редко бывает между мужчиной и женщиной.
В дом вошёл без стука, всё же жилец он, не гость. На поварне суета, шипение сковородок, стук чугунков, перебранка. Сразу в свою комнату идти неудобно. Хозяйке на глаза показаться надо, иначе обида, неуважение, небрежение явил.
Никита и пошёл к поварне, на голоса. Открыл дверь, сразу аппетитные ароматы в нос ударили. В поварне у печи обе кухарки суетятся, пред ними хозяйка стоит. Никита её фигуру с любого ракурса узнал бы. Кухарки Никиту увидели, смолкли, на него смотрят. И Анна Петровна обернулась полюбопытствовать – кто без стука смел явиться? Оба застыли. Никита хозяйку два месяца не видел, изменилась она, не столько помолодела, сколько похорошела, просто красавицей стала. Как же он раньше не замечал? Или она не была такой? И она замерла, появление Никиты неожиданным было. Сделала шаг навстречу. Кабы не кухарки, бросилась бы на шею, обняла. Глаза засияли, улыбнулась, белые зубки показав. На щёках ямочки, румянец.
Никита еле глаза отвёл, поражён был. Но взял себя в руки, поясной поклон отвесил.
– Из дальних краёв прибыл. Не забыли ещё? Али другого управляющего нанять изволили?
Шутил Никита, а сердце ревность кольнула. Вдруг ухажёр объявился, пока его не было? Соседи есть, правда, женаты все, да сердцу не прикажешь, если такую красоту увидишь.
– Рада видеть в добром здравии, Никита. Чего ты в наряде скромном, неподобающем?
– Денег на хорошую одежду не хватило, с пустой мошной вернулся, барыня.
– Не называй меня так. Иди переоденься, потом к столу жду. Заодно поведаешь, где был, что видел. У меня как сердце чувствовало, что сегодня вернёшься. Кушаний побольше кухаркам заказала.
Оба вышли с поварни. Никита спросил.
– Как тут без меня? Никто не погорел, урожай собрали?
– Богатый урожай случился, малый амбар заняли. И тиун две седмицы тому приезжал, деньгами расплатилась.
Получалось, как отчитывалась барыня перед управляющим, вроде жена мужу после возвращения. Никита дверь в свою комнату открыл, и хозяйка за ним. Узелок и книгу на стол положил, армяк сбросил, на деревянный гвоздик повесил. Повернулся, а Анна Петровна к нему бросилась, обняла крепко. И Никита её обнял, поцеловал. Как-то само получилось, что губы встретились. Губы у Анны мягкие, нежные, сладкие – не оторваться. Никиту жаром обдало, желание вспыхнуло. Анна Петровна оттолкнула его, ладонями пунцовые щёки прикрыла.
– Грешно, не венчаны мы.
– Я в любой момент готов, – выпалил Никита.
Дураком надо быть, чтобы отказаться от такой женщины.
– Люба ли я тебе? – с тревогой в голосе спросила барыня.
– Ой, люба!
– А что ты раньше вида не подавал? Как истукан каменный?
– Боялся, отказом ответишь. Да чувству не прикажешь.
Немного другое было. Сначала была большая разница в возрасте, особенно внешняя. По мере приёма эликсира разница стиралась, сейчас они выглядели сверстниками. Но трудно Никите выбросить из памяти ту, прежнюю, Анну. Вот такая преграда, закавыка была. А сейчас и её Никита отбросил. Пигмалион полюбил Галатею, созданную из камня. Но камень холоден, чувств не имеет. А перед Никитой живой человек, из плоти и крови. Не устоял он, в первый раз в жизни влюбился. Раньше, в своём времени, все мысли о науке были, об опытах и экспериментах. А сейчас про химию забыл, как будто и не было её никогда.
– Хоть бы намёк дал, а то вроде неживой. Пойду, распоряжусь стол накрывать. Да Андрею скажу – баню готовить. Ты пока приводи себя в порядок.
По-хорошему, сначала бы помыться с дальней дороги. Но баню готовить долго – часа три, а есть хотелось сейчас. Что хорошо было, нравилось Никите, женщины, воспитанные на домострое, не задавали мужчине лишних вопросов, не спорили, права имели от мужских сильно урезанные. Туго пришлось бы феминисткам, окажись они в этом времени. Никита вовсе не был домашним тираном, хозяйкой имения была Анна Петровна. Но женщине в эти века в одиночку, без мужского плеча, не выжить.
Никита не рассказывал о цели поездки, о покупках, о тратах. Деньги-то его, личные.
Уселись есть, помолясь. Никита на еду набросился, аки голодный волк. Последние дни экономить приходилось, а сегодня стол от яств ломится, как не отведать? Курица, жаренная на вертеле, копчёная белорыбица, одних пирогов три вида – с яблоками, с рыбой, с гречневой кашей. Да на сладкое орешки в меду. И свежего пива прохладного целый кувшин.
– Откуда пиво? – поинтересовался Никита, отдав должное пенному напитку.
– Мастер сыскался из крепостных.
– Кто таков? Почему не знаю?
– Севостьян-огородник.
– О! На следующий год пусть огород бросает, пиво варит. Такое можно в Нижнем торговать, бочками. И людям удовольствие, и нам прибыль.
Наевшись и вымыв руки, Никита коротко рассказал: где был, что видел. Много внимания уделил Святой Софии, что в Великом Новгороде.
– Красота-то какая! – восхитилась барыня. – Самой бы повидать!
– Коли никакой беды не приключится, о следующем годе можно и поглядеть.
– Ещё в Первопрестольную хочу. Сколь живу, не была ни разу.
– И это можно.
Никита поднялся, поклонился барыне.
– По имению пройдусь, пока баня топится.
Его интересовали лён и пенька. Про цены поведать Игнату и Пафнутию. Пусть ткань льняную красят, такое полотно дороже идёт, а затраты невелики. А Михаила с Тихоном, что пеньковые верёвки и канаты делают, сразу после ледостава на санном поезде отправлять в Великий Новгород. До распутицы и становления льда уже не успеют. А как лёд встанет, на санях добраться даже быстрее будет. Судно – оно по реке идёт, фарватер причудливые изгибы делает. Из бассейна одной реки в другую – волоки, потеря времени и денег, а на санях напрямки, путь короче. Одно хуже – пошаливают на дорогах. Не так, как летом, но всё же охрану нанять надо, особенно на обратном пути. Кого из разбойников пенька интересует? Места много занимает, продать её надо, другое дело деньги отобрать.
Увиденным Никита доволен остался. И без его совета лён красили в больших дубовых чанах. Благо натуральные красители под рукой: калина, вишня – для красного, черника – для фиолетового или синего. Пока не нашли, чем в зелёный цвет красить, но это дело времени.
Вернулся, а тут и баня подоспела. Чистое исподнее взял, вместе с Андреем, что баню готовил, в мыльню пошёл, потом в парную. Одному себя толком веником не охлопать, а без этого какая баня? Потом в предбаннике посидели, кваса ржаного, да с хреном, ядрёного, попили. После поездки напряжение некоторое у Никиты было, сейчас отпустило, отмяк. Хорошо, как дома. Уж лучше так, чем в бетонной многоэтажке, где стены не дышат. Одна отрада – из крана горячая вода течёт, котёл с водой греть не надо.
За суетой день пролетел. Никита после ужина свечи зажёг хорошие, восковые, не сальные, от которых дух тяжёлый. Да обстоятельно фолиант перелистал. Картинки занятные, а текст непонятен. Английским разговорным владел сносно, а тут латынь! Как позже оказалось, найти толкового переводчика или учителя, оказалось сложно. Даже не переводчик был нужен, у того вопросы возникнуть могут – что за еретическая книга? Никита хотел брать уроки, выучить латынь. Язык древний, почти мёртвый, используемый в его время лишь в Ватикане. Но латынь – основа всех европейских языков. Впрочем, медики всего мира используют его до сих пор. Первые богослужебные книги христианства, понятно, в рукописном варианте, тоже были на латыни. После разделения Римской империи на два больших куска, с образованием Византийской империи, латынь осталась для католической ветви христианства, а Византия постепенно перешла на греческий, ставший государственным. Византия приняла православие, оттуда оно пришло на Русь. После Крещения Руси князем Владимиром первые богослужебные книги были привезены из Болгарии, принявшей православие на сто двадцать лет раньше Руси. Были написаны на югославянском языке, понятном восточным славянам, постепенно язык трансформировался, стал более близким русам, то, что сейчас знают, как старославянский или церковнославянский.
И с учебными заведениями для священников Никита тоже промахнулся. Первые архиерейские школы появились на Руси лишь при Петре Великом, в 1721 году, с ликвидацией Патриаршества и учреждением Священного синода. А первые семинарии для подготовки священников образованы в 1737 году. Там наряду с церковными дисциплинами изучали греческий и латинский языки. Именно в таком заведении Никита мыслил найти учителя. Следующим днём отправился в ближайший монастырь, коим был Фёдоровский мужской, что в Городце, всего час ходьбы пешком. Монастырь был основан в 1154 году князем Юрием Долгоруким, который Москву основал. Монастырь был старше Нижнего Новгорода на семь лет. Никите он был известен из истории. Как же – здесь скончался святой благоверный князь Александр Невский, приняв перед кончиной иноческий постриг и схиму с именем Алексея. В XV веке здесь служил иконописцем инок Прохор, учитель Андрея Рублёва и соратник Феофана Грека. Монастырь дважды подвергался разорению татарами: в 1238 году – войсками Батыя, в 1408 году – темником Едигеем. Каждый раз силами монахов восставал из развалин и пепла, но в 1927 году его взорвали большевики.
Узнал у привратника, где писцы. Разговор с их старшим не простым вышел. Когда Никита сказал, что хочет изучать латынь, монах насторожился.
– Не схизматик ли, али ещё хуже – еретик?
Никита молча крестик из-под рубахи вытянул.
– А зачем тебе язык чужой?
– Учёные книги счесть хочу.
Монах улыбнулся в бороду.
– Думаешь, земля круглая? Ан стремление к учению похвально. Ученье – свет, а неученье – тьма. Пойдём, сведу с Варсонофием.
Монах-писец оказался старым, борода седа, лик морщинист. Просьбе Никиты не удивился.
– Сейчас не могу, занят, к Рождеству книгу переписать надобно. А чтобы время не пропадало даром, дам "Словесник". Учи пока слова.
Монах достал с полки рукописную книгу. Никита открыл. Ба! Да это же настоящий латино-русский словарь! То, что надо.
– Не насовсем даю, "Словесник" редкий, к Рождеству верни.
– Спасибо за доброту, храни тебя Господь!
Никита рад был. Склонения, падежи – это позже, разговаривать или писать вирши он не собирался, ему бы текст перевести. Сразу же на торгу бумаги купил, тушь да очиненные перья да в имение поспешил. Осенний день короток, да тучи чёрные низко висят, грозя дождём пролиться. Кабы "Словесник" не замочить, иначе беда. Успел. Только на крыльцо имения вбежал, упали первые капли. Проходя мимо трапезной, увидел Анну Петровну и гостей – Киру Евлампиевну и незнакомую женщину в богатых, шитых серебряной и золотой нитью одеждах. Хозяйка появлению Никиты обрадовалась.
– Заждались мы тебя, Никита! Гостьи у нас.
Никита в трапезную вошёл, поклон отбил.
– Вечер добрый.
– Я же говорила – учён не меньше любого дворянина, а то и выше бери – губного старосты.
Анне Петровне явно хотелось похвастаться перед товарками. Да ещё Никита неловкое движение сделал, рогожка приоткрылась, листы бумаги по полу разлетелись. Никита собирать их стал, не видел, как женщины обменялись красноречивыми взглядами. Раз у слуги Анны Петровны столько бумаги, стало быть, правду говорит. Исписать столько листов не каждый дворянин за жизнь может, если только монах-писец. От истины далеко они были. Когда Никита кандидатскую диссертацию писал, листов втрое больше было. Но на женщин и эта стопка произвела впечатление.
– Никита, знакомься. Елизавета Харитоновна из Городца.
Никита едва не ляпнул, что только что оттуда.
– Очень приятно. – Никита ногой шаркнул.
– Ой, как иноземец! – восхитилась гостья.
– Я покину вас ненадолго, – молвил Никита.
Он оставил в комнате бумагу, разделся, сняв кафтан. В доме натоплено, тепло, а на дворе уже дождь поливает. Интересно, по какому поводу девичник? Не к нему ли заявились? Было такое предчувствие. Скоро девять месяцев, как имение куплено, но что-то не видел он раньше двух гостей одновременно.
Вошёл в трапезную, за стол уселся. Женщины как должное приняли. Раз садится с дворянами, значит, право имеет.
– Никита, я не сдержалась, Елизавете Харитоновне про тебя сказала, – молвила Кира Евлампиевна.
Никита посмотрел на неё внимательно. Эликсир точно подействовал – морщинки разгладились, кожа посвежела, волосы на голове гуще, блестят. Сдвиги небольшие, но заметные.
– Правда же, я выгляжу лучше? – Кира Евлампиевна кокетливо закатила глазки.
Прибавлять к имени отчество могли только люди дворянского звания. А будь ты хоть семи пядей во лбу, до старости будут величать Прошкой или Харитоном, либо Прасковьей, ежели баба.
– Правда, как будто годика два сбросила. А дальше лучше будет.
– Ой, как я рада! – Всплеснула руками Кира Евлампиевна.
Елизавета Харитоновна сидела пока молча, слушала других. Потом не выдержала.
– А мужу ежели зелье давать, поможет?
– Всенепременно! – с жаром воскликнул Никита.
– А как бы так сделать, чтобы он не знал?
– Это как? – не понял Никита.
– Ну, в щи ему добавлять, либо в пиво.
– Не, не получится. С пищей смешивать нельзя.
– Жалко. Он у меня лекарей стороной обходит.
Никита хотел возразить – не лекарь он, но смолчал. Если зелье даёт, объяснение быть должно – лекарь, волхв, колдун. И волхв, и колдун, если Никиту заподозрят, кончит дни на плахе или на костре. Уж пусть лекарем назовут, хотя непривычно. А что до мужа, оно понятно. Редко какой мужчина любит по врачам ходить, уж если только боль заставит.
– А сколько мужу лет? – спросил Никита.
– Шестой десяток пошёл, – уклончиво ответила гостья.
– Стало быть, эликсир на двоих нужен – для мужа и тебя?
– Конечно, что тут непонятного? Не могу же я выглядеть старше его.
Ну да, логика железная, не поспоришь.
– Четыре рубля серебром прошу.
– А дешевле? – попыталась торговаться гостья.
– В другом месте. Сырьё для изготовления заморское, дорогое.
В общем-то, дорогое было розовое масло, действительно заморское. Но Никита решил дать две склянки. Для жены – с розовым маслом для красоты, а мужу – без. Различить склянки легко – по запаху.
А ещё склянку для Киры Евлампиевны, ещё два рубля. Пока Никита за зельем ходил, женщины приготовили деньги. Тем временем дождь прекратился, барыни засобирались. Анна Петровна на правах хозяйки проводила гостей до возков. Вернувшись, спросила.
– Есть хочешь?
– Господи, аки волк зимой.
– Сейчас распоряжусь.
Никита поел с аппетитом.
– К себе пойду, устал что-то.