– Это я устраиваю?! – возмутилась Землепотрясная Даша. – Да я пришла сюда, чтоб сказать тебе большое спасибо за вчерашнее… поблагодарить за подарок! Обнять, поцеловать… а ты снова начал. "Где ты работаешь, как ты живешь?"
– Я действительно рад, что тебе понравился бабушкин перстень. – Голос отца звучал безнадежно, так говорят перед тем, как попрощаться, признав про себя бессмысленность встречи, беседы… бессмысленность самой Даши?
Обида была такой горькой и незаслуженной, что Чуб не сразу извлекла самое главное из прозвучавшего:
– Перстень?
– Перстень моей мамы Анфисы… твоей бабушки. Она просила отдать его на твой двадцать пятый день рождения. А я не сдержал обещание. Весь год мы были с тобой на ножах. Но перед Новым годом следует отдавать все долги. Потому я завез его вчера и отдал твоей маме.
– Ты завез перстень… а потом? Где ты был вчера вечером?
– Это важно?.. В ресторане, с женой и друзьями… а что?
– Уже ничего.
Чуб достала смартфон, нашла фото с Дедом Морозом, еще раз взыскательно посмотрела на засвеченный кадр и перевела взгляд на папу.
М-да…
Несомненно, Маша подметила верно: глаза у Мороза были их семейные, можно сказать, "фамильные", с характерным иконописным разрезом, с красивыми веками… такие и у папы, и у дяди Сережи, и у ее двоюродного брата Вити… и еще у сотен людей!
Даже у святого князя Владимира на православном календаре за спиной секретарши!
Глава шестая,
в которой всем очень страшно
– Salve! – произнесла волшебное приветствие Землепотрясная Даша.
И они с Даном вошли в гулкий пустой готический подъезд дома на Ярославовом валу, 1.
– Ты правда-правда-правда-правда не сердишься, что мы не попали в кино? – еще раз уточнила она.
Далеко не в первый раз в жизни Даша Чуб пришла на свидание с опозданием на полчаса, но, наверное, впервые так искренне переживала по данному поводу.
– Мы два дурака, стоим другу друга… ты забыл дать мне свой номер, я тебе – свой. Хорошо, что ты дождался меня… Еще раз прости.
– Ничего, – сказал Дан, – сходим завтра. На другой фильм, на другой сеанс.
– На какой?
– На какой ты не опоздаешь, на тот и пойдем.
Даша не поняла, шутит он, или прикрывает шуткой обидку, или пытается сказать ей, что готов ждать ее бесконечно… Но на всякий случай поклялась, как могла жарко:
– Завтра я точно не опоздаю! Зайду к тебе на фуникулер, и мы вместе пойдем.
– Договорились. Только завтра я уже фуникулер не вожу… завтра я буду работать на Крещатике в комнате ужасов.
– Ух ты!.. Ты чё, каждый день работу меняешь? – не особенно удивилась, скорей восхитилась она.
– Угадала, – улыбнулся он. – Все ближайшие каждые дни. Хочу попробовать все, о чем мечтал…
– …в детстве?
– А ведь ты не угадываешь… – Высокий, светлоглазый, Дан склонился над ней, и во взгляде его плескалось откровение – то редкое чувство, когда кажется, что встреча с другим человеком расширяет сознание и делает мир бесконечным, как космос. – Ты знаешь меня, как никто другой… мне так кажется… сразу так показалось… когда увидел тебя на перилах в Кэт Молле. Ты понимаешь меня? И правда-правда не осуждаешь?
– Правда-правда-преправда! – громогласно заверила его Даша Чуб. – Я в детстве тоже фуникулер хотела водить – целый вечер хотела. А еще хотела тетей в красной шапочке стать, которая в метро вагоны встречает. Еще стюардессой. И летчицей-космонавткой… Я в детстве чего только ни хотела. И я тоже так чувствую, – она посерьезнела. – Мы с тобой точно тысячу лет знакомы.
– В том и проблема. – Дан опустил потемневшие глаза. – Прости меня.
– Прощаю… за что?
– Я не знал, что у нас все серьезно.
– А все серьезно?
– Очень… мне так кажется.
– Отлично!
– Отвратно. Я должен сказать тебе правду.
Они помолчали.
– Даже не знаю, как мне теперь это сказать… Я здесь ненадолго.
– В Киеве?
– Я скоро уеду. Потому и хочу все попробовать до отъезда… так что прости…
– Не прощу! – объявила Даша таким тоном, каким объявляют войну. – Не отпущу! – Она рефлекторно вцепилась в рукав его синей куртки.
– Все уже решено. Тут без вариантов, это реальная работа, – сказал он, извиняясь. – Я не могу остаться. Но, может быть… ты поедешь со мной? Ты ведь чумовая, как я… вдруг вот так возьмешь и пойдешь? – слабая надежда, приправленная комплиментом и шуткой.
Дурак… он так и не прощелкал ее!
– С тобой? – Она с облегчением выдохнула страх. – Хоть на край света! Хоть за край света… Хоть за край края.
"Уйти из Киевиц?" – спросила она себя.
"Ради такого, как он? Да легко… Давно пора было это сделать!"
– А если в Африку? – поддел ее Дан. – Все равно поедешь?
– Хоть прямо сейчас.
– Без вещей?
– В Африке мне и набедренной повязки хватит. Ты просто не знаешь, как она мне идет…
– Ты не шутишь? – Он явно не мог поверить в ее слишком общие слова.
– Нисколько. Давай, рассказывай, куда и когда мы едем?
– Мы?..
– Решено и подписано… ставим печать!
Землепотрясная встала на цыпочки и сама поцеловала его в сомневающиеся губы…
И все изменилось. Навсегда.
Вначале ей показалось, что Дан резко отшатнулся от ее прикосновения. Она успела заметить, как радостная улыбка слетела с его лица и разбилась об узорчатый мозаичный пол – так стремительно углы его рта поползли вниз, рот превратился в оскал, лицо заледенело, застыло. Руки обвисли, тело полетело вниз, давая крен на левый бок, голова глухо стукнулась, шея нелепо вывернулась…
Чуб громко всхлипнула, присела, обхватила ладонями его щеки – они казались ледяными.
– Ма-а-а-а-а-а-а-ша!!!!!!! – заорала она на весь подъезд.
Как огромный фонтан, крик взлетел к четвертому этажу, попал в цель, как гарпун.
Сверху скрипнула дверь.
– Что случилось?.. – обеспокоенно спросила с высоты Ковалева.
– Маша… Я его убила! Я убила его!!!!!!
* * *
– Я не знаю… – еле слышно прошелестела младшая из Киевиц, – но, кажется, я не могу его излечить.
– Как это не можешь? – не поняла Землепотрясная Даша.
Неподвижный, угасший, застывший Дан лежал на диване в круглой комнате Башни Киевиц. Его глаза, подернутые изнутри бессмысленной мутью, как стекла, покрытые непроницаемой пеленой мороза, оставались открытыми. И Даша не могла заставить себя их закрыть – ведь глаза закрывают только покойникам.
А она не верила в окончательность смерти.
– Я не знаю… такого еще не было. – Маша разделяла ее чувства. Она в страхе смотрела на свои руки, так смотрят на покойников, не в силах поверить, что жизнь ушла из этих тел, еще день, час, мгновенье тому бывших живыми. – Я не могу воскресить…
– Как такое ва‑аще может быть? – повысила голос Землепотрясная. – Сколько раз ты делала это! Для тебя смерть как… практически грипп! Еще три часа назад все было нормально, ты ж воскресила Ромчика… Что могло измениться за три часа?
– Я не знаю.
– Ты должна! – заорала Чуб.
– Не кричи на нее, – предупредительно рыкнула Катя.
– А что мне еще делать, если не кричать? – В отчаянии Даша встала на колени пред Даном, дотронулась до его ледяного лба.
Он был совершенно холодный: не как труп – словно сам лед, покрытый тонкой человеческой кожей.
– Он не умрет!
– Конечно, нет, мы что-то придумаем… – горячо залепетала Маша.
– Даша, он уже умер, – ледяным тоном сказала Катерина Михайловна.
Она положила прекрасную холеную руку на лицо Дана и опустила ему веки.
– Умер?.. – На мгновение Даша умерла вместе с ним, но сразу воскресла, всем сердцем отказываясь принять неизбежное, признать, что Машино "не могу" окончательно. – Я не верю! Не верю… – Она помолчала. – Вот почему мне сегодня приснился гроб… Это был вещий сон!
– Какой еще гроб? – вскинулась Катя.
– Наводнение, и гроб вплывает ко мне в комнату через окно, а в нем покойник… и просит: воскреси меня. Хотя, говорят, если кто-то снится в гробу – у него, наоборот, будет долгая жизнь, – оживилась она. – Значит, Дан точно воскреснет? Или нет? Что все это означает, не знаешь? – Землепотрясная с надеждой посмотрела на пристроившуюся под елочкой белую кошку.
– Я сны не толкую, – глухо мяукнула Белладонна, как будто ей предложили нечто обидное. – Это к Бегемоту. Он в третьей жизни был колдуном.
Сидящий на каминной полке черный кот посмотрел через плечо и ответствовал скупо и жестко – по-мужски:
– Колбаса, ливер. Елисеевы. 89‑й.
– За толкованье сна купи ему в магазине "Братьев Елисеевых" ливерной колбасы. Но только в 1889 году, – перевела студентка-историчка.
– А что в нее в 90‑х подкладывать стали? – живо заинтересовалась хозяйка торгового центра.
– Где я сейчас старую колбасу возьму тебе? – Отказ кота окончательно взорвал хрупкий мир внутри Даши. – Растолкуй сон, а я сгоняю.
– Сгоняешь – растолкую. – Кот отвернулся.
– Падла усатая… что означает мой гроб?! Он же умрет! – Осатанев, Землепотрясная запустила в черную паскудину тапочку.
Кот сдрыснул с камина, неведомым, точнее, одним кошкам ведомым способом умудряясь сохранять при бегстве презрительный вид.
– Он умрет, – повторила Чуб тихо, сжимая ладонями пульсирующие от безответных вопросов виски. – Как?.. Почему?
– Он уже мертв, – жестко повторила Катя. – И я не знаю, что ты с ним сделала… Но если хочешь помочь ему, лучше вспомни подробно все, что случилось.
– Я… – Даша вряд ли б смогла позабыть случившееся и спустя десять лет. Она крепко прижала ладони к губам, ее лицо сморщилось. – …я поцеловала его.
– Ничего себе, – Катерина невольно отступила от Землепотрясной на шаг.
– Опять? – подняла голову Маша. – Рому ты тоже поцеловала… ты послала ему воздушный поцелуй… Помнишь?
– …воздушный, – припомнила Даша.
– Наверное, поэтому его я еще смогла оживить. А вот Дана…
Чуб зарыдала:
– Неужели это я его?.. Но как я?.. И за что? И что теперь делать?
Ответом был глухой звук падения – бесшумно переместившаяся на книжный шкаф Белладонна сбросила с полки на ковер старую бледно-лиловую книгу с обтрепанными краями и побледневшим золотым корешком.
Перевернувшись в падении, та распахнулась в середине.
– Одоевский, – быстро подняла книгу Маша. – О-о! – прочитала она пару строк на открывшемся развороте. – Твой сон очень похож на рассказ князя Одоевского… Наводнение во время великосветского бала… прямо в зал вплывает гроб с молодым человеком и подплывает к даме, которая погубила его… потому что не любила на самом деле, а была лишь кокеткой.
В ответ на полученные от князя жестокие обвинения Чуб заревела так, что Кате и Маше показалось: сейчас обвалится балкон, потолок и Башня Киевиц в придачу.
– …и что это значит? Я не любила его на деле… И потому погублю?
Катерина смолчала, Даша исправилась сама:
– …погубила… убила… нет, вам не понять!.. Мы с Даном одной крови, я чую… мы одинаково дышим… дышали… нет, я не верю!.. Я лишь представлю, что его больше нет, я словно снова лечу в тот колодец!
Маша внимательно вгляделась в черты Землепотрясной. Они с Катей шутили, что Даша влюбляется каждую пятницу, а пятниц у нее на неделе – как водится, семь. Но сейчас пухлощекое, беззаботное, как румяное яблоко, лицо Даши Чуб словно похудело, черты заострились, в глубине глаз притаилось страдание, а приоткрытые губы еще помнили угасающий вкус счастья – снежинок с Ярославова вала, таявших у нее на губах.
– И девушка, которая прыгает в колодец, тоже из сказки Одоевского? – вспомнила Катя. – Кто он вообще таков, этот князь?
– Владимир Федорович Одоевский, из рода Рюриков, – перешла Маша к вводной статье сиреневой книги. – Между прочим, потомок нашего святого князя Владимира. Писатель. Мистик. В одном из своих рассказов предсказал Интернет… Он первым реабилитировал Деда Мороза, описав его не богом холодной смерти, а добрым дедом, который дарит подарки хорошим и не дарит плохим. После его сказки "Мороз Иванович", ставшей очень популярной, Мороз и стал таким, каким мы знаем его: лучшим в мире богом, исполняющим раз в год все желания.
– Интернет… он обладал даром предвидения, – отметила Катя. – Не исключено, что Одоевский провидел и как подкатить к Деду Морозу, как сделать его добрым… Какой в его сказке сюжет?
– Хорошая девушка получает награду, – отчиталась студентка. – А плохая – получает поддельные бриллианты в виде кубиков льда.
– Почти как ее ожерелье.
Младшая и старшая Киевицы одновременно посмотрели на хрустальные звезды, мерцающие на шее у Даши.
– Если бы его подарил не твой отец, я б сказала, что это вовсе не дар… а проклятье. Твои ледышки и морозят людей. А что отец сказал про колье?
– Ничего, – мертвенно произнесла Даша Чуб. – Он его не дарил. Это не он приходил.
– Не он… А кто же тогда? – Катя почувствовала, как холодеет спина. – С кем мы вчера тут танцевали?
– Со Смертью, – мрачно сказала младшая из Киевиц.
* * *
Маша замахала руками, как испуганная птица, поспешно стащила через голову белый, подаренный Дедом свитер и отшвырнула его прочь.
В камине стрельнула еловая ветка.
– …князь Одоевский упомянул колодец не случайно, – заговорила студентка-историчка. – В старых-престарых сказках, сюжет которых датирован еще периодом Древней Руси, герои часто попадали через колодец в иной мир.
– В сказочный мир, – кивнула Даша.
– Скорее в загробный… Потому что настоящий Дед Мороз – хозяин загробного мира!
"Так Дед Мороз – это Смерть? А его посох – коса?" – засмеялась вчерашняя, беззаботная Даша. Сегодняшней Чуб показалось, что это совсем не смешно.
– Смерть и зима – в понимании наших предков, сельских жителей, – были, по сути, едины. Во-первых, зима – это смерть природы. А во-вторых – зимой умирало от голода и замерзало насмерть великое множество людей и зверей… Но самое удивительное, – продолжила Маша, – что и сейчас по статистике больше всего людей умирает именно в новогоднюю ночь. На Новый год и Рождество совершается больше всего самоубийств… Самая радостная ночь в году – абсолютное торжество смерти! Вот почему среди масок зимних колядников обязательно присутствует маска смерти с косой. И Снежная Королева в понимании Андерсена – тоже была смертью. Ведь сказочники – хорошие сказочники – не рассказывают сказки, а пересказывают древнюю правду… ту, что современные люди могут принять лишь в виде сказок.
– Хочешь сказать?.. – поняла ее Катя.
– Я хочу сказать, что вчера мы позвали на ужин Бога Смерти. И он пришел.
– Велес?
Катерина Михайловна уже оживила телефон, набрала "Велес"… и сразу узнала его! Громадный, с мохнатым телом, с большими изогнутыми рогами козла. Она вспомнила Крампусов с хворостинами и рогатую тень, хлестанувшую спину. И самого страшного, сотканного из мертвенного белого снега, с бледным лицом мертвеца и окровавленным подбородком. Было ли все это маской? Или как и те, другие, знакомые ей по шабашу ведьм…
"Велес, – прочитала она, – предстает в ипостаси рогатого бога или змея…"
– Забудем про Велеса. Для древних Дед Мороз – это чистая смерть… – убежденно сказала Маша. – Слово "Карачун" прямо означает "смерть". Окочуриться – значит "умереть". Елки испокон веков бросали в могилы и делали из них похоронные венки. А Колодец – это тот свет, загробный мир. И дань ему – просьба помиловать нас от смерти этой зимой… Но мы забыли, что в древности Дед Мороз не раздавал подарки, а требовал их, брал со всех дань. И какую дань мы ему принесли?
– Дань – это Дан… мой Дан? – угадала непрозвучавшее Даша.
– Я не знаю. Знаю одно… Две из нас уже принесли свою жертву Смерти. Теперь люди вокруг Даши умирают… а я… я утратила возможность воскрешать – дарить жизнь. И если дар воскрешения – не последняя жертва… – Маша машинально положила руку себе на живот, и ее рука дрогнула, точно слова опережали мысли, и лишь сейчас она поняла смысл собственных слов. – Сегодня вторая ночь Тьмы. И если Смерть снова придет к нам за дарами?.. Как в той сказке Андерсена, где Смерть украла зимой у матери ребенка…
Балконная дверь хрипло вздрогнула – кто-то невидимый за побелевшими стеклами с силой дернул ее снаружи.
Одно бесконечное, растянувшееся в вечность мгновение Три Киевицы смотрели на вход в их дом через небеса. Дверь задергалась вновь, загремела дряхлым деревом и древними петлями. Нечто неведомое стучалось и рвалось к ним…
– Успокойтесь, это ветер. Никто не придет, – сказала Чуб. – Я точно знаю – я слышала, как Дед Мороз загадал Кате загадку: "Где-то там стоит дом-храм, что о нем известно вам? Сколько куполов на нем, столько я приду в ваш дом…"
– Я так и не смогла на нее ответить, – кивнула Катерина. – Это единственная неразгаданная нами загадка.
– Тобой. Мы-то знаем ответ, да, Маша? Купол всего один, – напомнила Даша. – От Андреевской церкви. Смерть не придет второй раз…
Лицо младшей из Киевиц заледенело, глаза стали стеклянными.
– Три… – сипло сказала она. – До революции на доме-тереме было еще два купола. Дом даже обвиняли в том, что его купола чересчур уж похожи на церковные. Потом их снесли… Смерть придет к нам сегодня. Мы сами позвали ее… И никто нам не поможет, ни ведьмы, ни Демон, все сбежали из Киева. – Она закрутилась, вопрошая себя, куда им бежать, и не зная ответа…
А Даша вспомнила слова Романа про страшную "потвору" и про детей, которые в страхе сидели в доме… Прямо как ведьмы, которые сбегали из Города, – Ромчик был в чем-то прав. Иначе чего они все так боялись?
– У нас не Андерсен, у нас тут другая сказка – Одоевского, – сохранила спокойствие Катя. – Все Киевицы ежегодно проводят Великий ритуал, а значит, в нем самом нет ничего смертельного. Значит, мы просто сделали что-то не так… и нужно лишь понять, что именно? Что еще было в той сказке про Смерть?
– В какой из сказок про смерть? – спросила дрогнувшим голосом Маша.
– Ну, про Деда Мороза! Две девочки прыгают в колодец, а дальше? За что хорошая получила награду?
– Дом ему хорошо убирала, шила, перину взбивала.
Фыркнув, Белладонна вскочила студентке на плечо и ударила неодобрительной белой лапкой по страницам книжки, возвращая хозяйку к предисловию. Маша послушно вчиталась.
– Белладонна права. До Одоевского существовали народные версии сказки. В одном случае она Морозу рубашку соткала, в другом просто правильно на вопрос отвечала: "Холодно ли тебе, девица?"…
– Как в детском фильме "Морозко"?
– Ну да, "Морозко", поэма Некрасова "Мороз, Красный нос" – разные версии одной и той же древней истории. И если подытожить: хорошая девушка – Мороза ублажала, поила-кормила, не дерзила и не шутила. А плохая…
– Достаточно. Я поняла. – Даша Чуб встала над Даном. – Я – плохая девушка… девушка с ледышками в наказанье. – Она медленно сняла с шеи свое ожерелье, швырнула его в горящий камин. – Я вчера весь вечер шутила над Морозом, над нашим Великим ритуалом… О’кей. Я буду хорошей девочкой. Если только Дед может вернуть мне обратно Дана… Я месяц ему полы мыть буду, рубашки шить… все сделаю! Приду, поклонюсь… Вот бы что-то подарить ему. Что обычно важным мужчинам дарят?