Вова встретил меня неожиданным сообщением.
– Падай на кровать и дыши спокойно. Я тебе пальпацию живота делать буду.
И, правда – сделал. Начал мять мое пузо. Сам мнет, а лицо потустороннее, словно он пальцами внутрь заглядывает. Больно не было. Было как при щекотке. Я смеялась, а Вова глубокомысленно перебирал своими деревянными пальцами мой живот.
– Пузо мягкое, безболезненное, – постановил он и прибавил, – Оладьев не будет. Тебе сейчас полезнее супа поесть. Так что – приступай.
– Это кулинарное рабство! – вяло возразила я, но покорно поволоклась на кухню.
К моему удивлению Вова решил обойтись банкой консервированной горбуши. К которой прилагался пакет овсяных хлопьев, луковица и пять картошек. По всей видимости, все это дело нужно покидать в кастрюлю и суп готов. Вздохнув, я начала резать лук.
– Тебе и, правда, легче? Я так и думал. Какой дурак станет яд в мороженое совать? Ты хоть знаешь, как он выглядит? Зерна, пропитанные отравой, – важно пояснил Вова.
– Гад ты после этого. Я же все-все выбросила. Даже кофе.
– Куда?
– Пока в мешке дома лежит, – нехотя призналась я.
– Ну и в чем проблема? Достань и пей себе свой кофе. Хоть упейся.
При слове "пей" меня снова забеспокоил желудок, утомленный промыванием.
– Если при мне кто-то еще раз вспомнит про воду, я за себя не ручаюсь, – предупредила я.
Вова недоуменно смотрел на меня, словно его заклинило на желании высказаться по поводу жидкостей и питья.
– Точно! На пакетике так и было написано – зерна, – вспомнил Панк.
– У нас в магазине крыс травили прошлой осенью, так эти зерна были разноцветные. Розовые, синие, зеленые. Я точно помню, – услышав слова Вовы, я похолодела.
– Вова, у меня салат был розовый. Местами. Я еще подумала, что показалось.
– Ну что тебе сказать – тебе крупно повезло, что ты его не скушала. Я уже успел про яд почитать. Не поверишь, тебя ожидало много неприятностей. Вплоть до кровотечения резины.
И Панк, и я совершенно обалдели от такого ужаса. По-честному, я попыталась сообразить – а где у меня резина. Но ее явно не было, и я испугалась еще сильнее.
– Там еще про расширенное избиение что-то было. Если не лень – сама читай.
Мы с Панком подошли к экрану компа и почитали.
– Гляди – чувство летаргии. Звучит неплохо.
– А как тебе – "Ярко-зеленый табурет, если шарики приманки крысы едят", – я даже слова "смерть" и "выпадение волос" пропускала мимо.
– Да уж, ярко-зеленый табурет – верный признак отравления крысиным ядом, – мрачной радостью решил Панк, прижав меня к себе так крепко, что я не смогла дышать.
– Отсталые вы люди, – Вова усмехался с предовольным видом специалиста, – Этот бред – автоматический перевод непонятно с какого языка. Помнится, в один из первых автоматических переводчиков завели какой-то чисто советский оборот (типа "союз нерушимый" или что-то в этом роде, перевели на английский, а результат перевели обратно на русский. Получилось "консигнационный индеец".
– Офигеть, – решил Панк и я с ним была абсолютно согласна.
Чувствуя себя полным индейцем, но без кровоточащей резины и зеленого табурета, я поняла, что смерть на этот раз отменяется.
– Ура-ура. Меня никто не отравил. Значит, я имею право на оладьи.
– Какие на хрен оладьи? Мы же их недавно съели, – искренне изумился Вова.
Пришлось соглашаться на суп. Который мне еще предстояло изготовить.
– А я тебя развлекать буду. Не бойся, не путеводителем. Я тут газет надыбал. Бабские моды. Тебе понравится.
Мне бы гораздо больше понравилось, если бы он мне рассказал про таинственную дверь, в которую Вова запрещал входить. Она мне была в сто раз интереснее старых мод. Но пока я придумывала, как половчее начать разговор, Панк, шебурша как крыса, выбрал газету и, шевеля бровями и губами, вчитался в мелкий текст.
– Вот сразу видно, в те времена на бумаге экономили. Ценили природу. Или драли за рекламу три шкуры.
Сбегав к Вове за театральным биноклем, Панк прицелился им в газетный лист и начал чтение, не забывая издавать боевой вопль на неправильной букве "а".
– Кухонный рецепт. От господина Добродеева. Как приготовлять хороший бульон. Ты слушаешь?
Я слушала. И сбежать не могла. Да и не хотела. Пусть читает, что хочет, хоть про крысиный яд, лишь бы слышать его голос и знать, что он рядом.
– Какой бы суп не задумала хозяйка, ей не обойтись без бульона, являющАгося таким образом краеугольным камнем всех супов.
Посмотрев на меня в бинокль, Панк широко улыбнулся, сразу превратившись в довольно симпатичного типа. Но волшебство преображения длилось буквально секунду.
– Так, с, что тут новенького? Говядину ни в коем случае не должно вымачивать, как это обыкновенно делается нашими стряпухами, а только окатить холодной водой. О как! Ты, стряпуха наша маленькая, слушай и внимай мудрости предков.
Что тут дальше? На фунт мяса следует наливать два с половиной фунта или, что почти одно и тоже, полторы бутылки самой холодной воды, прибавив: одну морковь, одну репу в одну четверть фунта, одну луковицу и сельдерею или полкорешка петрушки. В луковицу можно воткнуть одну гвоздичку.
Последнее указание привело Панка в детский восторг.
– Пипец, кастрюля бурлит, а в ней луковица, а из нее торчит гвоздичка. Интересно, красная или белая? Вот времена были. Суп украшали как клумбу. Эстеты, блин. Ладно, читаю дальше.
Для желающих иметь особенно гастрономический бульон, о, я это заранее люблю, надо на три фунта говядины положить полкурицы, но еще лучше рябчика, сняв филеи и избив в ступе кости. Филеи от рябчика могут быть с пользою употреблены на кнель, котлеты и прочее. На шесть человек надо взять три фунта говядины по полфунта на рыло, налить на говядину четыре с половиной бутылки воды, из чего выйдет шесть тарелок превосходнАго бульона.
По-честному, я слушала с интересом. Панк читал с таким голосовым диапазоном, что сердце замирало. То зловеще, то празднично, то пафосно. В общем – по-разному. Но когда ему текст казался неинтересным, он его молча изучал. Чтоб потом снова удивляться вслух.
– Ага, так я и поверил! Про полкуры и рябчика с филеями уже ни слова. Ну да ладно, дальше тут про соль, которую лучше сыпать во время варки. Так вкуснее. А мясо и корешки с репкой на должны занимать больше трех четвертей кастрюли, чтобы бульон не смог уйти. А вот дальше – я думаю, ни один повар этого не поймет. Ты меня слушаешь? Бла-бла-бла, тут все про бульон, а когда же про суп будет? Так я и знал! Про суп больше ни слова. Ты только послушай – в результате акробатических фокусов с какой-то неведомой мутовкой наступило время обеда. Мясо из кастрюли вынули, бульон процедили через чистую салфетку в миску и подали на стол.
Теперь и я запуталась – как же так? Они что – садисты что ли? Повар полдня варил этот поганый суп, а что в результате? Бульон из-под репки и коровятины? Да кто такое есть станет?
– Убью Добродеева. Кто, как не он, спер филеи рябчика и даже говядину утаил?
– Наверное, они потом все это клали в тарелку. Или как втрое кушали.
– Ой, да не защищай ты их. Придумала тоже. На второе. Как же.
Панк так огорчился, что отложил газету на подоконник.
– Ну что, обед готов? – явился Вова, помешал ложкой в кастрюле и сморщил нос.
– Я заслушалась. И овса переложила. Немного. Вот он и распух.
– Почти каша. Рыбная.
– Зато много! – не раздумывая, Панк навалил себе полную миску и, обжигаясь, принялся уплетать мое творенье.
Чавкал, а рука шарила по столу. Сложно догадаться зачем, но я поняла. Пришлось подложить хлеб рядом с тарелкой. Ну и воспитание у него – нет, чтоб попросить.
Так я обнаружила у Панка первый недостаток. И почему-то он меня умилил. Умиление сменилось осознанием. Сначала бабочки в животе, потом нервяк при взгляде в глаза, а теперь еще вот это. Ясное дело. Мне грозит влюбиться. В самого странного типа, с которым меня столкнула судьба. Уд лучше бы я в Дэна втрескалась. Платоническая любовь безопаснее.
– Выглядит как собачья еда, – постановил Вова, обнюхивая и осматривая суп, но попробовал полную тарелку.
По требованию Вовы, я снова и в подробностях рассказала про мои злоключения. Постоянно отвлекаясь на вопросы Панка. Который мрачнел просто на глазах. Он гораздо больше меня и Вовы проникся историей с атаками на дверь.
– Вы с этим Дэном – дураки легкомысленные. Это не шалости глупых детишек. Тут что-то серьезное, нутром чую.
– Я тоже чуяла! Я еще как все это чуяла! – как только вспомню про кучу под дверью, звереть начинаю.
– Может, тебе к матери на время съехать? – Панк уже вторую сигарету подряд курил.
– А ее нет. Они в отпуск свалили. И ключей у меня от ее квартиры тоже нет.
После этого я рассказала про происшествие в универе. Но теперь оно мне показалось каким-то неважным и даже глупым. Особенно подсунутый предмет из секс-шопа. Судя по глазам, Панк очень впечатлился именно этой подробностью.
– В канал, значит, выбросила? А он как поплавок… И как ты его в сумочке сразу не заметила?
– Да я же думала, что в ней зонтик!
– Ладно. Ты бестолковая. И это в тебе мне нравится. Но сама история – тухлая. Не стыкуется тут что-то. Чехарда, а не факты. Или на тебя несколько человек наехали, или один, но полный идиот. Но у кого-то есть доступ в твой дом, а вот это действительно опасно. А этот Шурик, про которого ты говорила, он кто?
Я задумалась. Действительно – кто?
– Он придурок, но у него есть цель. Мечта. Он к ней стремиться. Хочет попасть в высшее общество.
– А у нас такое есть? – дуэтом удивились Вова и Панк.
– Он уверен, что есть. Ну, где все богатые и знаменитые. Успешные. Которые плевать на нас хотели. Они там друг перед другом выставляются. В общем, я про тех, кого по телеку показывают, говорю. Знаете, Шурик может копить полгода на ботинки. Или еще на какую шмотку. И потом потащится туда, где, по его мнению, кучкуются дети богачей. Чтоб познакомиться. Пытается стать им полезным. Выполняет мелкие поручения. Я раньше думала, что он штуцер.
– Кто? – испугался Вова.
– Блин, опять перепутала. Пушер.
– А что – похож? – заинтересовался Панк.
– По повадкам – да. Но не пушер точно.
– Детка, мне кажется, тебе знать не положено про такие вещи, – Панк это почти с угрозой в голосе проговорил.
Вова вдруг выпал из разговора, он словно прислушивался непонятно к чему и заметно нервничал. Конечно, я тут же стала за ним наблюдать. Но он очнулся, посмотрел на меня и сделал вид, что ничего не произошло. Понятно – ему тоже послышалась музыка. А вот Панк если и слышал ее – внимания не обратил.
– Твой Шурик – просто личинка олигарха. Ему от тебя никакого проку. Тут нужно думать, кому выгодно тебя запугать, – задумчиво произнес он.
– Никому. Я бесполезная совсем.
Мне даже неприятно стало от собственных слов. До недавнего времени у меня врагов не было. Конечно, я подумывала завести со временем парочку, для бодрости духа, но сначала нужно было стать кем-то значительным.
– Ты не бесполезная, раз кто-то открыл на тебя сезон охоты. Хуже всего, что они как минимум дважды были у тебя дома.
– Они меня сначала пугали, а теперь пронюхали, что я совсем одна, и убивать собрались.
Я и правда так думала.
– Если такое дело – оставайся у меня. Днем, – нехотя предложил Вова.
– Ну, ты, брат, даешь! Хорошенькое дело – днем, а ночью ее подушкой придушат. Или газ пустят. Я ж говорю – идиотизмом попахивает.
– Ничего они ей ночью не сделают. Если она дверь нормально запирать будет. У них там засов мощный. Я сам видел, – вот уж не думала, что Вова на двери внимание обращает.
– А мне больше всего хочется узнать, кто и зачем все это затеял, – мне и правда этого хотелось.
– Это заразно, – Панк развел руками. – Прикинь, ей не выжить охота, у нее, видишь ли, любопытство в попе заиграло.
Этот вечер я провела у Вовы. Грустила отчаянно. И почему-то очень хотела домой. Особенно, когда Панк закончил читать очередные перлы из старинной газеты. Они на меня тоску навевали и вызывали приступы зевоты. Поэтому я улучила момент и попросила отпустить меня по якобы очень важному делу.
– Мне там кое что по женским делам нужно, всего на пару минут.
– Ну ладно, но я с тобой пойду, – Панк понимающе кивал головой, явно подозревая меня в месячных.
Ну и пусть думает, что хочет. Меня тянула непреодолимая сила – я почти бежала к своей квартире, опередив Панка. И успела вовремя – призраки снова сидели на подоконнике и один из них водил пальцем по стеклу. Пока Панк проверял засов на двери, я успела записать. На этот раз на квитанции за квартплату – admonitio. Всего одно слово. Тревожное. Хоть я и не знала его перевода.
– Я все уже. Пошли, – Панк обескуражено открыл дверь, а я уже неслась к Вове, мысленно повторяя это адмонитио по буквам, чтоб не забыть.
– Вова, у тебя есть словарь латинский? Есть? Я возьму его на минутку, а?
Панк и Вова напару смотрели, как я судорожно листаю страницы.
– Предостережение. Вот так вот. И что теперь делать? – спросила я у словаря.
– Ты не заболела, случаем? – Панк потрогал мой лоб.
– Гораздо хуже.
Пришлось рассказать им про надписи и откуда они берутся.
– Призраки? Это которые духи? И ты их постоянно видишь? – Панку явно не нравилось привыкать к такой странности.
– Их тут все видят. Но не постоянно, а временами, – Вова был серьезен.
– Коллективная белка. Бывает. Шучу. А что это значит? Мы все умрем? – Панк пытался дурачиться, но выглядело это неубедительно.
– Ты того, завтра снова попробуй поговорить с ними. Что-то не нравится мне все это, – Вова убрел спать.
Панк поскучнел и решил не продолжать вопросов по поводу приведений – ему никак было не смириться с мыслью об их существовании.
Костюм тайльер.
Юбка, спереди фуфло, блин, я неправильно прочитал. Не фуфло, а – фурро, из полосатАго сукна, серАго с крэм. Низ переда вырезан острыми зубцами; под зубцы подложена полоса гладкАго сукна, желтАго цвета. Сзади юбка образует трэн, со складкой Ватто, пришитой к жакетке, где она прикрепляется двумя пуговицами древеснАго цвета. Жакетка с маленькой баской пеплум, ниспадающей на длинную нашивную баску. Баска и перед обшиты желтым суконным деппассан. Так, дальше неважно, а вот про перчатки интересно – они – гриперл. Причем, если посмотреть дальше, мы видим тот же гриперл, тут оно сукно для манто Николай. Что показательно – манто бабское, для графини какой-то. А как вам украшение из чернАго же? Же? Что бы это могло быть? Да ты носом клюешь. Пора баиньки.
Глава 11. Как приготовить мараскин
Настроение было как перед месячными – противное и вздорное. Одно успокаивало – прыщиков не наскакало. Но мысли в голову лезли одна гаже другой. По сути, я сама с собой ругалась.
– Что вы говорите? Питер красивый? Ага. Местами. Как обдристанный король. Он тоже с виду ничего. Если не приглядываться. И не принюхиваться. Я знаю в Питере пару районов, где канализацией круглый год воняет. Балкончики на домах восхитительные? Ага. Как же! Развалюхи с узорчатыми решетками. Того и гляди грохнется ваша красота кому-нибудь на голову. Ну ладно, пока ни один не упал. Но на половине ваших милых балкончиков шины и хлам всякий хранится. Летом на каждом десятом цветники разводят. И как идешь под ними – на башку вода грязная капает. А вы в окна чужие часто заглядываете? А Питере все ходят, не глядя выше первых этажей. А зря, вы только посмотрите чего там на подоконниках понаставлено? Хорошо, если баррикады из ненужных книг.
Я вот постоянно к чужим окнам приглядываюсь, там такое увидишь! Но редко что привлекательное типа картин, чаще шубы облезлые проветриваются, а еще чаще – просто филиал помойки. Кстати о помойках. А как вам переулки с мусором в мешках, над которым привешены липучки? Где вы такую мерзость еще увидите? По миллиону мух на одной ленте зараз. Вот так-то.
И вообще, Питер летом – город черных козявок в носу, я правду говорю. Как проедешься на велике – потом не отсморкаешься.
И время тут кривое. Оно тут течет очень по-разному, это заметнее всего в субботнее летнее утро, есть районы, где время почти замерло на безлюдных улицах, а пройди чуть дальше – оно там завихряется как смерч.
Высказавшись, я немного угомонилась и успокоилась. Но настроение все равно было подавленное. Мерзопакостное.
– Хочу жить за городом. Чтоб вода была рядом. И чтоб занавески трепыхались от легкого чистого ветра. И чтоб утром хотелось проснуться и бежать к этой самой воде, искупаться, потом позавтракать и уйти в лес, а там чтоб ягоды были. Земляника. И черника. А потом – грибы. Боровики. Толстые как перекормленные котэ. Получается, что я хочу сосновый лес. Там такой мягкий мох. Упругий и влажный. Блин, меня же там тоска задерет через пару месяцев. Или – не задерет? Может, продать квартиру и переехать в деревню?
Было так жарко, что приходилось дрыгать ногами, чтоб проветрить влажное тело. Этот фокус помогал, но ненадолго. И еще почему-то хотелось порвать простыню, под которой я спала. Порвать на мелкие куски, чтоб они трещала, превращаясь в лохмотья. Я бы ее точно разорвала, если бы не телефонный звонок.
– Ты, типа того, заходи в гости, – пробурчал Вова.
Небось, решил проверить, живая я или нет. А может, просто завтрак лень готовить ему. Лодырь он великовозрастный, ей Богу. Лет много, а делать ни фига не умеет и не хочет. Говно он в проруби.
А еще хотелось пожалеть себя. Вспомнить все плохое и впасть в отчаяние. А потом припереться к Вове и громко обозвать его говнарем. Был бы Дэн рядом – я бы его тоже обозвала. Коротким мерзким словом. На меня порой накатывает.
Хорошо, что кофе разрешили не выбрасывать – я его с удовольствием выпила. После чего начала завидовать медведям. Спят себе, пока деревья от мороза трескаются. Я бы тоже хотела уснуть и проснуться, когда от меня все злодеи отвянут. Но для этого жиру накопить нужно. Чтоб в скелет не превратиться.
Новый звонок прервал мои мечты.
– Ты где? – Вова был зол.
– Я ее вижу, – обрадованный голос Панка напомнил мне, что неплохо бы одеть на себя что-то кроме майки и трусиков.
Задернув занавеску, я начала собираться в гости.
Двор тоже раздражал. Идешь по нему как по сцене, только зрителей не видно, зато полное ощущение неодобрения.
Наверное, именно в этот день настроение сыграло со мной злую шутку. В квартире Вовы меня словно окатило странное ощущение какого-то постороннего внимания. Словно ее успели нашпиговать камерами слежения и за мной наблюдали. Дурацкое чувство – как под микроскопом. Нет. Как будто меня хотели купить, но оглядели и передумали, посчитав бракованной.
Знакомое чувство. Бракованности. Ненужности. Далекости от эталона. Ну что она о себе возомнила? Ни кожи, ни рожи. Дешевка. Немного времени спустя – позерка. Иногда и того хуже. Так обозвать могут. Громко. Не в глаза. А вслед. Брошенное гадкое слово. И смех.
Черт. Ну и настроение у меня сегодня. Препаршивое. Будто мне снова четырнадцать, взгляд в землю, челка закрывает полмира, а в наушниках надрывается чей-то неискренний глосс, которому я верю.