Ма'элКот приказал мне не возиться с Ламораком; другой жирный слизняк отдал такой же приказ.
Все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать.
Один умный человек как-то сказал мне: "Они думают, что купили тебя. Думают, что теперь ты будешь делать все, что скажут".
А ведь есть и другой выход…
Я ставлю фонарь на пол и в темноте беру Таланн за руки. Ее лицо как будто светится - в сотне шагов у меня за спиной горят факелы и слышен постоянный гул из Ямы. Дыхание застревает у Таланн в горле, а глаза сияют.
- Поднимешься по веревке, - приказываю я. - Найдешь Пэллес Рил и скажешь ей так: "Кейн передает, что ты четыре дня вне связи". Она знает, что делать.
Таланн щурит глаза, ее голос обретает твердость.
- Сам скажешь.
- Надеюсь, у меня будет такая возможность. Она делает шаг назад и высвобождает свои руки из моих простым рывком и ударом ладоней по запястьям. Она оказывается в защитной стойке и тычет мне в лицо пальцем.
- Даже и не думай отправиться туда без меня.
- Таланн…
- Нет. Ламорак - мой компаньон и мой друг. Если ты скажешь, что у нас нет шансов спасти его, - я поднимусь по веревке вслед за тобой. Если ты попытаешься, я буду рядом.
Долгое мгновение я смотрю на нее и наслаждаюсь одной только мыслью, что могу стереть с ее лица это дурацкое выражение твердости. Да чтоб тебе! Но в ее глазах горит такая непреклонная, яростная уверенность, а на руках видны такие сильные мышцы, что я понимаю: мне не дано сделать это. И потом, не могу же я силой заставить ее подняться по веревке.
Кроме того, мне может понадобиться помощь.
На моем лице она легко читает решение.
- Как мы доберемся до Театра правды?
- Это несложно. Поймаем стражника и будем пытать до тех пор, пока не укажет дорогу. Пошли.
8
- Итак, пока сознание не вернулось, мы проводим последнюю проверку оборудования. Любой пролом в решетке или дыра в вашей одежде может иметь ужасающие последствия, в частности - как в данном случае - если нам неизвестны особые способности допрашиваемого.
Прошло несколько тысячелетий, прежде чем сознание вернулось к нему. Безотчетное неудобство оказалось жаждой - сухостью во рту, привкусом песка на зубах.
- Различные маги, подвергающиеся допросу, применяют собственные оригинальные методы. Многие из них могут частично или полностью блокировать болевые ощущения тела; таким образом, мы вынуждены работать с ними на эмоциональном уровне или, если вам больше нравится, на психическом. Рушалл, ты меня слушаешь? Обратите внимание на то, что магов необычайно сложно допрашивать. Далее: отвращение и ужас - весьма сильные инструменты, однако сами по себе они приносят очень мало пользы. Вероятно, наиболее весомым орудием в процессе прогрессирующей деградации является собственное воображение допрашиваемого. Его следует стимулировать при малейшей возможности.
Никак нельзя пошевелиться - веревки впиваются в запястья, щиколотки и шею, еще несколько витков чувствуются на коленях и бедрах.
"Моя шея, - появляется мысль. - Это все я чувствую". Легкое движение в поисках более удобной позы вызвало взрыв боли в левом бедре, а инстинктивно поставленный в мыслезрении блок против боли окончательно вернул ему сознание.
Когда глаза снова увидели свет, Ламорак вспомнил, кто он такой.
Мгновением позже он понял, где находится. Сердце начало биться словно барабан, сотрясая все тело, и выбросило его из мыслезрения в море невыносимой боли.
- Следите за его глазами. Видите, они снова приходят в фокус. Это означает, что теперь мы можем сделать первый надрез.
Над Ламораком стоял костлявый человек, спокойно читавший лекцию на Западном наречии с липканским акцентом. Человек был облачен в своеобразный костюм: неуклюжий мешковатый комбинезон, похожий на одеяние пасечника, в которое вплетена серебряная проволока. Его голову покрывал огромный колпак, а черты лица смутно виднелись сквозь маску из серебряного плетения.
В затянутой в перчатку руке сверкал небольшой скальпель,
Сооружение, к которому был привязан Ламорак, представляло собой нечто вроде стола или высокой кровати, покрытой материей и так замысловато устроенной, что спина Ламорака удерживалась в полусидячем положении. Отсюда он прекрасно видел нож, аккуратно разрезавший ткань его брюк на раненом правом бедре.
- Эй, - хрипло произнес Ламорак, - не возитесь без всякого повода. Я не герой, так что просто спросите, что вам надо.
Челюсть с трудом шевелилась, рот все еще болел от удара о стену камеры и от побоев стражников, которые привели его сюда.
Человек в одежде пчеловода не повел и ухом. Он крест-накрест разрезал одежду на колене Ламорака и повел надрез выше, к паху. Ламорак невольно вздрогнул.
- Мастер Аркадейл, - послышался еще один голос. - А почему бы не вставить ему кляп?
- Хороший вопрос, - сухо ответил человек со скальпелем. - Допрашиваемый должен иметь возможность говорить, даже кричать, невзирая на то что ни один из его ответов не будет оказывать влияния на ход допроса. Это необходимо, чтобы уравновесить его беспомощность. Малейшая надежда на то, что сказанное может облегчить его участь, не даст осужденному впасть в отчаяние и заставит его голову усиленно работать. Это жизненно необходимо, в частности для того, чтобы нейтрализовать шок на более поздних стадиях допроса. Таким образом, вы заставляете допрашиваемого принимать активное участие в процессе; он надеется стать вашим помощником. Поняли? Прекрасно. Изредка вы даже можете задать ему пару вопросов. К примеру… - увенчанная колпаком голова склонилась над Ламораком, - не хотите ли пить? Дать водички?
- Вот тебе водичка, - прокаркал Ламорак и попытался плюнуть в палача, однако во рту было сухо, как в пустыне. Изобразив слабую усмешку, он добавил: - А пивка не найдется?
- Прекрасно, просто превосходно. - Мастер Аркадейл снова повернулся к своим слушателям. - Видите? Это все, что требуется.
Ряд треножников, удерживающих лампы с керамическими отражателями, окружал небольшое возвышение, на котором стоял стол. Лампы бросали на него яркий желтый свет, а остальная часть комнаты тонула в сумраке. Там едва можно было заметить нескольких человек, сидевших на расставленных на каменном полу скамьях. Все они сосредоточенно слушали Аркадейла. Позади них угадывались бесконечные ряды скамеек, поднимавшихся к неразличимому в темноте потолку.
"Лекционная аудитория", - подумалось Ламораку. Комната очень напоминала классы училища Студии. А здесь - гибрид аудитории и анатомического театра.
Ламорак прислушался к себе и был приятно удивлен, не заметив даже намека на панику. Он решил, что пока неплохо держится, - однако, возможно, какая-то часть его уверенности вызвана к жизни надеждой на то, что все происходящее ему только чудится, что на самом деле он вовсе не привязан к столу в Донжоне Анханы и что его не станут использовать как наглядное пособие для начинающих заплечных дел мастеров. Нереальность происходящего, на которое он смотрел как бы со стороны, казалась ему лентой о чужом Приключении.
Ламорак старательно пытался отыскать хотя бы каплю веры в то, что он умрет здесь, и снова обрадовался, когда ничего не нашел. Он ни на миг не забывал о записывающем устройстве у себя в черепе и ужасно боялся показаться трусом - именно эта боязнь и заставляла его рисковать все отчаяннее на протяжении актерской карьеры. Именно из-за нее он совершал самые головокружительные трюки; если бы Студия вложила в него столько же денег, сколько, например, в Кейна…
- Помните, - продолжал тем временем Аркадейл, - ключом ко всему является прогрессивная деградация, поэтому мы начнем с самого малого разреза.
Нож опустился на бедро Ламорака, как раз над коленом.
- Будь добр, Ламорак, не двигайся. Любое шевеление в поражаемой области сделает разрез неаккуратным и более чувствительным. Хорошо? Вот и ладно.
- Ты совсем этого не хочешь, - убежденно произнес Ламорак и перешел в состояние мысленного зрения.
Он хотел подкрепить свои слова воздействием на психику мучителя, заставив его отказаться от своих планов. Он не увидел позвякивающих цветных линий, с которыми всегда ассоциировал Силу, однако и не ожидал этого: три дня тщетных попыток, предпринимаемых в камере, лишили его последней надежды. Донжон был непроницаем даже для магов именно потому, что содержавшиеся в известняке минералы препятствовали проникновению Силы. Те же ее частицы, что все-таки проходили сквозь барьер, бывали поглощены бесконечными фантазиями и молитвами о свободе, которые возносили сотни узников. Здесь невозможно было творить достаточно сильную магию, чтобы воздействовать на мозг мучителя, тем более что от всей фигуры Аркадейла исходило не больше Силы, чем от мраморной статуи.
И все же Ламорак попробовал генерировать Силу для "толчка" с помощью своей Оболочки. Он представил себе толстую лапу, похожую на лапу насекомого, которая якобы вылепилась из его Оболочки и ухватилась за маску, укрывавшую лицо Аркадейла. Ламорак пытался протолкнуть ее сквозь серебряную сеть в самый его мозг, однако мешал какой-то щит, алая стена за сетью поверх костюма Аркадейла.
Ламорак добавил Оболочке Силы, надеясь преодолеть защиту одним неожиданным ударом. Под этим ударом алая стена стала ярче, в то время как его собственная Оболочка выцвела и приобрела цвет опавших листьев - вначале стала желтой, потом посерела и, наконец, рассеялась, словно разорванная ветром паутина.
Изогнутый конец скальпеля погрузился в его плоть не слишком глубоко, сделав полукруглый надрез вокруг колена. Из стоявшей рядом корзинки Аркадейл достал тканевый тампон и стер выступившую кровь.
- Похоже, это не причиняет особой боли, - заметил один из наблюдателей.
- Верно, - согласился Аркадейл. - Скальпель должен быть чрезвычайно острым; если нет возможности приобрести сталь соответствующего качества, лучше всего использовать обсидиан. Это замедляет, а иногда и препятствует возникновению шока. "У меня в голове до сих пор туман от побоев, - сказал себе Ламорак, когда Аркадейл поднес нож к верхней части обнаженного бедра. - Но я должен пытаться. Голова пройдет".
Он снова начал накапливать Силу, однако скользнувшая в его плоть холодная сталь нарушила концентрацию внимания. Аркадейл сделал второй разрез, параллельный первому. Как и предупреждал палач, было не слишком больно, но по коже поползли мурашки, и Ламорак отвлекся, чтобы вызвать в мыслезрении серый туман, заслонивший все ощущения. полупрозрачную стену, за которой он мог бы подготовить свою атаку.
Третий надрез Аркадейла прошел вертикально, соединив центральные точки двух сделанных ранее. Мучитель бросил скальпель на поднос и взял в руки сильно изогнутый большой нож и нечто похожее на кухонные щипцы.
- Вот теперь пора начинать задавать вопросы, - наставлял он учеников.
У Ламорака свело желудок. Состояние мыслезрения исчезло.
"Это нож для свежевания. Он хочет содрать с меня кожу".
Щипцами Аркадейл приподнял край кожи там, где сходились разрезы, и начал широко и плавно взмахивать ножом. Кожа легко отходила, обнажая подрагивающие красные мускулы и маслянистые пузырьки подкожного жира.
Ламорак подавил панику и замедлил биение сердца. Он смутно вспомнил что-то, связанное с Шенной и Конносом, вспомнил серебряные сети, которые его семья носила на голове. Следовало бы уделить этому побольше внимания и слушать Конноса вместо того, чтобы позировать в солнечном свете, но. теперь было уже поздно.
Он бросил взгляд на учеников Аркадейла, однако понимал, что это бесполезно: даже если б он смог заставить одного-двоих броситься на учителя, остальные без труда задержали бы их.
"Надо было получше заниматься магией", - с горьким сожалением подумал Ламорак.
Вскоре после своего первого перехода в Поднебесье он стал пренебрегать магией, отдавая предпочтение фехтованию. Он считал, что Приключения мечников гораздо реалистичней и занимательнее, к тому же пользуются гораздо большим спросом на долгосрочном рынке записей. Итак, в его активе остались только обрывки воспоминаний о простеньких трюках да груда мускулов, от которых нет никакого проку.
"Интересно, сколько времени я еще смогу держать хорошую мину, сохранять героическое выражение лица?" А впрочем, какая разница? Если он умрет здесь, то запись и передатчик в его мозгу будут утеряны. Единственными, кто будет знать, что он умер достойно или, напротив, трусливо визжа и воя, останутся присутствующие здесь - а уж они-то ничуть не волновали Ламорака.
Актер предпринял еще одну попытку войти в мыслезрение и атаковать Аркадейла, однако легкое скольжение ножа по его плоти не давало ему сосредоточиться. И потом, он знал, что это безнадежно - мучитель обладает источником Силы без брони, позволяющим противостоять атакам. Значит, повлиять на Аркадейла будет практически невозможно.
Ламорак обнаружил, что не может ни вздохнуть, ни сглотнуть от перехватившего горло ужаса. Он не мог даже удерживать блок, заглушающий боль в ногах.
Аркадейл отвернул оба куска кожи и обратился к аудитории:
- Сейчас у вас есть выбор. При нехватке времени вы можете постепенно срезать мускул, конечно, осторожно обходя большие артерии и вены. Здесь необходимо умение, поэтому я рекомендую вам найти несколько незначительных экземпляров для тренировки. Ошибка может привести к тому, что допрашиваемый очень быстро истечет кровью. Дальнейшее же свежевание будет выглядеть неизящно, однако может дать мощный психологический эффект. Если у вас есть время на более интересное решение, стоит применить несложную технику, которая в конце концов окажется высокоэффективной.
Он поднял кусок сложенного пергамента и продемонстрировал его ученикам.
- Соберите яйца любого небольшого роящегося насекомого - лучше всего подойдут некоторые разновидности пчел и пауков, хотя сгодятся и мухи или, на худой конец, тараканы.
- О господи! - негромко выдохнул Ламорак. Его скрутила конвульсивная рвота, а ногу снова пронизало болью.
- Просто нанесите эти яйца на мускул и зашейте над ними кожу, - ораторствовал тем временем Аркадейл, следуя собственным инструкциям на практике. - Через несколько дней, когда яйца начнут проклевываться, допрашиваемый будет слезно умолять, чтобы ему разрешили поведать все, что вам нужно.
Палач быстро зашил кожу грубой черной нитью, а потом вытер руки.
- Теперь, - бойко продолжал он, снова беря в руки скальпель, - давайте перейдем к схожим приемам, ориентированным на кишечную полость.
9
Я облизываю костяшки пальцев, разбитые о подбородок стражника, и чувствую на языке медный привкус крови. Одновременно я слежу из-за угла за двумя вооруженными арбалетами охранниками, сторожащими дверь ниже по коридору. Интересно, как я ухитрился ввязаться в эту дурь?
Эти ребята торчат там уже давно; они даже перестали болтать. Вот один из них сползает по стене и устраивает задницу на полу. В коридоре горит один-единственный фонарь, свисающий с крюка над решеткой.
- В чем дело? - шепчет у меня за плечом Таланн. Не оглядываясь, я поднимаю два пальца,
- Мы можем взять их, - говорит она мне. Это правда. Проблема только в шуме. К тому же будет нелегко оказаться на расстоянии вытянутой руки от стражников, не проглотив при этом пару фунтов стали.
"L'audace, toujours l'audace" - кажется, так говорил Наполеон. А, не важно - сейчас это сказано обо мне.
- Жди здесь.
Я беру из ее руки окованную железом дубинку, тяжелую, как булава. Мы отняли ее у стражника, которого бросили связанным в пустой камере. Его кольчугу мы не взяли - она все равно не подошла никому из нас.
- Может, твои метательные ножи? Я качаю головой,
- Слишком далеко, а они в кольчугах. Придется метить в горло, а с такого расстояния я могу промахнуться или сделать недостаточно сильный бросок.
- Я могу сделать много чего интересного, - предлагает Таланн.
- Можешь, можешь, только подожди.
- Кейн, - говорит она, кладя мне на плечо теплую руку, - дай мне два ножа. Пожалуйста. Даже если это не сработает, если у нас ничего не получится, не оставляй меня безоружной. Я не смогу, ни за что не смогу вернуться в камеру…
Я так отчетливо представляю себе ее обнаженное тело, прикованное к полу и валяющееся в собственном дерьме, что меня пробирает дрожь. Я все еще чую этот запах. Я вытаскиваю из ножен на бедрах пару ножей и молча протягиваю ей. Она берет их обеими руками, словно чашу для причастия. Каждый ее жест исполнен благоговения; мои ножи означают для нее нечто важное, однако у меня нет времени понять, что именно.
- А теперь не двигайся. Прошу, не обижайся, но твой вид может все испортить.
- Я не дура, - отвечает она.
Великий Тишалл, пусть это будет так на самом деле! Я выхожу в коридор и ровным шагом направляюсь к стражникам. Когда их головы поворачиваются на звук моих шагов по известняку, я произношу властным голосом:
- С каких это пор стражники на посту сидят на своих толстых задницах?
Один из них встает, второй отклеивает спину от стены. Оба превращаются в слух и буквально едят меня глазами, однако тусклый свет не позволяет разглядеть меня как следует.
- И нечего таращиться на меня, недоумки хреновы, - вкрадчиво добавляю я.
Теперь мне видна дверь между ними: она закрыта, и на ней нет даже глазка. Хорошо. Ни на одном из стражников нет шлема - человеку в броне бывает жарко даже в холодном Донжоне. Шлемы лежат у их ног. Мне нужно только подойти поближе и размахнуться дубинкой. Один быстрый горизонтальный взмах по голове первого… потом развернуться и ударить второго прежде, чем он успеет что-либо понять…
Один из них снимает с плеча арбалет и натягивает его.
У меня перехватывает горло, однако я продолжаю идти вперед.
- И что ты делаешь?
Стражник кладет в желобок стрелу.
- Третий общий приказ, сэр, - извиняющимся тоном говорит он. - Вы не на посту.
Я продолжаю шагать. Арбалет поднимается. Второй стражник неуверенно возится со своим оружием. Ну, давай же; дерзость, только дерзость!
- А ты что, заснул? - рычу я. - Почему у тебя не натянут арбалет? Где стрелы?
- Прошу прощения, сэр, - бормочет он, покрываясь мурашками.
Мне нужно всего десять шагов.
- Я прибыл для проверки.
Это почти срабатывает - стражник-недотепа совсем опускает арбалет, но зато его напарник поворачивается и направляет на меня свое оружие плавным движением, свидетельствующим о долгой практике.
- Вы не в форме, сэр. Откуда мне знать, что вы не сбежавший заключенный? Еще пять шагов.
- Я что сказал насчет таращиться?
Теперь арбалет поднимает и второй стражник.
- Да, - хрюкает он, - откуда нам знать? Вот дьявол! Какая будет глупая смерть! Они ожидают, что я начну браниться или отступлю; пройти дальше мне не дадут.
- Назад, или я стреляю! - говорит стражник.