Никита усмехнулся. Анна Петровна подхватилась, выскочила. Не встретить гостя – урон его чести нанести и своей. Хозяйка дорогого гостя на крыльце встречать должна, корец горячего сбитня поднести. Тоже впопыхах да в полусумраке не разобралась, голову в поклоне склонила.
– Здрав буди, боярин! Проходи в дом! За то, что на крыльце, по обычаю, не встретила, прости. Слуги ленивые не известили.
Никита засмеялся.
– Неуж не признала, Анна Петровна? Я это, Никита!
Ахнула барыня, руками всплеснула. Потом Никиту обошла.
– Как хорош-то! Вылитый боярин! Девки да бабы обзавидуются. Поди в трапезную, дай я на тебя полюбуюсь!
В трапезной два окна, светлее.
Никите и смешно, и стыдно, и лестно. Стыдно, потому что не в свои одежды вырядился. Это как солдат, что офицерские погоны нацепил. А вскроется обман – мало не покажется. Вскрыться вполне может. Не на венчании и не на свадьбе. Там гости поздравлять будут, хмельное вино пить, петь, плясать. Но кто-то особливо въедливый из Дворянского собрания может поинтересоваться разрядными книгами. Ну и что, что губерния Нижегородская? Отпишут в Москву или самому боярину. Что тогда? Вот при такой мысли Никиту холодный пот пробрал. То, что его накажут битьём кнутом, а то и каторгой, сейчас не волновало. Больше заботило – чести Анны Петровны урон невосполнимый нанесёт. Конечно, межсословные браки не запрещены, но не приветствуются, осуждаются. Если бы барыня сознательно на неравный брак шла – это её выбор. А то выходит – обманул, она в неведении была. Да только кто поверит, когда обман вскроется? От таких мыслей Никита всю ночь уснуть не мог.
А потом новые заботы – к свадьбе продукты закупить. Благо зима, в холодном амбаре без ледника неделю уж точно сохранятся. В Городце на торгу купил несколько свиных и говяжьих туш да два бочонка вина. Один побольше, на сорок ведер, фряжского, красного, сладкого. Другой поменьше, на двадцать ведер – рейнского, белого. Чтобы каждый по вкусу выбрал. А ещё пивовар из местных, из смольковских, пиво ежедневно варил. И для гостей, и для селян. На свадьбу они приглашены не будут, но пару бочек пива и пару свиных туш зажарят на вертеле, пусть за хозяйку порадуются, за её здоровье выпьют.
Глава 8
Масонская ложа
День до венчания оставался. Никита чувствовал, как нарастает волнение, тревога. Не по себе как-то было. И потому, что венчание впервые в его жизни, и потому, что негоже начинать новую жизнь с обмана. Ох, не стоило лгать Анне Петровне! Хорошая ведь женщина, особенно теперь, когда под воздействием эликсира помолодела, похорошела. Так приняла она его в трудное для Никиты время, когда гоним был, ни двора, ни денег. Фактически изгой! И явила милосердие, великодушие. Однако и он не подвёл. Хозяйство в имении доходным сделал, одел – как княгиню, снял заботы с женских плеч. Но всё равно нехорошо, тягостно на душе.
Мысленно перебрал – всё ли готово, что он сделать должен? В помощь кухаркам ещё троих поваров с постоялого двора нанял, уж больно гостей оказалось много. От продуктов холодный амбар ломится. К батюшке вчера съездил, ещё раз обговорил. А уж гости – на совести барыни. Анна Петровна на санях с Андреем неделю по имениям дворян посещала с приглашением, все согласием ответили. Так ведь по обычаю не просто на венчание прибыть, а потом на свадьбе гулять, подарки дарить надо. Небось, будущие гости на торгу сейчас достойные дары присматривают.
Показалось – всё исполнено, готово. Ещё бы погода не подвела. Январь в этих краях суров бывает – завьюжит, снега по брюхо лошади навалит, ни пройти ни проехать. А ещё морозы ударят такие, что деревья лопаются и птицы замерзают.
Пошёл во флигилёк, порядок навести. С венчанием да свадьбой несколько дней к любимому занятию подступиться не придётся. А только получаться стало. Не так быстро и ладно, как хотелось, но с переводом фолианта Луллия некоторые моменты понятнее стали. Вон дворовый пёс, мало того, что не издох, здоровее стал, шерсть пушистая. Как Никиту увидит, ластится, эликсир с ладони лакает. А животное, хоть собаку, хоть кошку, едой обмануть сложно. Почувствует дрянь, ни за что есть не будет.
Присел на табурет, перелистал листки с переводом. Сделать бы ещё эксперимент, к которому вплотную подобрался. Опыт определённый получил, компоненты не спеша подобрал. Некоторые долго ждать пришлось, купцы издалека везли – из Швеции, Испании. Да нельзя. Уже несколько дней в обновках ходит, чтобы пообмялись, по фигуре сидели. Химией только займись, враз новую дорогую одежду запятнаешь, а то и прожжёшь.
Вздохнул, встал, повернулся. Неловко рукавом епанчи за склянку зацепил. Попытался рукой подхватить, да куда там. Грохнулась склянка о пол, разбилась вдребезги. Сразу дым пошёл, почти всего Никиту окутал. Вдохнул он, а надо было бежать стремглав во двор, не дыша. Закружилась голова, и упал он, свет в глазах померк.
По ощущениям – очнулся быстро, глаза открыл – темно вокруг. Он на полу лежит, вокруг свечи горящие на полу. Испугался вначале – уж не отпевать ли собрались? Так не в православной традиции свечи на полу! Потом двух мужчин разглядел в тёмных одеждах и с масками на лице. Снова Разбойный приказ? От отчаяния застонал. К голове его наклонился третий, который за изголовьем стоял. Ростом велик, тучен, а с шеи цепь свисает, а на цепи той бриллиант огромный, какой Никита никогда не видел. Размером не меньше куриного яйца и огранки странной. Не, на пыточных дел мастеров эти мужи не похожи. В чёрном, масках, в руках шпаги, но повадки не те и пахнет от них вином дорогим, табаком голландским и ещё чем-то, труднообъяснимым.
Никита голову поднял. Комната чёрной тканью обита, окон нет. Где он? Как сюда попал? Ему венчаться надо! Видимо, мужики были удивлены не меньше Никиты, оторопели.
Наконец толстый спросил:
– Ты кто?
– Никита, боярский сын.
– А мы уж думали – гомункулус. Вставай.
И правда, чего лежать? У мужчин шпаги, приколют, как таракана. Никита встал, одёрнул одежду. Хорошо хоть, одежда на нём новая, справная. Только толстый оглядел его скептически.
– Никита, отчества твоего не знаю, судя по одежде, не из бедных ты, да только из моды она вышла лет двести тому. Из наших будешь, почему с бородой?
– Каждый муж с бородой быть должен, – твёрдо сказал Никита.
– Так её брить ещё Пётр Великий приказал.
Никиту пот пробил. Это в какой же век он попал?
– Простите, господа, а год какой?
Иные от вопроса бы засмеялись, а эти не улыбнулись даже.
– Одна тысяча семьсот девяносто седьмой от Рождества Христова.
Никита застонал. Эка куда его занесло! Какая Анна Петровна, какое венчание, если почти два века минуло. Мужчины переглянулись, встали вплотную друг к другу, стали перешёптываться. Для них внезапное появление Никиты тоже было шоком. Вопросов у Никиты много на языке вертелось. Год-то он узнал, судя по разговору, на Руси он, но город какой? И кто они такие? Судя по обстановке вокруг, какая-то секта, мессу проводит. А вдруг жертвоприношение делают? Не зря ведь шпаги в руках держат? Обнажать оружие воину или дворянину без нужды не положено.
Но если мужи в чёрном правду сказали относительно года, то бороду носить можно было крестьянам, священникам да желающим, кто за бородовой знак заплатил. Потому они сразу бородой заинтересовались. Никита стоял молча, ожидая своей участи. Боевой кинжал у него на поясе, но он один, а их трое, а шпаги длиннее кинжала, шансов одолеть троицу в чёрном нет. Видимо, для принятия решения исходных данных не хватило, толстый снова принялся расспрашивать.
– Ты из каких краёв, боярский сын?
– Нижегородской губернии.
– А сюда как попал? Понимаешь, комната без окон, об одной двери в подвале. Над подвалом дворец, охраны полно, слуг. А ты возьми да появись. Странно, правда? Да человек ли ты?
– Не извольте сомневаться, из плоти и крови. И завтра, десятого января одна тысяча шестьсот первого года венчаться должен, гости извещены.
Мужчины переглянулись, потом один сказал толстому.
– А всё твой алмаз, Александр Андреевич!
– Тс! Без имён.
Толстый повернулся к Никите, в глазах интерес неподдельный.
– Ладно, пока не будем про невесту и гостей. Как сюда-то, в эту комнату, попал?
Придётся говорить как есть. Никита вздохнул.
– Алхимией занимался. Да неосторожность явил. Вот этим рукавом склянку с эликсиром на пол неосторожно смахнул. Стекло разбилось, меня дымом окутало, очнулся здесь.
– А! Вот она, великая сила алхимии! – вскричал оглушительно толстый. – Иди, брат, я тебя обниму!
И сделал шаг навстречу, едва не ткнув его шпагой. Тут же передал её другому, стиснул Никиту в объятиях.
– Что же мы здесь стоим? У нас редкая удача, можно сказать – великий день! Алмаз помог вытянуть из временных далей нашего собрата. Это надо отметить!
Толстый приобнял Никиту, поволок его за собой. Странно выглядела в своих одеяниях эта парочка, если взглянуть со стороны. Впрочем, в соседней комнате, обставленной обыденно, толстяк снял маску и чёрные одежды. Никита едва не ахнул. Толстяк в камзоле царского вельможи, пуговицы жемчужные блестят. На пальцах перстни с драгоценными камнями. А увидел это Никита после того, как толстяк чёрные нитяные перчатки стянул. Никита в догадках терялся – кто это? Толстяк, похоже, хозяин дома, первым по лестнице, крутой, винтовой, подниматься начал. Никита к мужчинам обернулся.
– Прошу простить. Он кто?
И показал пальцем вверх. Мужчины к тому времени тоже сняли чёрные мантии и маски. Один усмехнулся.
– На первый раз прощаю. Второе лицо в государстве, канцлер Александр Андреевич Безбородко, князь. Ты же один из немногих, кто узнал его, как магистра ордена розенкрейцеров.
– Вольные каменщики?
– Ты подозрительно много знаешь для человека из другого времени, Никита!
Похоже, с расспросами пора заканчивать, иначе могут понять его любопытство неправильно.
Масонская ложа впервые появилась в России в середине XVIII века, преследовала гуманистические и просветительские цели. В легендах основателями её называют Франца Лефорта, Патрика Гордона и Петра Великого, хотя документальных свидетельств не найдено. Первое достоверное доказательство за 1731 год, когда Великий магистр Первой великой ложи Англии лорд Ловель назначил капитана Джона Филипса провинциальным Великим мастером для России. В Санкт-Петербурге первая ложа появилась в 1750 году. Уже в 1770 году в России существуют 14 лож. В масоны входили великие люди – А. И. Кутузов, Карамзин, Воронцов, многие литераторы. Павел I – император России – с 1796 года был Великим магистром Мальтийского ордена, по его повелению был построен в Гатчине Приоратский замок.
Безбородко служил под началом выдающегося полководца Румянцева-Задунайского. Дослужившись до полковника, перешёл на государственную службу. По словам современников, "в этом толстом теле скрывался ум тончайший, редкая сообразительность и феноменальная память". При Екатерине Великой руководил внешней политикой, а после ухода в 1761 году в отставку Никиты Панина стал ещё и главным директором почт России. Восхождение Платона Зубова привело к оттеснению Безбородко от Екатерины. С вступлением на престол Павла I Александр Андреевич остался единственным из царедворцев, удержавшимся у власти. Женат не был, но был страстным поклонником женщин, периодически устраивал оргии, имея целый гарем любовниц. Несомненно был богат, имел солидное жалованье и обширные поместья по всей стране. А уж сколько дворцов, домов и дач! В Москве – Слободской дворец, в Петербурге – дворец на Почтамтской, дача в Полюстрове, которую построил Джакомо Кваренги, размером и пышностью превосходящая дворцы иных монархов, имеющая подземный ход к берегам Невы, в которой бывали частыми гостями Радищев и Фонвизин. А вот огромный алмаз не был собственностью князя, принадлежал магистру ордена, который передавался от магистра к магистру. Особая огранка алмаза, чтобы концентрировать энергию, использовалась для алхимических опытов. На непосвящённых величина бриллианта производила неизгладимое впечатление, а масоны из разных лож сразу понимали, кто перед ними. Об алмазе знали многие из правителей. После смерти Безбородко бриллиант таинственным образом исчез. Во время нашествия Наполеона его искали по приказу Бонапарта. В 1917 году по приказу Ленина были обысканы все имения, дворцы, дома, дачи, принадлежавшие Безбородко. Безрезультатно!
Поднялись из подвала на первый этаж, а там женский смех, радостные крики, звон бокалов. Сам Безбородко сидел, полуразвалившись, на огромном диване. Камзола на нём уже не было, его обнимали две молодые красотки, ещё несколько куртизанок возлежали на кушетках. На огромном столе вазы с фруктами, сластями, громоздились бутылки с разнообразными винами.
Настоящий бордель! Девицы тут же подбежали к вошедшим мужчинам, подвели к креслам, налили вина в хрустальные бокалы. Никита было отказаться хотел, да князь тост проговорил.
– За великую ложу, за алмаз, за успехи алхимии! Виват!
И опростал бокал. Что оставалось Никите? Выпил, как и двое другие.
– А что сидим как на поминках? – не унимался Безбородко. – Николаша, запевай!
На Николашу откликнулся тот мужчина, который давал пояснение Никите в подвале. Николаша запел довольно приятным голосом, толстяк не выдержал, стал подпевать голосом мощным и грубым. После того как песня была спета, князь позвонил в колокольчик, вошёл лакей.
– Есть хотим, неси мяса, рыбы, да поживей!
Обычно все обряды что у масонов, что у волхвов, да, впрочем, и у других народов, проводились натощак, попостившись. А толстяк явно был любитель вкусно и много покушать. Когда слуги внесли блюда с жареным поросёнком, гусём, фаршированным гречневой кашей, а в завершение – с копчёной белорыбицей размером с человека, князь вскочил с дивана, всех пригласил к столу. Никакого этикета, церемониала, как на дружеской пирушке. Никита в конце стола уселся. Князь сам большим ножом нарезал поросёнка, наломал куски, гостям на тарелки разложил, как хлебосольный хозяин. Никита уяснил, что пирушка дружеская, скорее, сообщников по ложе. Безбородко и Никиту не забыл, добрый ломоть мяса уложил со словами.
– За нового алхимика! В нашем обществе прибыло. Сегодня отдыхаем, едим-пьём – развлекаемся, а завтра тебя в порядок приведут. Только из дома ни шагу.
Веселье затянулось до ночи. Князь поднимал тост за тостом, не поддержать, не выпить было неудобно. Никита не выпивал уже давно, почти отвык. Не интересно ему это занятие было – дурманить голову. Считал, пустое времяпрепровождение. И сейчас захмелел быстро и сильно. Понимал – закусывать надо, и не виноградом, по которому соскучился, а мясом, тогда не так опьянеешь. Уже смутно соображал, как обнимал кого-то из девиц под одобрительный смех мужчин. А потом провал в памяти.
Очнулся утром в небольшой комнате. За окном светло. Сел на постели, голова трещит, во рту сухо. Как ни пытался вспомнить, как и чем пирушка закончилась, не удалось. Интересно, кто его раздел? Сапоги у стула стоят, одежда, судя по всему, в шкафу, на ручке которого висит кинжал в ножнах. Распахнул окно, в комнату ворвался свежий ветер, потянуло морем. Ну да, когда ветер с Финского залива, так и бывает.
В дверь постучали. Никита же в одних подштанниках. Кинулся к шкафу, накинул на себя рубаху, дверь приоткрыл, посмотрел в образовавшуюся щель. Перед дверью слуга стоит, на подносе полный бокал, от вида которого Никиту замутило.
– Поправиться не желаете, господин?
– Это что?
– Капустный рассол.
Никита бокал взял, тут же, на пороге, опростал. О! Живительная влага, погасившая колокола в голове. А за первым слугой второй стоит и тоже с подносом, прикрытым полотенцем.
– Тебе чего? – не слишком вежливо спросил Никита.
– Князь велел лицо в порядок привести. Цирюльник я.
– Раз велел – заходи.
Никита рубашку снял, а цирюльник тем временем поднос с инструментами на стол поставил, стул на середину комнаты выдвинул.
– Прошу!
Когда Никита уселся, обошёл его вокруг.
– Приступим!
И защёлкал ножницами, остригая бороду. Эка за два века мода изменилась. В XVI веке для мужчины борода – гордость. Её и причёсывали, и маслом умащивали, чтобы блеск был. А если в потасовке кто-нибудь случайно клок волос выдирал – обида, чести урон, преступлением считалось, и любой суд обидчику виру присуждал платить, причём изрядную, больше, чем за выбитый зуб. А сейчас клочья бороды на пол падали, вызывая у Никиты внутренний протест. Но времена изменились, надо привыкать. После того как ножницами состригли всё, что можно, цирюльник за опасную бритву взялся. Намылил лицо и раз! Половина лица – правая щека уже гладкая, чистая, но кожу саднит с непривычки. Пришлось терпеть. Но цирюльник мастером своего дела оказался, быстро и без единого пореза побрил. Никита ладонями по лицу провёл – непривычно! А цирюльник понял его жест по своему.
– Один момент!
На ладонь масло розовое из склянки плеснул, в кожу лица втёр. Вроде меньше саднить стало. Никита встал.
– Мне бы в отхожее место.
Цирюльник дверь приоткрыл.
– Прошка, поди сюда. Проводи гостя.
Пока Никита в туалет ходил да умывался, в комнате убрались, по крайней мере остриженных волос на полу не осталось. И снова стук в дверь.
– Позвольте мерки снять!
На пороге портной в переднике, через руку сантиметр переброшен. Хотя сантиметром его назвать нельзя. После Петра вершки да пяди только в деревнях остались, все измерения на аглицкий манер пошли – дюймы, футы, линии.
Портной тщательно обмерил Никиту.
– Позвольте вечером с примеркой зайти?
– Непременно.
Никита на постель уселся. За последние двенадцать часов столько перемен, что в голове не укладывается. Ещё вчера к венчанию готовился, а сегодня в другом городе, и два века минуло. При мысли об Анне Петровне вскочил как ужаленный. А как же она! Что о Никите подумает? Перед самым венчанием сбежал, как будто испугавшись. И не попрощался, записочки с объяснениями не оставил. Не по-людски, обидел женщину. А уже приглашения гостям вручены. В какое неловкое, постыдное положение Анну Петровну поставил, сам того не желая! В груди заныло. Сроду таких неблаговидных поступков не совершал. Как она там? И сразу мысль – о чём ты, Никита? Она умерла давно. А ведь после его исчезновения маялась – за что обидел? Да только сделанного не вернёшь, тем более, видит Бог, не желал!
В комнату снова постучали.
– Войдите! – крикнул Никита.
Он думал снова кто-нибудь из слуг. А вошёл вчерашний мужчина, которого князь Николашей назвал. Но это князю позволено, по старшинству, давние приятели.
– Как почивать изволил, Никита? Кстати, меня Николай Александрович Львов звать.
– Очень приятно. Никита Михайлович Волков. Спал-то хорошо, утро тяжёлое выдалось.
– Ха-ха! Так пил наравне с князем, а это мало кто может. Вижу, побрили уже.
– Погулять бы, подышать свежим воздухом.
– Вокруг дачи парк, не возбраняется. Но за ограду не выходить. Я вынужден уехать по делам, вечером князь заедет. А за сим прощайте, сударь!
Львов вышел, но почти сразу в дверь постучали, и вошёл ещё один слуга.
– Сапожник я. Извольте мерки с ноги снять?
– Изволю, – буркнул Никита.