– Я все с собой принес. Не доверяю…, – судя по количеству презервативов, передо мной стоял недоверчивый половой гигант Питера.
Интересно, что у него в пакете?
Про содержимое пакета узнать не удалось. Не удовлетворенный моим возрастом, гигант пошаркал ботинками и удалился. Педофил, наверное.
Сплетня про гордого певца Ремке.
Он хорошо поет, но исключительно даром и только для своих друзей. Его просят – ну спой у меня дома, я тебе денег дам, а он ни в какую. Вот черт, а в друзьях у этого Ремке кто б вы думали – барон Ротшильд. Офигеть! Ну конечно, Ротшильд наслушавшись романсов Ремке… Стоп. Он ему романсы пел? Уржаться можно. Ну да ладно. Итак, Ротшильд и его гости пришли от романсов Ремке в полный восторг, а барон задумал певца хоть как-то отблагодарить. Но фантазии у него было как у любого олигарха. И он, оставшись наедине с Ремке (это очень важная и достоверная деталь!) дает певцу пустой чек. Говорит – сам сумму впиши. Вот жлобяра, хоть и барон. А Ремке чек взял, да как порвет его на клочки и гордо так говорит:
– Мой друг, я был вашим гостем и в качестве такового охотно пел, но сегодня был у вас последний раз…
Знатная врака. С уклоном в саморекламу.
– Сейчас чек был каждый подписал. Первая цифра – девять, а остальное – нули. Маленькие такие, чтоб больше влезло.
Почему именно девять? Я бы единицу написала.
– Вова. Признайся, друг, а ты сам бы как поступил? Хотя я и сам могу сказать. Тебе бы тоже дали чек. А ты бы его обналичил и облагодетельствовал своего бедного товарища, то есть меня. Ты ведь благотворитель?
– И кто это у нас тут бедный?
– Ну, скажи, как бы ты поступил?
– Отвянь по-хорошему. Но одно я знаю точно – тебе тоже бы чек дали, с просьбой больше не петь нигде и никогда.
– А тут еще про продажу льда пишут, вот бедолаги, в те времена холодильников у них не было. Поэтому и готовили часто и часто ели что-то почти испорченное.
Глава 14. Тантамареска
Что делать ночью, если на улице жара, а спать мешают всякие призраки, желающие морса? Правильно – гулять. Питер на то и придуман, что б им можно было в любое время суток наслаждаться. Правда, Панк мои восторги не разделял.
– Жрать охота.
– Вова спит уже. А у меня ни крошки еды.
– Ладно, уговорила. Пойдем искать хлеба и зрелищ.
– Чипсов купим и все дела! – обрадовалась я.
– Еда отчаяния, – вдруг выдал Панк и прибавил, заметив мое недоумение – Так называют еду, которую можно потреблять только в самом крайнем случае. Японцы с голодухи научились даже ядовитое кушать. Стойкий народ. Хотя я их разлюбил. Фильм увидел, как они из живых людей внутренности вынимали. Брр. Садисты они.
– Это не они садисты. Это врачи всего мира садисты. Ну, те, которые исследователи-экспериментаторы.
– Ты вслушайся, еда отчаяния! Звучит.
– А в России в голод кору с деревьев ели, и ремни кожаные варили.
– Много ты в голоде понимаешь, мелочь пузатая. Пошли уже.
Наши шаги звучали непривычно гулко. Словно во дворе обосновалось чужое эхо.
– Я знаю. Оно уже рядом, – таким словами нас приветствовал Гриша.
Он стоял в темноте парадной и как Ромео, наслаждался видом на Любины окна, слегка сверкающие в отсветах луны.
– Давай, напугаем его? – предложил Панк.
– Как?
– Ну, я приведением оденусь и …
– В нашем дворе приведений даже дети не боятся.
– Странно, я ни одного не видел.
– Ты чужой. Они чужим редко показываются, – пояснила я, а потом испугалась.
Вдруг Панк подумает, что у меня тараканы в голове разыгрались.
– Ладно. Гришу обижать не будем. Он блаженный. Как и все влюбленные. У него душа чистая. А давай у тебя во дворе поставим тантамареску?
– Не надо!
– Вот балда, ты ведь даже не знаешь, что это такое.
– Тем более – не надо. Зачем мне то, чего я не знаю.
– Да нет, ты знаешь, но не знаешь. В общем, ты ее хоть раз в жизни видела. Ее все видели, но названия не знают.
– А зачем она нужна?
– Фокаться. Прикольно. Можно – по-старинному. Забавная штука эта тантамареска.
Интернета под рукой не было, а признаваться в своем невежестве мне не хотелось – пришлось промолчать, гадая, что это за штука для фоток. Нет. Я такого слова не знаю.
Панк сиял – ему нравилось меня мучить.
– Ну не выпендривайся – спроси. Ведь тебе интересно?
Пришлось спросить. Оказалось, тантамареска – это щит, на котором нарисованы всякие нарядные фигуры с дырками вместо лиц. Суешь туда свою рожу и на фотке ты граф или пират. Или дама в обширном платье.
– Я бы там нарисовал крутого хипстера, байкера, гота, хиппи, панка…
– Не нужен никому этот устаревший пантеон.
– Нужен. Прикинь – ваш Гриша с фигурой скелета в скинии джинсах, кедосах…
– Я тоже кеды ношу!
– Хоть уносись. А Гришу нужно хоть раз в жизни обруталить. Сделаем из него самца. Не бритого и с плотоядным взором.
– Ничего ты не понимаешь, Гриша почти метросексуальный яппи. Только полинялый слегка.
– А что – он тоже брови выщипывает?
– Нет. Но он наверняка себя считает серьезным мужчиной с интеллигентной внешностью.
– Тогда мы его хипстером забацаем.
Я потеряла ход мысли и даже успела забыть слово, с которого начался этот, по сути, бессмысленный разговор.
– Тантамареска, – понимающе напомнил Панк.
Вдоль канала, неподалеку от Банковского моста, где знаменитые грифоны, нам навстречу попалась невеста. Которую я сдуру приняла за приведение.
Совершенно одинокая невеста, в корсете, накрутив длинный подол платья на руку, шла и яростно плакала. Обходя собачьи какашки.
– Ты обратила внимание – у нее прическа как в том допотопном модном журнале? – спросил Панк.
– Ну тебя. Человеку плохо!
– Девушка, вам помощь не нужна? – громко спросил Панк.
Она на нас даже не посмотрела, погруженная в свои мысли и эмоции. Но ответила.
– Нужна! Убей эту суку Иру! Тварь поганая. Сдохну – на похороны ее не приглашу!
Дальше пошли такие слова, что Панк присвистнул.
– А собачьего говна заметно меньше стало, – обрадовалась я очевидному факту.
– Зато человеческого стало больше, – туманно уточнил Панк, ожидая ответа от невесты.
– Не убьешь? Тогда пошел ты …
Мы пошли.
– А буффочек у нее не было, – решил Панк. – И вообще это неправильная невеста. Кровожадная. И где теперь барышни серебряного века? Должна же хоть одна в Питере быть.
Раздался громкий всплеск. Мы обернулись. Невеста бултыхалась в канале и ругалась как Вова с похмелья. Платье из белого стало почему-то зеленым.
– Доставать будем? Или – пусть сама выплывает?
Мы прислонились к парапету и взирали на театр одного актера. Лезть в воду не хотелось. Но Панк явно был настороже. Он бдительно следил за могучими гребками свежеиспеченной ничьей жены.
– Стой тут. Ты поняла? Хоть на этот раз послушай моего совета. Стой и жди меня, – Панк начал прикидывать, как половчее сигануть за невестой.
Но проявить благородство не получилось. Темнота под мостом родила прогулочный катер допотопного образца, и веселые загорелый парни начали выуживать девушку. Двое тянули за подол, а третий шустро фоткал все это дело, только вспышка сверкала. Ткань не выдержала такого надругательства и теперь мокрую невесту прикрывал только корсет. Юбка колыхалась на волнах как огромная подозрительная медуза. Шлепнув себя по голой попе, невеста приободрилась и прильнула к своим спасителям. Все это дело выглядело как прелюдия к жесткому порно.
– Давай, досмотрим? – предложила я.
– Нафиг. Пошли лучше сгрызем что-нибудь.
Я оглянулась. Парень, с виду капитан, тыкал в юбку длинным шестом, надеясь ее подцепить, но не тут-то было – она вдруг поднялась на самую поверхность и юркнула под борт катера.
– Утопла. Ну и хрен с ней.
– Вот тебе и Ира, – пробормотал Панк. – А у тебя есть близкие подруги? Нет? Ну и хорошо. От подруг одни неприятности. Причем, чем ближе она к тебе подберется, тем больнее потом ударит.
– А ты откуда знаешь? – оторопела я.
– От мамы. У меня мама имеется, понимаешь ли. А у мамы была подруга, которая насрала ей везде, где могла.
Продолжения не последовало, как я не надеялась.
Народу на Невском было раз в сто больше чем днем. Забавно это выглядело. Люди праздношатались, смеясь и рассматривая друг друга. Толпами ездили мотоциклисты. Почему-то без шлемов. У меня от них в душе полный восторг. Велосипедистов было еще больше. Некоторые вытворяли потрясающие трюки. Звучала музыка. Прошли два типа на ходулях. Я тут же начала им завидовать. Мне вдруг до боли расхотелось переезжать в Колпино. И я честно сказала об этом Панку.
– Не переезжай. Мы уж как-нибудь тебя отвоюем.
И я ему поверила. И стала счастливая. Особенно после мороженого. Я была готова до утра бродить по улицам, рассматривая и их, и город. Меня даже машины не раздражали.
– Привет-привет. Почему зеленая такая? Скверно выглядишь, – прямо передо мной стоял Шурик, весь в белом, даже в белой шляпе.
Он бросил молниеносный взгляд на Панка. Я была на все сто уверена, что сейчас мы увидим презрительно-брезгливое выражение на поганой роже Шурика, но все пошло по другому сценарию.
– Клевый прикид, – заискивающе похвалил он.
Наверное, сошел с ума. Чего хорошего в этой мятой футболке? В жутких штанах?
Панк прищурил глаза и стал похож на дикого кота перед мелким хищником. Беззаботный Шурик перевел взор на меня и сообщил:
– Спонсора нашла, чтобы от СПИДа вылечиться?
И тут Панк резким ударом врезал Шурику в нос. Хрясь, Шурик шумно вобрал в себя воздух.
– Сам лечись, – посоветовал Панк.
Народ ахнул. Кто-то начал нас фоткать, надеясь на продолжение драки. Как же – тут такой контраст – панк против хипстера. Хотя, какой из Шурика хипстер? Так, легкий закос под стилягу, не более того.
– Еще раз к ней подойдешь – ноги из жопы вырву, – пригрозил Панк, придерживая Шурика за волосы.
В нашу сторону уже спешили резкие энергичные мальчики. Без ментовской формы, но с явным намерением завернуть нам ласты за нарушение общественного порядка. Не стоило разбираться против кого они борются. Теперь же как – неформалов бьют, хипстеров тоже бьют, фанаты футбольные хоть понимают за кого они, а остальные – они просто против, но в свою пользу. Сила, наглость, сплоченность теперь решают все. Ну и жадность, куда ж без нее. Так просто кого-то презирать и ненавидеть. Это теперь даже модно стало.
Я решительно развернулась и быстрым шагом нырнула в толпу, не выпуская руки Панка. Толпа смокнулась за нами. Толпе был интереснее Шурик, у которого из носа висела длинная кровавая сопля. Окровавленная белая одежда тоже смотрелась впечатляюще.
– Класс! Супер! Дай я с тобой сфоткаюсь, – возбужденно верещала ногастая девушка, тиская Шурика.
Я глазам не поверила – он попытался улыбнуться.
Дальше мы брели молча. Панк смотрел на наши сцепленные руки. Потом, словно случайно, обнял за плечи. И я совсем была не против.
Вокруг медленно прогуливались нарядные люди. Панков было мало. Только одна парочка подвернулась. Мальчик и девочка. Кислотных оттенков. Девочка важно вела на поводке долматинца. Который вел себя, как и хозяйка – демонстрировал себя со сдержанным достоинством.
– Слушай, а почему ты свой хаер в яркие цвета не покрасишь? – спросила я у Панка.
– На кой фиг? Что я коробка с фломастерами, что ли?
– А бритых налысо теперь много стало, – невпопад заметила я.
– Тебе бритые нравятся?
– Не очень. Но что-то в этом есть. Зато ни у кого нет такого хвоста как у тебя.
Панк скрипнул зубами. Я так и не поняла, чтобы это значило.
Стайка ярких хиппи привлекала наше внимание. У ребят были длинные волосы, как и у девушек. По-честному, они выглядели красиво и были похожи на эльфов, которые только что вышли из заколдованного леса.
– А какие прически тебе нравятся? – небрежно поинтересовался Панк.
– Ну, такие, чтоб тут было вот так, а тут так вот, – руками я пыталась объяснить то, что не получалось словами.
– Велеречивая ты наша.
Симпатичный парень около стены увлеченно играл на саксофоне. Как для себя. Я бы даже решила, что ему просто дома играть запрещают, но шляпа на асфальте говорила о другом.
– Давай, потанцуем? – предложил Панк, а я не решилась, хотя знала, что пожалею об этом.
Мы шли, мы словно плыли как осенние листья по медленной реке. И даже мысли стали плавными и незначительными. Река была важнее мыслей.
Дойдя до Площади Восстания, мы решили повернуть обратно, но по другой стороне.
– Ты куда все время смотришь?
– Вот там, прямо на угловом доме скворечник есть – в нем обычно дядя-мент сидит, а сейчас его вроде бы нету, – объяснила я, – Я просто мечтаю попасть в его будочку. Правда! Так прикольно сидеть в стеклянном балкончике и смотреть на всех сверху.
– Может, проще квартиру этажом выше купить?
Мысль была привлекательной, но поразмыслив, я нашла в ней явные дефекты.
– И дышать круглые сутки выхлопом от машин? Ну, уж нет, спасибки, лучше я в ГИБДДэшники подамся и напрошусь дежурить именно на это место.
– Не возьмут тебя. Или возьму и выгонят. Ты же фотик с собой возьмешь и станешь людей фоткать. А людей тут как грязи. И вообще – туда только своих берут. А ты – чужая.
Ну вот, еще на одну мечту стало меньше.
– Ладно, уговорил, купи мне квартиру в этом доме. А еще лучше в доме на Лиговке. Я тебе потом его покажу.
– Прям щас покупать? – растерялся Панк.
Его явно насторожила моя алчность.
– Нет, можно завтра.
Пришлось объяснить ему, что у нас с Дэном игра есть такая. Идем по городу и если что сильно понравится, просим купить. Чаще всего я прошу. Каждый маленький домик, в один или два этажа, втиснутый между более высокими зданиями. Могу попросить машину, если она необычная. Но теперь таких мало попадается, они стали слишком похожими. Но дома и необычные квартиры меня привлекают больше всего. Ведь здорово жить в квартире, у которой есть комната в башне под готической остроконечной крышей. Или в квартире, где по бокам от окна есть по каменному бородатому дядьке? Или барельефной девушке. Или – львиные морды. Или – черт с рожками. Или странные клювастые птицы. Мне еще нравятся кованые решетки, что ограждают балконы. И эркеры мне тоже нравятся.
Вот бы попасть в такие квартиры. Поговорить с жильцами. Узнать, как они живут. Мне кажется, что каждый такой особенный дом не может не изменять людей, кого-то он выживет, пугая и портя судьбу, кого-то полюбит. В общем, я как что красивое увижу, сразу говорю Дэну – купи мне это!
– Наверное, ты сломал Шурику нос, – запоздало вспомнила я.
– Нет. Чтоб сломать шнобель, нужно бить по-другому, – Панк в этот момент уставился на девушку, которая только что купила сосиску в тесте и кусала ее до неприличия эротично.
– Ты есть хочешь?
– Нет. Но хочу, – Панк осекся и начал рассказывать о знакомом реставраторе, который пообещал повеситься на фасаде Зимнего, если не получится спасти хоть часть города.
– Наверное, ему пора покупать веревку.
Мне грустно стало – а вдруг и правда повесится? И ведь ничто от его смерти не изменится.
– Лучше бы он взял ведро с цементом да полез замазывать трещины на руке вон того дядьки на фасаде. Что зазря-то погибать?
Обернувшись на девушку с сосиской, Панк хмыкнул и пообещал передать мои слова реставратору.
Мы снова бездумно заскользили, подхваченные движением толпы. Которая только на первый взгляд казалась безликой. Сначала я отметила для себя, что ночью с веерами тоже немало людей ходит. Потом началась мозаика. Вот тощие ножки моего ровесника, на одной – тату в виде цветочного узора. Вот вальяжная семейная пара, два пузана, смотрят не на город – на витрины. Сосредоточенными покупательскими взглядами. Вот местная достопримечательность – старуха-нищенка, вся в парче, золотой и розовой, в пяти кофтах, трех платках, впилась зубами в вафельную трубочку с мороженым, четыре сумки стоят у ног. А может, она и не нищенка вовсе – я лично ни разу не видела ее с протянутой рукой. Одно точно знаю – она спит в фойе станции Гостиный двор. Вот велосипедист, медленно крутит педали, одновременно напевая кому-то по мобильнику. За ним еще один – вроде бы известный артист, на голове замысловатая тюбетейка, но я рассмотреть не успела. А вот парочка антуражных алкашей, которые обычно промышляют рядом с Елисеевским магазином, на одном как всегда, потрепанный респиратор. Нацепленный на лоб. Панк приветливо машет им рукой, но они его не заметили – увлечены попыткой докопаться до пары гламурных девушек. Девушки пытаются изобразить лицом "ах, какой ужас, что мне приходится это терпеть – не пора ли звать на помощь". Пока никто не кинулся их спасать. Одна и та же машина с ревом гоняла по Невскому туда и обратно. Впрочем, байкеры делали то же самое.
– Глядя на народ, сразу понятно – жить стали лучше. Я помню Невский совсем другим. Я – старый как говно мамонта, – слишком взрослым голосом сообщил Панк.
Мне тоже стало грустно. Особенно, когда попыталась представить говно мамонта. Но расспрашивать не хотелось. Все и так ясно, панков раньше чаще били, за ними охотились, их считали анархистами, нет, их считали умственными уродами, которым не хочется жить так, как учит правительство и церковь. И еще мне было интересно – почему девушки сморят на моего Панка с явным интересом совершенно понятного оттенка.
– А, правда, что геологов кормили мясом мамонта? – мой вопрос здорово развеселил Панка.
– Ну да. Оно же во льду хранилось. Как и то мясо, что мы едим.
– Глупость какая. Я бы ни за что мамонтятину есть не стала. Фиг его знает, отчего он помер. Даже если от старости. Нет, я не могу вообразить юного мамонта, который фигакнулся в лед и там замерз насмерть. Да и что он в этом льду ел? Ясное дело – ничего, значит – оголодал сильно, брел из последних сил, болел, упал и помер.
– А если он весело пасся на зеленой лужайке и его зашибло ледником? – серьезно спросил Панк.
– Ага. С неба льдиной по черепу. Так я и поверила.
– Ну что, я чую, что голова твоя проветрилась? Скорбных мыслей нет? Можно и к дому двигать, – Панк и сам выглядел несвежим.
Мимо нас прошла молчаливая группа ребят, голые ноги, вместо шорт – синие сумки – "мечта оккупанта". Наверное, у сумок не было дна, или дырки для ног. Семеня ногами, мальчишки сосредоточенно цепочкой двигались вдоль поребрика, потом группировались в линию поперек дороги и одновременно садились. Дикое зрелище – ряд сумок, из которых торчали только головы.
– И где они такие вместительные сумки нашли? – спросила загорелая крепкая тетенька у Панка.
– А вы лучше у них сами спросите.
– Нее, я их боюсь. А сумки хорошие.
Вот дура, нашла кого бояться – они даже отвечать не станут. Тут явно задумана молчаливость. Они как тощие Будды. Полностью ушедшие в процесс, смысла которого нам не понять. Одно неясно – а где тут фотограф? Я осмотрелась и увидела смешную девушку со штативом. Она сноровисто установила его и принялась фоткать.
Потом сумки выстроились треугольником.
– Свиньей пошли, – сказал Панк и громко хрюкнул.