- Ты неподражаем. Давай действуй. Мы и это заберем.
Если было время для "большого шарканья", то оно как раз настало. Он послал сигнал в веч… или что это там было, океан возможностей, великое зачаточное смешение того, что было или будет. Он почувствовал схему танца и стал танцевать. Он танцевал так, как еще никогда в жизни не танцевал. "Большое шарканье…"
Он бросил кости, и все случилось мгновенно. Все мигнуло и изменилось. Высокотехнологичное электронное окружение исчезло, кости превратились в пластиковые кубики, которые катались по зеленому коврику, расчерченному мелом. Свет стал резким, флуоресцентным. Изменились и люди, испарились их изысканные костюмы. Это были другие люди и одновременно те же самые. Только Эрин не было.
- Семь!
Он посмотрел вниз. Сборщик подталкивал к нему все деньги с площадки. Он собрал их и пересчитал. Около двадцати пяти тысяч долларов. Доллары были какие-то странные.
- Я закончил, - сказал он крупье.
- Новый игрок! - прокричал крупье.
Он попросил привратника вызвать ему такси, и, когда оно прибыло, охранник, дежуривший снаружи, просунул голову в дверь и сообщил ему об этом. И он, и привратник получили хорошие чаевые.
На крыльце он удивленно остановился. За рулем такси сидел человек-водитель, а мотор рычал, как пьяный лев.
Боже, подумал он, неужели это двигатель внутреннего сгорания? Он понюхал воздух, почувствовал запах бензина. Интересно.
Он сел в машину и попросил водителя ехать обратно в город. Водитель что-то пробормотал, и стало ясно, что он едва говорит по-английски. Или…
Нет. Это был странный мир, самый странный из всех, с которыми он сталкивался, но не могло же зайти так далеко, чтобы здесь не было английского?
Сколько это будет продолжаться, сколько еще ему катиться по бесконечным вариантам существования? Сколько он еще протянет? Он не знал. Но это было единственное, что он мог делать, единственное, в чем он был неподражаем. Он был игрок, а игрок должен рисковать.
Сожаления. Всегда остаются сожаления. Возьмем, к примеру, Эрин. Несмотря ни на что, он по ней скучал. Ее двойникам не было числа, но она была особенная. Он страстно желал удержать возле себя хоть что-то неизменное. Он пытался и пытался, но в этой игре ему не было счастья. Миры исчезали, а вместе с ними то, что он в них любил. Это была десятина. У заведения все шансы. Победителей нет. Умные игроки проигрывают точно так же, как и болваны. Только умные игроки знают, как оттянуть неизбежное. В конце ты всегда проигрываешь. Ты "шаркаешь…", ты танцуешь, а потом расплачиваешься.
Это десятина. Всегда приходится ее платить.
Томас Стратман
БАТААНСКАЯ ИГРА
Не приходилось ли вам задумываться над тем, что делает некоторых людей способными на такие действия, которые большинству показались бы невообразимо жуткими? Мне приходилось. Задолго до того, как я получил степень в области молекулярной биологии и провел свое первое исследование изменчивости человеческой ДНК, я уже знал о существовании Травмоиндуцированной Генетической Альтернативной Реакции (ТИГАР). Ибо только наличием этого феномена можно объяснить то, что случилось с лейтенантом Ксавьером Альтербеном. И со мной.
От Батаана апреля 1943 года у меня в памяти остался лишь выжженный, изрытый воронками адский ландшафт. Имея за плечами менее шести месяцев опыта в качестве армейского офицера, я оказался в составе 31-го пехотного полка на острове Лузон как раз в начале японского наступления. После долгих четырех месяцев, когда мы с боями отступали вдоль побережья, небольшая группировка измученных людей была оставлена удерживать Батаанские высоты. Обстрелы, бомбардировки и голод вымотали нас до предела. Я затрудняюсь подобрать слова для описания того ужаса и пробирающей до костей усталости, которые лежали в основе любых наших поступков. Страх крепко сидел в наших внутренностях, пока мы пользовались малейшим шансом уцелеть, прячась под остатками укрытий от залпов японской артиллерии и авиабомб, вычеркивавших из списков живых тех, кто сделал неудачный выбор. Вокруг умирали друзья, и все, что нам оставалось, это дивиться, почему нас не прикрывают с воздуха.
31-му пехотному было предписано удерживать сектор горы Самат. Больше месяца мы сидели на половинном пайке, и непрерывные сражения истощили нашу волю. Когда наших позиций достигла весть о сдаче генерала Кинга, мы даже радовались предстоящему японскому плену. Мы были дураками.
Меня обыскивали и били три раза. Они забрали мои часы, ту небольшую сумму денег, что у меня имелась, и все мало-мальски ценное, за исключением зубных коронок. Они оставили мне фляжку, шлем и некоторые личные вещи, в том числе маленький пузырек йода и пачку жвачки. Я видел, как японский солдат взял у рядового Делани фляжку, отпил из нее, а остатки вылил на землю и бросил фляжку в грязь. Когда Делани нагнулся, чтобы поднять ее, японец саданул его прикладом по голове. Сержант Зани рванулся было, чтобы помочь упавшему товарищу, и был застрелен.
После многомильного марш-броска до города Маривель нас держали на солнце около четырех часов, пока подтягивались остальные пленные. Затем из нас отобрали сотню и отправили в сопровождении четверых вооруженных охранников по изрытой дороге в Кабкабен.
Во время этого этапа я и заметил старшего лейтенанта Ксавьера Альтербена, человека, который научил меня, как получить величайший приз в величайшей игре из всех возможных. Вместе с рядовым Луисом Циллаком из 1-го Филиппинского корпуса они помогали идти раненому сержанту, поддерживая его с двух сторон. К концу дня японский солдат по имени Секине подошел к этой троице и заговорил по-английски:
- Отойдите от раненого сержанта. Дальше он не пойдет. - Плюгавый солдатик направил штык на измученного человека.
Лейтенант Ксавьер мягким движением оттеснил солдата и тихо сказал:
- Предлагаю поспорить.
Секине притормозил и опустил ружье.
- Тебе нечего поставить.
- Нечего, кроме пари, что сержант Бейн с нашей помощью дойдет на раненых ногах.
Секине холодно улыбнулся и отошел к трем остальным японским солдатам. Он возбужденно размахивал руками, показывая на сержанта Бейна, и вскоре ставки были сделаны. Судя по их беззаботному и веселому виду, эти четыре солдата постоянно держали пари друг с другом.
На следующий день движение по дороге было очень напряженным, и я видел несколько инцидентов, которые врезались мне в память на всю жизнь. Большинство из них были не связанные друг с другом акты насилия против случайных участников нашего марша. Солдаты, сидевшие у задних бортов мчавшихся мимо трофейных грузовиков, били пленных, до которых могли дотянуться, длинными деревянными палками или прикладами ружей. Иногда человека ловили веревочными петлями, свисавшими из кузовов. Так погиб в тот день капрал Мотстэнд - его волокли по земле за трофейным грузовиком, пока он не умер. Наши четыре японских охранника держали пари на то, когда его тело разорвет на части. Долговязый солдат по имени Сацука выиграл пари через восемь миль.
К исходу дня нас остановили возле одного из родников со свежайшей водой и до заката мучили зрелищем изливающейся влаги. Ни у одного из нас не осталось ни капли воды, но японцы не разрешали нам наполнить фляжки. Ночью трое солдат были застрелены, когда пытались попить из родника. Застрелены в спину толстым солдатом по имени Цузуки.
На следующий день к вечеру капитан Иззи Деркенен, самый старший офицер в нашей группе, тронулся от жары и изнурительного марш-броска. Он ни на кого не нападал и не пытался бежать, он просто остановился. Проходя мимо, я попытался заставить его двигаться, но взгляд его немигающих глаз ясно говорил о том, что мои усилия запоздали. Я сжал ткань его гимнастерки на плече и яростно потряс его. Он остался к этому безучастным, словно сухое горячее изваяние.
Удар прикладом в бок отшвырнул меня от зачарованного капитана. Я тяжело ударился о землю и смог подняться только при помощи товарищей. Мне повезло, что они действовали быстро, поскольку меня чуть не переехал японский заправщик. К несчастью, мое чудесное избавление подало Секине и Цузуки зловещую идею очередного пари.
Он швырнули безучастного капитана Деркенена на дорогу. Он не встал. Секине закричал, и вся группа остановилась. Нам оставалось только бессильно смотреть на дорогу, пока японцы поджидали приближающийся транспорт. Сацука поставил толстый свиток трофейных американских банкнот против Цузуки, а Секине поспорил с нашим четвертым провожатым, носившим имя Мацуката. Несколько наших солдат завопили Деркенену, чтобы он встал, но впавший в транс капитан только лежал на булыжной мостовой. Фисико и Эрнстман, двое рядовых из 803-го инженерного полка, рванулись было, чтобы спасти обреченного капитана от надвигавшейся колонны грузовиков и танков. Мацуката, прострелив Фисико голову, отшвырнул его в кусты. Эрнстман поспешно ретировался в колонну потрясенных людей, которые просто не могли пошевелиться все время, пока проходил моторизованный конвой.
Когда пыль улеглась, мы разглядели униформу капитана Деркенена, вдавленную в булыжники и окрасившуюся в темно-красный цвет. Его тело, полностью впрессованное в дорогу, попросту исчезло, словно впиталось в губчатую поверхность. Пока наши охранники обменивались выигрышами, мимо прошла вторая колонна. Затем мы тронулись дальше.
Жар полуденного солнца становился невыносимым. Мы побросали шлемы и все, без чего могли обойтись, чтобы продолжать двигаться, но изнурительный переход собирал богатую жатву смертей. Раненых, больных и слабых, тащившихся позади арьергарда, убивали штыками те из охранников, кому случалось находиться поблизости. У меня жестоко болел бок, но я не замедлял шаги.
Я видел, что лейтенант Ксавьер и Циллак, тащившие потерявшего сознание сержанта Бейна, медленно, но верно отставали. Я стал хромать помедленнее, но вновь моя помощь подоспела слишком поздно. Сацука разрешил им отстать от колонны, пока он приканчивал сержанта Бейна штыком. Он поднял штык еще раз, чтобы проткнуть свалившегося в изнеможении Циллака, но тут Ксавьер напомнил ему о пари и о том, что Сацука выиграл. Долговязый японец побежал мимо измученных, спотыкающихся американских пленных и потребовал с остальных охранников свой выигрыш.
Следующие несколько дней слились в единый кошмар истощения, боли и жажды, туманивших мозг. Несколько раз я спотыкался и наконец упал, как раз когда в поле зрения оказалась большая лужа стоячей воды. Мне помог подняться Ксавьер, который сказал: "Я на тебя поставил". Его странное заявление и мягкая, почти умиротворяющая манера говорить вывели меня из летаргии и даже слегка придали мне сил. Ксавьер сказал, что запомнил меня еще в Маниле, где служил в разведке. Я спросил, как получилось, что он оказался в этом переходе смерти из Батаана.
- Просто мне так выпало, - сказал он с улыбкой.
Один из наших парней спросил Цузуки, нельзя ли наполнить фляжки водой из лужи. Толстому солдату просьба показалась забавной, и он остановил колонну, чтобы посовещаться с остальными провожатыми.
- Надо навалиться на них сейчас, когда они собрались вместе, - сказал я Ксавьеру.
- Что такое, разве ты еще способен бороться?
- Если мы набросимся на них, остальные солдаты последуют нашему примеру. Нельзя позволить этим вонючим япошкам вести нас прямиком в могилу.
- Ты прав, - сказал он, взглянув на небо. - Но сейчас еще рано.
- Почему?
- Время должно быть выбрано идеально. Мне еще необходимо о многом тебя расспросить, а у нас в запасе всего два дня.
- О чем ты говоришь?
- Об игре, которую я затеял, и о козырной карте, которую мы оба можем заполучить.
Я начал расспрашивать его о плане бегства, но как раз в тот момент пленным разрешили подойти к стоячей воде. Я попытался остановить их, но Ксавьер удержал меня.
- Они отыграли свои карты.
Когда измученные жаждой американцы плелись к грязной луже, мимо проезжал японский штабной автомобиль. Офицер прокричал приказ нашим охранникам. Пленных быстро отогнали от воды и осмотрели. Всех солдат со следами воды на униформе отвели в сторону. Когда остальные по команде тронулись дальше, я услышал позади несколько торопливых ружейных залпов и помолился о том, чтобы план Ксавьера оказался удачным.
Вскоре за следующим городом, кажется, это был Орани, мы наткнулись на небольшой чистый родник, где нам все-таки разрешили наполнить фляжки. Вода пахла немного странно, но я добавил в нее йода, которым поделился с Ксавьером, а он в благодарность выделил мне кусочек сухаря, который ему удалось утаить от японцев. На вкус сухарь был ужасен, и, чтобы разжевать его, мне потребовался едва ли не час, но все же он был похож на манну небесную.
Когда мы двинулись прочь от Орани, Ксавьер начал задавать мне вопросы. Большинство из них я не помню, поскольку допрос занял большую часть следующих двух дней и охватывал практически любую область знания. Он спрашивал, бывали ли у меня мигрени, верю ли я в оборотней, читал ли Макиавелли, приходил ли в такую ярость, что все вокруг казалось красным, и были ли у меня когда-нибудь воображаемые друзья. Он хотел знать все о моих родителях, о том, кто, по моему мнению, построил Стоунхендж, о моем понимании лояльности и верю ли я в какого-либо бога. Были вопросы о моих привычках, привязанностях, чудаковатых родственниках и морали. На второй день он меня уже достал со своими вопросами, так что я отошел от него, чтобы подумать.
В тот день к вечеру нас остановили в городке Любао и вместе с тремя сотнями других пленных загнали в рифленый металлический ангар возле какого-то камоте, то есть бататового поля. Там почти не было места, чтобы сесть или лечь, а металл стен и потолка действовал как исправная скороварка, но самым ужасным было зловоние. Там не было туалетов или проточной воды, а, учитывая процветающую дизентерию и всевозможные болезни, санитария отошла в область преданий. Я понял, что японцы уже несколько дней до нас использовали ангар подобным образом, судя по слою экскрементов. Вонь стояла невообразимая. Я стоял в центре этого металлического сооружения и смотрел на всех тех людей, которым удалось дожить до сегодняшнего дня. Наши тела и души были измучены сверх всяких человеческих возможностей. В сгущающихся сумерках раннего вечера на лицах читалось только отчаяние.
Я говорил себе, что только сумасшедший может верить, будто завтра, когда эти огромные металлические ворота откроются, я продолжу переход и пройду его до конца. Японцы побеждают, но мне еще предстоит бросить кости. Люди, подобные мне, выживут. Тогда это поразило меня. Каждый ответ, который я дал Ксавьеру, являлся ключом к разгадке моей тайны, которая отличала меня от тех, кто сдался. Я чувствовал себя иначе, не то чтобы лучше, но как-то отдельно от остальных. Наверное, я всегда ощущал себя именно так, но не осознавал этого до того момента.
- Позволь рассказать тебе о самой первой игре, в которой участвует человек, - говорил Ксавьер, стоя позади меня в темнеющем ангаре. Его голос был мягок, и, слушая его, я разглядывал тающие призрачные очертания обступивших меня людей. - Это было пари, которое заключили твои родители, когда решили завести ребенка. Черты каждого из них составляли узор тех костей, которые они бросили, чтобы создать тебя. Это случайный расклад карт. Но когда определенные ключи случайно попадают в нужные отверстия, рождаются ТИГАРы.
- Тигры?
- Нет, не животные, не огромные кошки, не монстры, но нечто, в чьей природе человеческое изменено таким образом, что дает им возможность открыть в себе непознанные ресурсы. Мудрецы древних земель не понимали этого. Он знали, что подобное существует, и называли множеством ложных имен. К тому времени, как эти предания были записаны в древней земле Вавилоне на первых зиккуратах, по земле уже ходило множество легенд, которыми мы до сих пор пугаем детишек и суеверных людей. Нападения неистовых ТИГАРов приписывались оборотням и ракшасам. Вендиго и сфинксы также обязаны своим вымышленным существованием тем таинственным ключикам, что открывают спрятанные двери и позволяют путешествовать по кошмарам мистера Хайда. В младенческие времена этой земли, в период, предшествовавший неандертальцам, когда мифы и реальность были едины, а восприятие еще не было задернуто плотным занавесом, человечество свободно общалось с этими безымянными явлениями. Порой те древние коды, смешавшиеся с современным сознанием, всплывают на поверхность, и невозможное становится возможным.
- Это звучит как пропаганда расовой чистоты.
- Напротив. Это не имеет ничего общего с теми незначительными физическими или философскими различиями, которые мы используем для оправдания своей ненависти. Во мне смешалась американская, индейская и креольская кровь, но зубчики совпали, и ключ сработал.
Он взял меня за плечо и повернул к себе. Глядя на него в темноте, я мог различить еле заметные изменения, происшедшие с его лицом и кожей. Ничего значительного: ни клыков, ни чешуи, ни меха или антенн, но Ксавьер изменился. Его пальцы впились мне в руки словно стальные, а глаза светились тем светом, который я в состоянии определить лишь как таинственный.
- Не бойся. Я проявил сейчас лишь то, что ты способен осознать. Те ТИГАРы, которые знают, кто они такие и принимают все величие и потенциал этого состояния, полностью контролируют свой дар.
Я ожидал, что мой разум взбунтуется, воспротивится ужасу невообразимой ситуации, в которой я очутился. Но то, что любому вменяемому человеку показалось бы чудовищным проклятием, проникло в мой мозг как воплощение сокровенных желаний. В глубине души традиции цивилизованного мира говорили мне, что ксавьеровская теория ТИГАРов - дело греховное, но я не слушал. Я больше не нуждался в цивилизации для устойчивости.
- Зачем ты мне это говоришь?
- У тебя тот же дар. Теперь я могу тебе это сказать.
Мне захотелось проснуться, вернуться обратно на пыльную раскаленную дорогу, но я знал, что уже поздно. Я осознал глубинную тайну действительности, и она останется частью моего разума до конца дней.
- Что мне теперь делать?
- Ничего.
Его ответ потряс меня. Я ожидал чего-то особенного, некой секретной формулы, или молитвы, или заклинания, но Ксавьер просто провел меня к дверям ангара и сказал: "Теперь будем ждать".
Глубокой ночью мы сидели возле огромных металлических дверей, и Ксавьер рассказывал мне о ТИГАРах и их разнообразном влиянии на нашу историю и мифологию. Если верить его словам, ТИГАРы играли как отрицательные, так и положительные роли. Многие верили, что они находятся по ту сторону добра и зла. Подчас они представали свирепыми бойцами, а порой бывали способны на тончайшие манипуляции людьми. ТИГАРы воплощали собой все подсознательные унаследованные страхи человечества и его наиболее тайные, древние желания, воплощенные в чьем-то преображении. Ксавьер говорил о таких людях, как Джек Потрошитель и Самсон, Мерлин, Макиавелли, Нострадамус и Влад Дракула; он убеждал меня, что все они обладали врожденным даром ТИГАРов. Он объяснял, что многочисленные личностные варианты проявления ТИГАРства ответственны за появление веры в вампиров, ведьм, демонов мести, орков, гоблинов и другие распространенные легенды.
Было уже очень поздно, когда мы услышали, что японцы собираются перед ангаром.
Ксавьер посмотрел в щель между дверями.
- Они заставили нескольких филиппинцев рыть яму у дороги.
- Зачем?