Затем наступило послабление. Опасностей на Конни оказалось не больше, чем в Канзасе. Прежде чем хоть одному человеку было позволено выйти за пределы корабля без защитного скафандра, воздействие атмосферы было опробовано на крысах, канарейках и хомяках. Им понравилось. Когда на поверхность отправилась первая группа, все еще в скафандрах, но уже используя местный воздух, правда очищенный электростатическими фильтрами, с ними отправились еще двое подопытных животных – Бернард ван Хоутен и Персиваль-свинья.
Берни так и оставался мрачным с того самого времени, как лишился брата; он вызвался добровольцем, и я думаю, это доктор Деверо посоветовал капитану отпустить его погулять. Кто-то должен быть первым; можно делать сколько угодно микроскопических и химических анализов, но в конце концов наступает день, когда живой человек впервые незащищенной кожей соприкасается с чужой атмосферой, чтобы посмотреть, насколько она дружественна. Как говаривал доктор Бэбкок, в конце концов приходится лезть на дерево. Вот так Берни и отправился наружу в шортах, рубашке и кедах, видом своим напоминая вожатого скаутов.
Персиваль-свинья не был добровольцем, он просто думал, что это пикник. Ему сделали загон в кустах и позволили есть любые, на его взгляд съедобные, продукты местного производства. В качестве подопытного животного свинья имеет много преимуществ: она ест все, как крысы и люди, и, насколько я понимаю, метаболизм свиней очень близок к человеческому – даже многие болезни у нас общие. Хорошее состояние Персиваля почти наверняка означало бы, что и нам бояться нечего, особенно если принять во внимание, что ему не сделали всех тех прививок, которые сделали нам. Ему даже не сделали укола сывороткой "джи-эй-ар", обладавшей широким спектром и, предположительно, способной защитить даже от таких болезней, с которыми люди никогда раньше не сталкивались.
Перси толстел, лопал все подряд и пил воду из ручья. Бернард ван Хоутен сперва обгорел на солнце, а затем покрылся хорошим загаром. Вид у обоих был здоровый, так что исследовательская группа поснимала свои скафандры. Затем вдруг все (и даже Перси) слегли с трехдневной лихорадкой и приступом диареи, но все выздоровели, и ни у кого болезнь не повторялась.
После этого стали устраивать ротацию членов исследовательской группы; все, кроме дяди Стива, Гарри и нескольких еще, отобранных ими, менялись местами с оставшимися на корабле. Половине второй группы была сделана прививка сывороткой, полученной из крови оправившихся от трехдневной лихорадки; почти никто из привитых не заболел. Возвращающихся не сразу пускали на корабль, сначала они проходили карантин на временной палубе, установленной на макушке "Элси".
Не надо только делать из моих слов вывода, что Конни была совсем как городской парк, – вас могут убить даже в Канзасе. Тут обитал здоровенный хищник, похожий на ящерицу, и он был совсем не подарок. Когда люди впервые встретились с этими тварями, одна из них прикончила Лефти Гомеса. Будь Лефти из тех людей, которые очень хотят жить вечно, зверюга добралась бы по крайней мере еще до двоих. Никак не подумал бы, что Лефти – герой; на корабле он был помощником кондитера и заведовал одной из кладовых, но дядя Стив говорит, что храбрость в критических условиях – самое рядовое для людей качество и семеро из десяти могут заслужить медаль "За отвагу". Если попадут в подходящие обстоятельства.
Не знаю, может, и так. Наверное, я из тех оставшихся. Не думаю, что я бы остался стоять и попытался выколоть глаза твари единственным своим оружием – шампуром.
Но этот самый Tyzanosaurus Ceti не был настолько опасен, чтобы из-за него браковать планету. Ничего страшного, когда знаешь, что он есть и на что он похож. Гораздо опаснее была бы любая крупная кошка; кошки – хитрые, а эта тварь была глупой. Конечно, надо было успеть выстрелить первым, но, получив разрывную пулю, она падала и лежала тихо, как коврик. Вообще-то, она была беззащитна против людей, и когда-нибудь люди ее истребят.
Береговая группа расположилась лагерем так, чтобы был виден корабль, на берегу очень красивого залива Бэбкока, где мы встали на якорь. Ежедневно окрестности патрулировались двумя вертолетами; они всегда летали вместе, чтобы второй подобрал команду первого, если с ним что-нибудь случится. Их не отпускали дальше чем на несколько сотен миль от базы. Пешие патрули не удалялись от базы дальше чем на десять миль; мы не ставили себе задачу покорения этой планеты, мы просто пытались выяснить, смогут ли люди покорить ее и затем удержать. Получалось, что смогут, по крайней мере, в окрестностях залива Бэбкока. А обычно, если уж человек сумеет уцепиться, значит сумеет и удержаться.
Моя очередь подошла только к четвертой ротации, к тому времени все страхи уже окончились и начали выпускать даже женщин.
Удивительнее всего было давно забытое ощущение погоды. За два года в помещении с кондиционированным воздухом я совсем забыл, что это такое – ощущать на лице дождь, ветер и солнечный свет. На борту "Элси" вахтенный техник менял по случайной программе температуру, влажность и содержание озона в воздухе; считалось, что это полезно для нашего обмена веществ. Только это было не погодой, а вроде того, когда целуешься со своей сестрой.
Первая капля дождя поразила меня. Я не понял, что это такое. А затем носился как оглашенный, плясал под дождем, как ребенок, и ловил капли ртом. Это был дождь, настоящий дождь, и это было здорово!
Ночью я не спал. Мне не давали уснуть легкий ветер на лице, звуки, издаваемые во сне другими членами нашей команды, лежавшими неподалеку, отдаленные звуки жизни, доносившиеся из-за забора, окружавшего лагерь, неполная темнота. Корабль тоже живет, у него есть свои звуки, но они совсем не такие, как в природе; планета живет совсем по-другому.
Я тихо встал и на цыпочках вышел наружу. Перед мужской казармой, футах в пятидесяти от себя, я увидел вахтенного охранника. Голова его склонилась над приборами и дисплеями, регистрировавшими состояние внутренней и внешней оград, а также экрана, прикрывавшего нас сверху, он меня не заметил. Говорить мне не хотелось, так что я зашел за дом, туда, откуда не было видно ни его, ни даже тусклого свечения приборов. Там я остановился и посмотрел вверх.
Впервые с тех пор, как мы покинули Землю, я мог хорошенько рассмотреть небо; ночь была ясная. Я стоял потрясенный и немного опьяневший от зрелища.
Потом я начал выискивать знакомые созвездия.
Это было довольно легко; по сравнению с расстоянием до большинства звезд одиннадцать световых лет – небольшая прогулка. Ковш Большой Медведицы был над головой. Хоть и несколько более смещенный, чем если смотреть с Земли, он легко узнавался. Орион сиял передо мной над самым горизонтом, однако Процион сильно сместился, а Сириуса и совсем не было видно – должно быть, ушел за горизонт, потому что Сириус даже ближе к Земле, чем Тау Кита, и наш перелет сместил его на другой край небосвода. Я попытался разобраться в уме со сферической тригонометрией, чтобы вычислить, где надо искать Сириус, но голова у меня пошла кругом, и я бросил это занятие.
Потом я попробовал найти Солнце. Я знал, где оно должно быть, в Волопасе, между Арктуром и Девой, но сначала надо было найти Волопас.
Волопас был у меня за спиной, столь же близко к горизонту, как и Орион, но в противоположной стороне. Арктур малость сдвинулся и попортил форму Волопаса, однако сомнений не было.
Вот оно! Желтоватая звезда, цветом как Капелла, но более тусклая, примерно второй звездной величины. Все было как надо, и положение, и яркость; да и вообще это должно было быть Солнце; когда мы с Пэтом в школе зарабатывали свои почетные нашивки астронавигаторов, в этом месте не было такой яркой звезды.
Я смотрел на него в задумчивой меланхолии, скорее теплой, чем печальной. Интересно, что сейчас делает Пэт? Может, гуляет с ребенком. А может, нет, я не мог вспомнить, что там по Гринвичу. Вот он, за тридцать, и двое детей, лучшая часть жизни уже позади… И вот я, по возрасту – едва кончал бы второй курс колледжа, если бы остался дома.
Нет, совсем не так, мне было бы столько же, сколько и Пэту.
Но мне же не тридцать.
Я чуть-чуть приободрился и решил, что, если разобраться, мой вариант все-таки оказался лучше, хотя поначалу так и не казалось. Я вздохнул и пошел немного погулять, не опасаясь ничего, ведь стоит одной их этих ящериц приблизиться к лагерю, как на ее уши обрушатся гром и молнии. Если только у нее есть эти самые уши. Загородка, в которой пасся Перси, была здесь же, за домом, совсем неподалеку; он услыхал меня и подошел к забору, я тоже подошел поближе и почесал ему пятачок.
– Хорошее место, правда, дружок? – Я думал о том, что, когда "Элси" вернется домой – а я больше не верил мрачным предсказаниям дяди Стива, – когда я вернусь домой, мне будет еще двадцать с небольшим, самый подходящий возраст, чтобы эмигрировать. А Конни казалась таким местом, куда захочется вернуться.
Перси ответил мне хрюканьем, которое я перевел следующим образом: "Ты что, не принес мне поесть? Тоже мне друг!" Мы с Перси были старыми друзьями; на корабле я его кормил, заодно с его братьями, а также хомяками и крысами.
– Перси, ты свинья.
Он не стал с этим спорить, его сопящий нос продолжал тыкаться в мою пустую ладонь. Я думал о том, что одиннадцать световых лет – не слишком далеко; как раз подходящее расстояние. Звезды оставались теми же, знакомыми.
В конце концов Перси все это надоело, мне тоже; я вытер ладонь о штаны и пошел спать.
Глава 13
Относительно безотносительности
Я должен либо дописать эти мемуары, либо забросить их окончательно. Теперь у меня почти нет времени писать, потому что работы навалом, а делать ее некому. Эта штука, которую мы подцепили на Констанс – или на Земле, если наши припасы были плохо продезинфицированы, – задала нам работы, особенно в моем отделе. Сейчас нас осталось только шестеро, и на нас лежит вся связь. Шестеро – это дядя, я, Мэй-Лин, Анна, Глория и Сэм. Дасти остался в живых, но утратил контакт, видимо – навсегда. У его брата не было детей для создания вторичной пары, и они просто не сумели возобновить связь после очередного пика.
Я связываюсь со своей внучатой племянницей Кэтлин и с Молли, ее матерью. Мы с Пэтом все еще можем переговариваться, но только с их помощью; когда мы пробуем связаться без них, это похоже на разговор в металлообрабатывающем цехе. Понимаешь, что тебе что-то говорят, но чем больше напрягаешь уши, тем меньше слышишь. Пэту стукнуло пятьдесят четыре, когда мы были на очередном пике, теперь у нас с ним просто нет ничего общего. С того времени как умерла Моди, его вообще ничего не интересует, кроме бизнеса, а меня это как-то вовсе не волнует.
Дядя – единственный из нас, кто не ощущает, что его телепартнер становится чужим человеком. Селестине сейчас сорок два, они скорее сближаются, чем отдаляются. Я продолжаю называть ее "Лапочка", просто чтобы послушать ее хмыканье. Трудно себе представить, что она вдвое старше меня, по мне – у нее должны быть косички и дырка между передних зубов.
В общем и целом чума стоила нам тридцати двух человек. Я выздоровел. Док Деверо не смог, также как Пруденс и Руп. Нам пришлось сомкнуть ряды и вести себя так, словно их с нами никогда и не было. У Мэй-Лин умер ребенок, и какое-то время мы думали, что потеряем и ее саму, однако теперь она снова стоит вахты, делает все, что надо, и даже иногда смеется.
Думаю, больше всего нам не хватает мамочки О’Тул.
Что еще произошло существенного? А что вообще может произойти на корабле? Ничего. Бета Гидры оказалась пустышкой. Не только ничего даже отдаленно напоминающего планету земного типа – во всей системе не оказалось ни одного океана, я имею в виду океаны, состоящие из воды. Пришлось выбирать, что взять в качестве топлива, аммиак или метан. Старший механик долго и озабоченно обсуждал этот вопрос с капитаном, прежде чем выбор пал на аммиак. Вообще-то, теоретически, "Элси" может жечь все что угодно; только дай его масс-конвертеру что-нибудь пожевать, и тут же начинает работать старый закон "Е = mc²", и факел выбрасывает массу в виде излучения со скоростью света и нейтроны почти со скоростью света. Вот только конвертеру было все равно, что перемалывать, а вспомогательному оборудованию – нет, оно рассчитано на жидкость, предпочтительно воду. У нас был выбор между тем, садиться ли в аммиак, уже жидкий от холода, или на дальнюю планету, покрытую по большей части льдом, но льдом с температурой, почти равной абсолютному нулю. Ну, и инженеры, скрестив пальцы, посадили корабль в аммиачный океан и наполнили топливные баки. Поначалу мы назвали планету Инферно, а потом напридумывали ей имен и похлеще. Мы просидели там четыре дня при удвоенной гравитации. Было холодно, очень холодно, хотя отопительная система работала на полную мощность.
В систему Беты Гидры возвращаться мне не очень хочется; если у кого-нибудь другой обмен веществ – пусть пользуется на здоровье, добро пожаловать. Кому там понравилось, так это Гарри Гейтсу: планеты и здесь были выстроены согласно правилу Тициуса – Боде. По мне – да пусть хоть клином выстраиваются, какая разница!
Кроме того, мне запомнилось, пожалуй, только одно событие – (и надо же) политические неурядицы. Как раз тогда, когда мы входили в последний пик скорости, разразилась война между Африкано-Европейской Федерацией и Южноамериканскими Соединенными Штатами. Нас это вроде и не касалось; большинство так и считало; если у кого и были в этом конфликте определенные симпатии, их благоразумно хранили про себя. Но мистер Роч, наш старший механик, родом из Федерации, а его первый помощник – из Буэнос-Айреса. И когда Буэнос-Айресу досталось, а в нем, возможно, и кое-кому из родственников мистера Регато, тот возложил персональную ответственность за это на своего босса. Глупость, конечно, но куда денешься?
После этого капитан отдал приказ относить ему на просмотр все новости с Земли, которые мы собираемся печатать; одновременно он напомнил нам о некоторых ограничениях, налагаемых на связистов, в отношении секретности переговоров корабля. Думаю, у меня лично хватило бы мозгов показать капитану то сообщение, прежде чем его напечатать, но кто ж может это точно знать? На "Элси" всегда была свобода печати.
Нас спасло только то, что мы вошли в пик сразу же после той заметки. А когда вышли из пика, на Земле прошло четырнадцать лет и по новой расстановке сил Аргентина уже обнималась со своими бывшими врагами, а с остальной Южной Америкой была на ножах. И вскоре мистер Роч и Регато мирно, как и прежде, играли в шахматы, и трудно было поверить, что капитану пришлось запретить им приближаться друг к другу, чтобы они не вцепились в глотки один второму.
Все земные события кажутся мне немного нереальными, хотя мы регулярно получаем новости, пока не выходим на пик. Ведь только привыкнешь к новой ситуации – и тут "Элси" проходит пик, на Земле проходят года, и все там уже по-другому. Раньше была Планетная лига, а теперь это Объединенная система, и они говорят, что новая конституция сделает войну невозможной.
Но для меня это все равно Планетная лига; и прежняя конституция тоже делала войну невозможной. Интересно, что они там поменяли, кроме названий?
Добрую половину новостей я просто не понимаю. Кэтлин сообщила, что их класс скинулся своими равнялками, чтобы купить школе "Фарди" в качестве подарка к окончанию. И что они собираются зафитилить его в первый раз на репетиции выпускного, и ей надо бежать, так как ее привлекли для дежурства. Все это из нашего последнего разговора. Ну так пусть мне кто-нибудь объяснит, что такое эта (это? этот?) "Фарди" и почему нельзя было оставить ее (его?) в покое?
Новости научные я тоже не понимаю, но здесь я хотя бы знаю почему, и знаю, что обычно кто-нибудь из находящихся на борту их понимает. Релятивисты до крайности возбуждены поступающей информацией. Информация эта настолько специальна, что всю ее приходится передавать назад для подтверждения правильности приема, а в это время Жанет Меерс стоит у тебя над душой и пытается выхватить кассету из диктофона. Мистер О’Тул тоже возбужден, однако внешне это выражается только тем, что у него краснеет кончик носа, доктор Бэбкок никогда не выказывает возбуждения, однако, после того как я скопировал монографию под названием "Самнер относительно некоторых аспектов теории безотносительности", он два дня не появлялся в столовой. После этого я передал обратно в ФДП другую монографию, написанную им самим. Она тоже была набита неудобоваримыми формулами, но у меня создалось впечатление, что доктор Бэбкок в вежливой форме обзывает профессора Самнера идиотом.
Жанет Меерс пыталась мне что-то объяснять, но я не понял ничего, кроме того, что концепция одновременности совершенно меняет облик физики.
– До сих пор, – говорила она, – мы занимались относительными аспектами пространственно-временного континуума. Но то, что делаете вы, телепаты, не имеет никакого отношения к пространству-времени, безотносительно к нему. Без времени нет пространства, без пространства не может быть времени. Без пространства-времени не может быть сохранения энергии-массы. Господи, да вообще ничего не может быть! Неудивительно, что некоторые из стариков от всего этого просто свихнулись. Но теперь понемногу становится понятным, каким образом можно вписать вас в физику – в новую физику, она совершенно меняется.
Мне и со старой-то физикой было достаточно проблем; от одной мысли о том, что придется учить новую, начинала болеть голова.
– А какая от этого польза? – спросил я.
Жанет была просто шокирована.
– Физика совсем не должна иметь какую-либо пользу . Физика просто существует .
– Ну, не знаю. Старая физика была полезной. Возьмем, например, этот факел, который двигает наш корабль.
– Ах, это!.. Это же не физика, это просто техника, – произнесла она таким тоном, словно я сказал нечто неприличное.
Жанет я никогда не понимал и не пойму; пожалуй, хорошо, что она сказала, что будет для меня "как сестра". По словам Жанет, ее совершенно не волнует, младше я ее или нет, но она никогда не сможет смотреть снизу вверх на человека, неспособного решить в уме уравнение четвертой степени, – ведь жена должна смотреть на своего мужа слегка вверх, так ведь?
Теперь мы разгоняемся с ускорением в полтора g . Таким образом, каждый разгон и торможение сокращаются примерно до четырех месяцев по времени корабля, несмотря даже на то, что расстояния стали больше. Во время разгона я вешу двести двадцать фунтов и стал носить бандаж, но в пятидесяти процентах дополнительного веса нет ничего плохого; возможно, это даже хорошо для нас; тут, на корабле, слишком мало физических нагрузок.
ФДП прекратил использование наркотиков для облегчения связи на пике скорости; это сильно порадовало бы доктора Деверо, ему наркотики очень не нравились. Теперь или твой телепартнер приспосабливается к тебе при помощи гипноза и внушения, или уж не приспосабливается, если не может. Кэтлин сумела не потерять связь со мной во время последнего пика, однако я вижу, что флот теряет одну телепару за другой, особенно быстро теряют ее те, кто не получил дополнительных телепартнеров. Не знаю, что было бы с моей связью без Кэтлин. Ничего хорошего, я думаю.