Я появился в MGM в понедельник с "Короной" в руке и еще до исхода дня положил перед Л. Б. свой рассказ, а он, в свою очередь, положил передо мной шестизначный аванс. Затем я сел и написал душещипательную небылицу о днях жизни посыльного из "Вестерн Юнион". Это была безотказная история со счастливым концом, одной-двумя песнями, которые потом можно было насвистывать, и Л. Б., читая ее, закурил большую гаванскую сигару. Но не успела сигара догореть до середины, как жирный коротышка уже вовсю рыдал.
После этого я стал уже не просто контрактным сценаристом MGM, а самым популярным сценаристом самого популярного фильма, на котором я заработал в общей сложности свыше 250 тысяч долларов. Затем я переработал сценарий в роман, который стал книгой месяца и национальным бестселлером, в результате чего я стал богаче еще на четверть миллиона долларов.
В третий раз я поспорил с собой, что утрою деньги, заработанные в Голливуде, и сделаю это в рекордный срок. Итак, я дал себе на это десять дней и махнул на бега, где встретил одного из тех загадочных незнакомцев, которые тыкают пальцем в исчерканную карандашом программку и говорят: "Если тебе нужен мой совет, ставь монеты на Дикси Гёрл".
- Дикси Гёрл, - повторил я. - А ты уверен?
Он просверлил меня одним глазом.
- Как в собственной заднице, - отрезал он.
Так или иначе, но этот навязчивый человек-тень с пиратским взглядом показался мне тогда оракулом момента, я принял его слова за благую весть и поставил три четверти миллиона долларов на Дикси Гёрл.
Затем уселся и стал бестрепетно ожидать окончания заезда.
На дальнем повороте Дикси Гёрл начала опережать остальных лошадей; она их буквально пожирала. Она вырвалась вперед по меньшей мере на шесть корпусов. Я был уверен, что вскоре над моей головой раздастся хор ангелов, поющий "Аллилуйя". Поскольку в тот момент я не сомневался в том, что являюсь чемпионом мира среди писателей-игроков.
И тут…
Какая-то шестеренка в великой пустоте соскочила с оси.
Дикси Гёрл, самая победоносная из когда-либо живших лошадей, споткнулась и упала, сломав правую переднюю ногу.
Таков был конец бедной невезучей лошадки, а также конец удачливейшего писателя-игрока, который был более чем разорен.
В самом деле, я вернулся туда, откуда начал, - только хуже. Удача отвернулась от меня. Вскоре я обнаружил, что не могу больше писать, и хотя Л. Б. продолжал верить в меня и даже предложил мне крошечный кабинетик и зарплату швейцара, но из этого ничего не вышло. Несчастная лошадь, Дикси Гёрл, сразила меня наповал. Вместе с ее ногой разбились и моя удача, самооценка и писательский талант.
Следующие десять лет я жил в замызганных отелях. Я вел самую беспорядочную жизнь, какую мог себе позволить. Я много путешествовал. Играл при малейшей возможности, поскольку был предан игре, и игра, как это ни грустно, была предана мне. Однако мои проигрыши были невелики. Они были столь же жалкими, как и результаты моего писательского труда, которые, можно сказать, и вовсе сводились к нулю.
И тут пришла Мышь.
И тут пришла Пьеса.
И тут пришли два акта без двух страниц - самая лучшая из написанных мною вещей.
И ушла Мышь.
Итак, я стоял и смотрел устало на розоватый рассвет, дивясь, что ждет меня в ближайшем будущем, и тут…
Вошел Тигр.
Он мягко подошел ко мне, зловеще посмотрел мне в глаза и прошептал: "Лун".
Тигр был оранжевый с черным, причем последний цвет лежал в виде безупречных и удивительно гармоничных полос. И одним этим словом "лун" Тигр развеял отчаяние момента.
- Что это значит… "лун"?
Тигр ответил: "Алун".
- Что-то не понял. Ты разве не говоришь по-английски, как Мышь?
Тигр сказал: "Прртт".
Его огромные тигриные глаза отливали рассветным золотом.
- Прртт, - повторил он.
- Что это значит?
- Сола, - ответил он.
И тут я начал догадываться. Почему Тигр должен говорить по-английски - почему не на немецком, французском, русском? На любом другом языке? С другой стороны, я не знаю ни одного из этих других языков. Тогда до меня дошло, что Тигр говорит по-тигриному.
- Ты друг Мыши? - спросил я.
Тигр сказал "Ппптт", что звучало почти как "Прртт", но чуть иначе. По-моему, это означало "нет"; во всяком случае, у меня нет причин в этом сомневаться.
В течение некоторого времени мы с Тигром смотрели друг на друга. Затем, медленно моргнув, он отвернулся, возможно, разглядывая рисунок на обоях, а возможно, ничего на разглядывая, потому что тигры обожают смотреть ни на что, а потом притворяться, будто ничто - это что-то.
Внезапно с каким-то озарением я понял, что с явлением Мыши я обрел надежду. Однако явление Тигра принесло мне нечто гораздо более значительное, нежели надежда. Ибо я теперь обладал верой.
Да, с явлением Тигра я обрел веру.
Я сел за маленький столик в комнате № 125 на пятом этаже отеля "Грейт Нозерн" в великом городе Нью-Йорке и с замиранием сердца положил пальцы на клавиши. Затем, начав грохотать, я увидел, что Тигр улегся и замурлыкал.
Я перестал грохотать.
Тигр перестал мурлыкать.
Я нажал на клавишу, напечатав букву "Т".
Тигр издал незавершенный мурлыкающий звук, оборвавшийся на середине.
Теперь я точно знал, кто такой Тигр, и продолжил свой грохот, чтобы превратить хаос в гармонию, принести свет в тьму, сделать расплывчатое точным, восславить абсурд и благословить чудаков.
И чем больше я молотил по клавишам, тем громче мурлыкал Тигр, и это звучало так, будто я печатал в гараже рядом с дизелем, работающим на холостых оборотах. Зная, что являюсь жалким, слабым, разоренным дураком, а также великим, гневным и замечательным писакой, я бил по клавишам машинки и заставлял маленькую "Корону" хорошенько плясать в утреннем свете. И чем громче стучали клавиши, тем громче мурлыкал Тигр.
А теперь вы знаете, почему Сейдж в конце моей пьесы "Путь мира", получившей Пулитцеровскую премию, закрывая третий акт, говорит: "Тигр, в чьем имени звучит любовь".
Карен Хабер
ПАРТИЯ С ГЕНЕРАЛОМ
Хриплый крик петуха разбудил Марию Веру перед рассветом. Она села в кресле и поняла, что ее муж Карлос так и не вернулся домой.
Петух продолжал протестовать против окончания ночи пронзительным, почти человеческим, сварливым голосом. Откуда-то со стороны пыльной, разбитой глинистой дороги откликнулся другой петух. Вскоре привычный птичий хор Вилларики заголосил во всю утреннюю силу, призывая каждого проснуться ни свет ни заря, выпрыгнуть из кровати и поспешить к мешку с зерном.
Спина Марии затекла за ночь, проведенную в жестком деревянном кресле возле печки, глаза резало, словно их запорошило песком. Она встала, умылась, расчесала длинные черные волосы, заплела их в косы и надела бабушкин серебряный крестик, предварительно поцеловав его.
В городке, давно забытом Богом, только Мария носила крестик. Соседи злословили у нее за спиной и открыто смеялись над ее нелепой, патетической и бессмысленной верой. Но Мария была упрямо привержена своей религии, подобно тому, как маленький ребенок не дает выбросить сломанную, безголовую, но все еще любимую куклу.
Зевая, она прошла на кухню, чтобы выпить стакан молока. Затем она села за стол и поела холодных корней маниоки, которые сварила накануне вечером.
- Доброе утро, Мария. - Хоакин, рассыльный из табачно-винной лавки, принадлежавшей ее мужу, стоял, прислонившись к дверному косяку, и голодным взглядом провожал мясистые кусочки маниоки, исчезавшие во рту Марии.
Она торопливо проглотила.
- Чего тебе, мальчик? Карлоса нет. Он так и не пришел домой.
Черные глаза Хоакина округлились от ужаса.
- Я видел его с людьми Генерала. Вчера вечером.
- Что?
- А сегодня утром, когда я, как обычно, пришел в магазин, там было темно. Дверь заперта. Вот я и пришел сюда.
"Боже, - подумала Мария. - Неужели это случилось? Неужели Карлос пошел к Генералу?"
Страх сковал холодом ее кишки. Она знала, что бывает с теми, кто играет с Генералом в его игры удачи. Знал и Карлос. Какая же страсть обуяла его?
Мария откинулась на жесткую спинку кресла и почувствовала, как сердце сжалось в груди. Как же мог Карлос отправиться играть с Генералом? Почему именно сейчас? Если это правда, то он пропал. Не многие из тех, кто уходил в большой дом с белыми колоннами, возвращались; во всяком случае, на памяти Марии и ее матери таких не было.
Генерал жил в Вилларике, сколько Мария помнит, а может, и дольше: самая старая женщина в городке частенько пересказывала истории о знаменитых играх Генерала, слышанные ею от ее бабки. Невероятно. Глупые старые клуши становятся такими рассеянными и суеверными.
В каждом городке есть большой человек, даже в таком замызганном и засиженном мухами местечке, как Вилларика, где церковь заброшена и только кантина открыта по воскресеньям. Лучше уж, не задумываясь, называть его генералом, сеньором, боссом. Какая разница, кто он такой на самом деле?
Каждый Генерал в этой стране занимается одним и тем же: отбирает у крестьян лучшую часть урожая, обкладывает торговцев налогами, ворует молоденьких девушек из школы, держит казино, занимается контрабандой оружия, а то и чем похуже.
Ходят слухи, жуткие истории о массовых захоронениях в Чако, каннибализме, сатанистских ритуалах. Даже те, кто объявляет себя атеистами, вроде Антонио Сантино, крестятся при упоминании Генерала и ужасающих азартных играх, которые ведутся в его большом доме.
Но никто не осмеливается протестовать. Лишь глупцы жалуются на налоги или что-то еще. Остальные улыбаются. Никто не говорит. Молчание стало нормой в Вилларике. Молчание и Генерал. А те, кто идет играть с Генералом, не возвращаются.
Карлос Вера часто опаздывал к ужину - он никогда не мог отказать себе в удовольствии перекинуться в картишки. Рожденный игроком, он любил карты, и они, похоже, любили его. То же самое можно было сказать про его отца и старшего брата. Игра была их наследственной болезнью.
Единственной причиной, почему Карлос никогда прежде не ходил к Генералу, было воспоминание о том, что произошло с его отцом Энрике и братом Эдуардо. Они пошли туда, оба, вместе, словно мотыльки, влекомые пламенем толстой свечи, и не вернулись. Карлос тогда был ребенком, но он хорошо знал, какое ужасное событие случилось в его семье. Когда он вырос, эхо материнских рыданий хранило его словно талисман.
До сих пор. Генеральские игры в конце концов заманили и Карлоса. Мотылек полетел на пламя, как остальные.
Мария не хотела верить в то, что это когда-нибудь случится. И вот вчера вечером, как и много вечеров до этого, она смотрела на часы, вздыхала и ставила котелок с курицей в старую газовую духовку, чтобы подогреть.
"Он скоро придет, - говорила она себе. - Вот только сыграет партию-другую в кантине. Это его натура. Будь терпелива и надейся на то, что Карлос выиграет больше, чем проиграет". Она вытащила из коробки со штопкой один из его носков и уселась в кресло-качалку возле печки. Заходящее солнце разбросало длинные пурпурные тени по маленькому глинобитному домику.
Небо стало фиолетовым, затем темно-синим. Все носки были починены, сложены и убраны в дешевый сосновый комод возле кровати. Карлоса все еще не было.
А может, быстро подумала она, он пошел в штаб-квартиру партии. Конечно, он и полгуарани не пожертвовал бы на политику. Просто он любил играть в карты с членами Синей партии. Да, да, конечно. Карлос, должно быть, пошел туда.
Когда звезды начали прокалывать холодные белые дырочки в темном котелке неба, Мария решила, что сейчас ее муж, наверное, ушел из штаб-квартиры - если он был там - и встретил этого никудышного Антонио Сантино. Они скорее всего отправились в какой-нибудь захудалый бар выпить мате. Да. Они сейчас пьют, играют и хором поют старые песни Чако.
Когда большие часы на церкви пробили полночь, у Марии подошли к концу и терпение, и запас разумных объяснений происходящего.
"Он уже не придет, - осознала она. - Он проведет еще одну ночь с какой-нибудь шлюхой у реки". Несмотря на все обещания, на всё заверения, что с этим покончено раз и навсегда. Мысль об этом совсем доконала ее. Она была слишком измучена и полна отвращения, чтобы встать с кресла у печки, поэтому просто закуталась в серую шерстяную шаль и уснула.
Теперь Мария почти сходила с ума от страха. Где Карлос? Так или иначе, она должна его отыскать. Она сбросила шаль, рванулась к двери и побежала по пыльной дороге в город, к кантине.
В такую рань посетителей еще не было. На столах торчали ножки перевернутых деревянных стульев, и Рафаэль Гонзалес протирал кафельный пол. Когда Мария подошла, он поднял голову.
- Hola, - сказал он сонно, но глаза смотрели настороженно. - Que tal?
- Рафаэль, ты видел Карлоса вчера вечером?
- Вчера вечером было тихо.
- Но он был здесь?
Рафаэль покачал головой и начал тереть пол с двойным усердием, стараясь не встречаться с ней взглядом.
Сердце ее забилось. Мария поспешила вниз по улице, мимо лавки мясника, где в витрине висели почерневшие бараньи туши - настоящий пир для мух - к штаб-квартире Синей партии. Заглянув в окно, она увидела Алехандро Гомеса, партийного секретаря, который, сидя за деревянным столом, изучал вчерашнюю газету и потягивал себя за пышные черные усы. Когда Мария вошла, он поднял голову и оторопело уставился на нее, широко открыв глаза. Но тут же замаскировал эмоции под дежурным выражением лица.
- Buenos dias! - сказал он официально.
У Марии перехватило дыхание от страха.
- Ты видел Карлоса?
- Карлоса? Нет. - Он разгладил усы, левый, правый, и посмотрел на нее с сочувствием. - Я слышал, он ушел. Из города.
- Из города? Куда?
Гомес пожал плечами и вернулся к своей газете.
Выйдя из штаба, Мария чуть не столкнулась с Антонио Сантино, давним партнером Карлоса по игре. Он вежливо кивнул, пропустил ее и двинулся дальше. Она догнала его, схватила за ворот голубой рубашки и повисла на нем, умоляюще глядя в глаза.
- Антонио, - сказала она. - Где Карлос?
- Карлос? Разве он не здесь? - Голос Антонио выдал фальшивую нотку, словно он очень старался казаться беззаботным. - Возможно, играет где-нибудь в карты.
Он нежно потрепал ее по руке, освободил воротник и быстро зашагал по улице.
Мария стояла одна, глядя на закрытые ставни домов, и чувствовала на себе взгляды множества глаз из-за этих ставен. Никто не хотел сказать ей правду, но она ее знала. Карлос пошел играть в карты с Генералом.
Она переборола ледяной страх, начавший было подниматься из живота к горлу, грозя задушить ее, заморозить навеки ее рот и заставить замолкнуть.
Бог знает что случилось с Карлосом в игорном зале генеральского дома, пока она спала. Мария задрожала. Карлос мог быть импульсивным, искренним, подчас изменял ей, но таковы были все мужчины в городе. Да, он любил карты - с этим можно было смириться. Он был ее мужем, и она не хотела жить без него.
Она медленно побрела домой и увидела Хоакина, ожидающего ее у двери. Увидев ее, он вскочил на ноги.
- Это ошибка, - сказала она ему. - Я знаю, что ошибка. Я пойду к Генералу и попрошу за Карлоса. Карлос иногда бывает придурковатым. Разве я не знаю? - Ее смех прозвучал громким, безнадежным аккомпанементом к словам. - Он открывает рот прежде, чем подумает, но он не такой уж бедокур или заядлый игрок. Он просто обязан вернуться домой. Как же я буду управляться с лавкой? С домом? Генерал это поймет. Конечно, поймет.
Хоакин смотрел на нее.
- Мария, ты спятила? Что ты говоришь? Никто никогда оттуда не возвращался.
- До сих пор.
- Но, Мария…
- Не пытайся меня отговорить. Я попрошу его, а если это не сработает, я заставлю его отпустить Карлоса.
Парень судорожно глотнул.
- Тогда я пойду с тобой, если не возражаешь. - Даже произнося эти слова, он начал дрожать, но все же сумел храбро вздернуть голову.
- Не будь смешным. На кого ты пытаешься произвести впечатление? Кроме того, если ты пойдешь со мной, кто останется в лавке? Ступай туда и жди Карлоса. И захвати запасной ключ от кассы.
Хоакин так просиял, что Мария тоже улыбнулась, несмотря на беспокойство, грызущее ее душу.
- И помни: я пересчитывала деньги вчера утром, - сказала она. - Поэтому оставь всякие дурацкие идеи вроде покупки леденцов.
Он кивнул, все еще улыбаясь, помахал рукой и убежал.
Мария вымыла руки и надела лучшее платье, белое с кружевным воротником, которое надевала только по воскресеньям. Она надела пару белых кожаных туфель, которые Карлос купил ей в Асунсьоне и которые она гордо носила, несмотря на жесткий шов, который натирал пальцы правой ноги.
Генералу придется ее выслушать. Он увидит, что она порядочная преданная жена, нуждающаяся в своем муже. На этот раз он сделает исключение.
Она произнесла короткую молитву перед бабушкиным деревянным распятием, висевшим в спальне в изголовье кровати, и дотронулась до своего маленького серебряного крестика на шее.
Она еще раз быстро осмотрела дом, набираясь уверенности от этих знакомых домашних вещей. Она кивнула креслу-качалке и попрощалась с часами на полке. Затем шагнула через порог и заперла за собой дверь.
В соседнем дворе Анита Кабеза вешала мокрые простыни на истертые почерневшие веревки.
- Мария, - окликнула она. - Куда ты так спешишь? Сегодня слишком жарко. Зайди попить кофейку, и я расскажу тебе о том, что мне вчера сказала Луиза.
Как ей ни хотелось этого, Мария знала, что останавливаться нельзя.
- Не сейчас.
- Почему? Что за спешка?
- Иду к Генералу. Мне сказали, что Карлос там.
Анита больше ничего не сказала. Застыв с обвисшей, мертвой простыней в руке, она быстро перекрестилась и уставилась на Марию, словно видела ее впервые. Секунду спустя она повернулась и заспешила в дом, захлопнув за собой дверь. Лязг засова прогремел, словно пушечный выстрел.
Мария закусила губу и спросила себя: а что ты, собственно, ожидала? Она быстро зашагала мимо домов друзей и соседей. Каждый встречный смотрел на нее с сожалением, словно думал про себя: pobrecita. Как будто все они знали, куда она идет.
Когда она дошла до центральной площади городка, уличный метельщик Рамон печально поприветствовал ее. Она кивнула, высоко подняла голову и пошла дальше.
Вскоре она добралась до большого розового дома, окруженного высокой стеной, увитой оранжевыми бугенвиллеями. Здесь жили немцы, немцы, свободно говорившие по-испански и даже немного на гуарани, хотя Мария притворялась, что не понимает, когда они обращались к ней на этом языке. Гуарани был не для иностранцев. А немцы всегда останутся estranjeros. Даже если они живут в городке со времен последней большой войны и их детей нянчат парагвайские женщины, обучая их говорить по-испански, как местных.