В Ватикане возникшую проблему разбирали на специальном консилиуме. Наш незаменимый "Давид" получил новое программное обеспечение с огромной базой формул различных препаратов и улучшенных алгоритмов их "печати". После обновления софта устройство намертво "зависло". При перезапуске вместо гула, напоминающего жужжание трудолюбивого улья, под кожухом затрещало, и отсек наполнился вонючим дымом. Брат Томаш, на попечении которого находились оба 3-D принтера, за несколько минут выдернул на голове остатки волос. "Давид" на время выбыл из производственного цикла. К счастью, нам удалось устранить поломку собственными силами: часть необходимых деталей "напечатал" "Голиаф", часть - выпилили из электронной внутренности "Святого Тибальда". "Давид" ожил, но все равно отказывался синтезировать половину препаратов из новой базы, упрямо выдавая сообщение о богомерзкой системной ошибке.
Професс и брат Яков решили оптимизировать рабочее пространство в оранжерее, чтобы обустроить на высвободившейся площади маленький "санаторий". Они собрались разместить бок о бок с моими помидорушками койку, чтобы заходящиеся кашлем и непрерывно харкающие братья могли отдыхать и наслаждаться влажным, насыщенным запахами земных растений воздухом. У меня были припасены возражения на этот счет, но мне велели заткнуться.
К сотому солу стены базилики были практически завершены. Жан Батист занялся монтажом арматурного каркаса конхи - полукупола над будущим алтарем. Пустые проемы стрельчатых окон апсиды ждали витражей, а нам всем в свою очередь не терпелось увидеть, как спелые лучи солнца проникнут сквозь цветные стекла в храм, чтобы осиять алтарное возвышение, а вместе с ним - просторный неф.
Професс Габриель отправил в Рим подробный отчет о проделанной за сто солов работе. Ответ, пришедший из главной курии ордена, привел его в замешательство и изумление. Професс призвал братьев отложить все дела и собраться в трапезной на "Святом Тибальде". Тесные коридоры корабля наполнились кашлем, сопением и шарканьем сапог.
- Генерал Пикколомини прислал сообщение! - объявил професс, когда все девятеро расселись за столом. - Оно касается каждого из нас!
Он дал знак брату Михаилу, и тот включил запись. Под низким подволоком зазвучал голос главы ордена.
- Важные новости, братья! Церковь и Его Святейшество с пристальным вниманием следят за вашими деяниями в Terra Innocentiae. Все, что вы совершаете по воле Божьей, способствует укреплению христианской веры и мира на Земле. Ваша страда и ваша самоотверженность не будут забыты. Братья! На прошедшей кардинальской консистории большинством голосом было решено начать процесс по причислению вас к лику святых. Конгрегация по канонизации пока не сделала официальное заявление. Но когда придет время, оно прозвучит. Братья, весь католический мир молится за вас! Deus autem omnipotens benedicat tibi!
Я почувствовал, что у меня онемело лицо. Остальным тоже было не по себе. Мы превратились в соляные столбы, подобно глупой жене Лота во время его бегства из Содома. Лишь брат Жан Батист исступленно кашлял, прикрыв рот заскорузлой тканью.
- Да как такое может быть?.. - выдавил брат Станислав, промокая широкий лоб пропыленным рукавом рясы.
- Для причисления к лику святых необходимо совершение чуда. - Рациональный ум брата Якова апеллировал к существующему порядку и к фактам. - Двух чудес! Причем - каждому из нас! Быть может, я что-то упустил…
- Кто из нас может быть достоин такой чести? - Брат Томаш глядел на братьев, словно в первый раз их увидел. - Кто? - Вопрос повис в воздухе. - Кто, я вас спрашиваю?
- O, mon Dieu! - Жан Баттист наконец смог прокашляться.
- Я всего лишь костоправ, который немного разбирается и в других направлениях биологии, - сказал Яков. - Ни на что большее, Господи помилуй, я не претендую! Быть может, ты свят, брат Станислав? - обратился он к сидящему напротив схоласту.
Станислав округлил глаза:
- Я? Я дал обет бедности и безбрачия, чтоб избавиться от тяжести грехов прошлого и пройти путь искупления! Когда-то я был молодым и ушлым доктором философии… я пользовался своим положением в университете, я был взяточником и развратником… О какой святости может идти речь?
- А я был солдатом, - сказал брат Томаш. - Я воевал против террористов в составе вооруженных сил Коалиции. Война сделала из меня параноика, и в моем прошлом тоже хватает всякого, о чем я предпочел бы забыть. Может, брат Аллоизий достоин? Ведь он всю жизнь боролся со злом.
- Чтобы бороться со злом, нужно глубоко понимать его суть, - медленно проговорил экзорцист и прикоснулся к обвисшей губе. - Такие знания очень близко подводят к краю бездны.
На несколько секунд воцарилась тишина.
- Похоже, это какая-то ошибка, - сказал Томаш и перекрестился.
- Да ну! Скажешь тоже! - возразил Маттео. - В совете кардиналов, прости господи, не бездари сидят. Они знали, за что голосовали.
Яков неожиданно указал на меня.
- Вот Франциск - достойнейший из нас! - сказал он, и у меня тотчас же запылали уши, будто у неоперившегося новиция. - То, что он делает в оранжерее на скупом марсианском грунте, - настоящее чудо!
Братья повернулись ко мне. А у меня же появилось ощущение, будто я - крайний.
- Я ожидал, что его драгоценные помидоры сожрет местный грибок, - продолжил, распаляясь, Яков. - Или что они не переживут нашествия песчаной мошкары или попросту мутируют… Но все эти напасти обошли оранжерею стороной! Франциск - воистину блаженное дитя Божие!
- Да, - улыбнулся Жан Батист, показав испачканные красным зубы. - Наш Куст - еще тот Овощ!
Маттео и Яков рассмеялись. Професс Габриель прочистил горло и негромко произнес:
- При беатификации и канонизации мучеников никаких чудес не требуется.
Понадобилось еще несколько секунд, чтоб смысл этой фразы дошел до каждого.
- Да и вряд ли нас причислят к лику святых при жизни, - добавил экзорцист. - То ли дело - после. Генерал сказал ясно: конгрегация заявление не сделала, не пришло время. Так что ждите, когда пробьет час.
Жан Батист снова раскашлялся, а Яков глубокомысленно протянул: "М-да…"
Професс хлопнул ладонями по бедрам и, словно желая разрядить обстановку, изрек:
- Поскольку мы все уже здесь, не отобедать ли нам? Это не запах ли свежего шпинатового супа доносится из камбуза?
Тень смерти расправила крылья над Terra Innocentiae, и день стал мрачнее ночи.
Шел сто одиннадцатый сол. Я собирал первый урожай томатов, это был торжественный и очень ответственный момент моей жизни. Я предпочел бы остаться с моими помидорушками тет-а-тет, но на койке в затененном углу лежал Жан Батист и читал, шевеля воспаленными губами, Евангелие. Открытые потолочные форточки мелко вибрировали, отзываясь на прикосновения ветра. Вкрадчиво шептала листва. Я изо всех сил старался не увлечься мысленной беседой с моими зелеными друзьями и не заговорить с ними вслух.
Что-то заставило меня поднять взгляд и посмотреть сквозь стекло в сторону примыкающих к лагерю пустырей и темной громады Отца над ними.
Со скалы, увенчанной крестом, падал человек. Он летел, раскинув руки, словно сам был символом нашей веры, и ветер трепал его рясу. Падение длилось несколько мгновений, я не услышал ни вопля, ни вообще каких-либо звуков громче поскрипывания форточных петель. Я почувствовал, как человек упал. Земля вроде как вздрогнула. Но характер этой дрожи был не физическим, а скорее эмоциональным.
То, что я увидел, не укладывалось в голове. Поэтому еще секунд десять, находясь в ступоре, я механически срывал с веток плоды и бережно складывал в ведерко.
Брат Жан Батист отложил Евангелие, раздвинул ветви Франчески и Анджея, приник к стеклу. На его побелевшем лице выступила обильная испарина.
Ступор отступил, я метнулся к выходу из оранжереи. Ведерко перевернулось, и по дорожке покатились спелые помидоры. Жан Батист, неразборчиво бормоча по-французски, схватил залатанные носки, которые он повесил сушиться на изножье койки, но потом плюнул и запрыгнул в сапоги босиком.
Со стороны лагеря к месту трагедии уже спешили братья Маттео, Томаш, Яков и Аллоизий.
- Позовите професса! - на бегу потребовал Яков. - Позовите кто-нибудь професса!
Но никто не откликнулся на его просьбу, все продолжили движение к Отцу.
- Кто там был? - задыхаясь, спросил Жан Батист.
- Брат Михаил собирался покрасить крест, - проговорил Томаш.
- Брат Михаил? - Жан Батист в ужасе схватился за голову. - Нет, Господи! Пожалуйста, нет!
Когда до места гибели нашего брата осталось метров двадцать, все невольно перешли на шаг и далее двинулись едва ли не крадучись. Дело было не в том, что мы хотели отсрочить встречу с неминуемым или малодушничали. Просто в тот момент у нас опустились руки, а в сердца прокралось отчаяние.
Мы вошли в густую тень. От вершины веяло холодом. По небу ползли тучи, цветом и фактурой похожие на наши кровавые плевки. Новый Марс казался нам как никогда чужим и неприветливым.
Все тяжело дышали, кто-то постоянно кашлял. Жан Батист нервным движением пытался убрать с глаз спутанные волосы, но они снова падали ему на лицо. Экзорцист Аллоизий постоянно озирался и принюхивался, словно ожидал почуять запах серы; его глаза нездорово блестели, а из полуоткрытого рта вырывались слабые то ли вздохи, то ли стоны. Томаш шел практически строевым шагом, видимо, проснулись его солдатские инстинкты. Яков был сосредоточен и одновременно - растрепан, можно было подумать, что он только-только испытал на себе посадочные перегрузки. Маттео чесался, как пес, которого заедают блохи.
- Михаил… - констатировал Томаш и перекрестился.
Бедняга лежал лицом вниз на груде щебня. Его руки были раскинуты, словно он продолжал падение. Мокрые волосы походили на разлитую черную смолу. Возле тела валялись куски разбившегося вдребезги кочана огородной капусты. Эта деталь перетянула мое внимание и привела в шок. Капуста? Откуда она у брата Михаила? Уж точно не из моей оранжереи.
Я наклонился и потрогал один из сочащихся влагой кусков. На ощупь - что-то мягкое, совсем не похожее на растение.
- Что ты делаешь, болван? - зашипел на меня Яков. - Это его мозги!
Я поспешно отдернул руку от страшной находки и вытер палец о рясу. Брат Яков прошел вперед, пихнув меня плечом. Маттео и Жан Батист взяли с двух сторон и осторожно перевернули изломанное, тряпичное тело. Я опустился на колени, воздух Марса для меня вдруг стал снова мертвым: гортань сжало стальным обручем.
- Что ж, Михаил-Михаил… - сокрушенно проговорил Аллоизий. - Выходит, ты стал первым нашим святым… Такова Божья воля…
После этих слов я уже не мог сдерживать рыданий. Меня трясло, слезы были горячи, словно лава, и обжигали щеки, рот заполнила тягучая слюна, а из горла вырывались нечленораздельные возгласы, которые могло издавать скорее умирающее животное, чем человек.
- Франциск! Принеси носилки! - потребовал Яков. - Франциск, ты слышишь, что тебе говорят?
Мой добрый Яков дал мне несложное задание, чтоб я не утонул в пучине горя и безумия. Я с благодарностью ухватился за протянутую руку помощи.
Брат Михаил мертв, а Маттео вместе с Жаном Батистом копают ему могилу. Тело лежит на верстаке под пластиковой крышей мастерской. Чтобы скрыть увечья, покойника с ног до головы спеленали светоотражающей пленкой со "Святого Тибальда". Професс пытается написать проповедь, чтобы прочесть ее во время погребения, но не находит слов…
С трудом верилось, что все это происходит на самом деле.
Безусловно, брат Михаил страдал. Его основная работа закончилась, когда "Святой Тибальд" благополучно приземлился и выпустил трапы. Брат Михаил был частью корабля, но корабль мертв, и никогда не взлетит.
Пилот нам больше не требовался, но мы нуждались в инженерных знаниях брата Михаила, мы нуждались в его вере, в его спокойном, как тихая река, нраве и ласковой улыбке.
Мы и в мыслях не могли допустить, что брат Михаил пошел на тяжкий грех самоубийства. Скорее всего произошел несчастный случай.
Я поднялся на вершину Отца вместе с Томашем и Аллоизием. Неровная скальная площадка размерами десять на пятнадцать метров - вот отсюда наш брат отправился в свой последний полет.
Вот крест с окрашенной свежей золотистой краской верхней частью. Вот приставленная к поперечине креста лестница. Вот пятно растекшейся краски. У подножья креста на пыльных камнях лежит кисть.
Я смотрел на это все, и глаза мои застилали слезы.
Томаш подошел к лестнице, проверил, насколько та устойчиво стоит. Все было закреплено на славу, брат Михаил любил основательность. Качнуться лестница не могла, но даже если бы Михаил упал с нее, до края скалы оставалось не менее четырех-пяти метров.
Аллоизий склонился над камнями, его цепкий взгляд подмечал малейшие детали. Вот глубокий след на мелком щебне; тут и там на камнях - едва заметные золотистые полосы, будто кто-то вскользь коснулся кистью.
Томаш подошел к краю скалы и поглядел вниз. Ветер с силой трепал его редкие бесцветные волосы.
- Быть может, Михаил захотел полюбоваться видом, и у него закружилась голова, - предположил он.
…Мы отслужили мессу в недостроенном храме перед недостроенным алтарем. У нас не было дерева, чтобы сделать гроб. Брата Михаила, не вынимая из пленки, положили в грубо собранный ящик из обрезков пластиковой кровли и отнесли к месту погребения на дальней стороне пустыря, примыкающего к горе Святого Духа.
Положа руку на сердце, я не помню, что говорил у могилы професс Габриель. Жан Батист сначала сильно закашлялся, а потом потерял сознание; у него началась рвота. Яков на месте оказал первую помощь, а я помог перенести Жана Батиста в лазарет.
Во время очередного сеанса связи професс поведал скорбные новости Ватикану.
- Генерал шлет нам искренние соболезнования, - сообщил он, когда мы поминали усопшего красной жидкостью на порошковой основе, имеющей очень отдаленное сходство с вином. - Чтобы укрепить наш дух, генерал передал, что с благословения Верховного понтифика ведется подготовка следующей экспедиции: верующие начали сбор пожертвований на строительство второго марсианского корабля!
На поминальном столе также были помидоры моего первого урожая.
Шел сто девятнадцатый сол. По графику я должен был посвятить его сбору биологических образцов в предгорьях. Время выпало удачное, поскольку накануне прошел дождь, и дюны ожили. С собой у меня был посох путника и рюкзак с пластиковыми контейнерами для моих находок.
Брат Яков дал названия многим растениям и грибам, но десятки видов оставались пока что безымянными, а тысячи - до сих пор неоткрытыми. Грязно-желтые цветы, похожие на крошечные ветряки, на высоких и ломких колючих стеблях - это пряные крестоцветы. Мелкие серо-голубые кругляши с мохнатой коричневой листвой - это слезы Магдалины. Розовые образования, похожие на друзы, но нежные на ощупь - это кровь Ареса. Над дюнами висели тучи песчаной мошкары, а более крупную живность я скорее всего распугал кашлем.
Крест на вершине Отца на расстоянии выглядел словно тонкий надрез на марсианском небе, а установленные на западном склоне солнечные панели - будто заледеневший водопад. Красноватые блики солнца, лежащие на каплевидном куполе оранжереи, делали его похожим на фальшивый рубин в лавке продавца бижутерии. Громоздкий корпус "Святого Тибальда" и строящийся храм казались естественной частью скалистого пейзажа. Братья были заняты работой. Смерть одного из нас не должна была помешать выполнить миссию.
Я нашел покрытый окалиной минерал. Очевидно - метеорит. Положил его в рюкзак. Затем поймал и поместил в контейнер крошечное, но чрезвычайно агрессивное паукообразное. Я открыл два новых вида пустынной колючки, невзрачное цветковое, отдаленно похожее на незабудку, и очередной лишайник красно-коричневого цвета.
Ветер из сердца пустошей принес облако пыли. Когда я стоял посреди колючей мглы, не видя ни неба, ни земли, ни себя, то почувствовал рядом чье-то присутствие. Кто-то пристально смотрел на меня сквозь клубы, и это был не дух брата Михаила и наверняка не Всевышний. Ощущения были сродни тем, что посетили меня, когда я упал со склона и лежал в яме - ни живой ни мертвый - под враждебным взором марсианского солнца.
Мне стало не по себе, но разобраться в эмоциях я не успел, потому что пыль вскоре улеглась, а меня скрутил приступ кашля. Хлынула мокрота. Цвет ее был пугающе красным: то ли из-за свежей пыли, то ли дело все-таки дошло до легочного кровотечения. Уже ничего нельзя было понять.
Я присел на камни и тут же заметил на склоне соседней дюны трепет: как будто клочок цветной ткани запутался в сухих стеблях крестоцветов. Кашель как рукой сняло, я метнулся на движение, позабыв про оставленный посох. Пробежал, шумно дыша и поднимая сапогами пылищу, выхватил из рюкзака самый большой контейнер, сдвинул дрожащими пальцами крышку…
Это было крупное чешуекрылое: фиолетово-черный мотылек размером с воробья. Его метаморфоз, очевидно, только-только завершился. Крылья - как свежие лепестки едва раскрывшегося бутона. Они завораживали своей нежностью и хрупкостью. Мотылек цеплялся лапками за стебель и сонно трепыхался, не решаясь взлететь.
"Великолепно! Великолепно!" - приговаривал я, аккуратно запихивая "добычу" в контейнер. Мотылек тут же принялся шуршать - обследовать узилище. Я осмотрелся и буквально под ногами обнаружил полуразрушенную кукольную колыбельку из глины. Вот откуда выбралось мое чешуекрылое!
Пока я разглядывал, стоя на четвереньках, кокон из сухой почвы, кто-то поднялся на дюну за моей спиной. Скатились несколько мелких камней, едва слышно хрустнули реброцветы, похожие на торчащие из земли селедочные позвоночники.
Я обернулся: склон и гребень дюны были пусты.
- Яков? Маттео? - Я был уверен, что на мой зов откликнется кто-то из братьев. Скорее всего - Яков. Почему? Потому что он чаще других выбирался в предгорья за образцами. А еще - потому что мне очень хотелось порадовать его своей находкой.
Когда же мне никто не ответил, я искренне удивился. Все это походило на неуместный розыгрыш.
- Яков! Томаш! - продолжал звать я, но пустошь откликалась лишь ноющим гулом песчаной мошки и колючим дыханием ветра.
Неожиданно я понял, что моего посоха на прежнем месте нет. Я прекрасно помнил, где сидел, переводя дыхание: земля возле пористого камня была изрядно заплевана. Посох я оставил рядом, но теперь он исчез. Куда он подевался? Ветром все-таки его сдуть не могло…
Затем мне в деталях вспомнилось расплющенное лицо брата Михаила. Оно проявилось поверх марсианского пейзажа и оставалось перед моим взором, куда бы я ни повернулся. Тогда стало ясно, что работы сегодня в поле не получится и что лучше не жадничать, а довольствоваться добытыми образцами, среди которых чего стоил один только мотылек. Нужно было признать, что нервы мои все еще не в порядке, и не пытаться гнуть железо.
Я поправил лямки рюкзака и отправился в обратный путь. Мое тревожное состояние назойливо подталкивало обернуться, но я сопротивлялся этой истерии, как мог.
Никогда прежде путь в лагерь не казался мне таким долгим.
В лагере что-то шло не так. Со стройплощадки не доносилось ни звука. Ни малейшего движения, лишь поднимались над прилегающими пустырями невысокие смерчи. Ни голоса руководителя миссии, раздающего указания, ни ворчания Маттео, ни импульсивных речей Якова…