Мы, как сговорившись, на цыпочках начали отступать.
– Затоптали.
Но не все. Местами кровь размазалась. Просто ее в темноте не было видно. Зато у двери в ванную вот такое пятно было! Я как раз в него и вляпалась.
– Полная хыбла. Чтобы это слово не значило, – мрачно заявил Панк.
Глава 17. Пятно на обоях
Вова приказал прекратить всякий отлов злоумышленников и оснастил дверь двумя новыми замками. Ключи повесил рядом на гвоздик. Было интересно наблюдать за его работой. Только инструменты ему подавать нужно было быстро – не то он ругался. И еще он сказал, что дверь хорошая, хоть и деревянная.
– Запасной выход всегда нужен на случай пожара, – объяснил он свое нежелание заколачивать ее намертво.
Вова ушел. А мы остались. Панк сбегал за едой. Не знаю, где он ее раздобыл, но было вкусно. Я никак не могла успокоиться – переживая из-за газа. Панк – из-за капкана. И мы все это оживленно обсуждали.
– Смешно. Теперь я пива никогда пить не буду, – Панка веселила моя радость по этому поводу.
– Если бы не пиво – ты бы был лучше всех, – брякнула я.
А потом мы до утра забыли про все неприятности. Наверное, это должно было случиться и оно случилось. Я никогда не пожалею об этом.
Утром, больше похожим на день, Панк ушел. Хотел меня чем-то порадовать. Он так сказал. Поспав еще немного, я приняла душ, красиво уложила волосы, слегка накрасилась и встала у окна, но так, чтоб меня не было видно. Так лучше всего ждать. Ждать и догадываться, чем же меня порадуют.
Вова дымил на своем обычном месте. Иногда вставал, смотрел во двор. Бросал взгляд на мои окна, и было сложно понять, какое у него выражение лица.
Панка не было.
Я пошла проведать ноут. Выглядел он липко. Нашла телефон гарантийки и рассказала о беде с моющим средством. В ответ сначала мне ничего не сказали. Промолчали немного, а потом явно включили громкую связь и очень серьезным тоном переспросили "что-что у вас случилось?".
– Какая-то сволочь вылила ее мне на клаву, – рявкнула я.
Гогот был. Но он быстро прекратился.
– Извините, девушка, я не понял сначала, я подумал, что вы решили его так помыть, – извинился голос и прибавил – Это не гарантийный случай.
Меня начало бесить все это до невозможности.
– Я понимаю. Но мне нужно понять, что теперь делать.
– Приносите. Попробуем помочь. Хотя на чудеса не рассчитывайте.
Ясное дело – стоимость восстановления ноута мне не назвали. Наверное, дорого. На родителей рассчитывать не приходится, а денег совсем мало осталось. Блин, как меня бесит эта финансовая зависимость. Она меня чуть не с младенчества с ума сводит. Просить я не люблю, да и не умею. А работать мне запрещают. Ну как же – высшее образование! Все усилия должны быть нацелены на диплом.
– Твоя работа – это учеба, – так мне все говорят.
Ага. Ну как же! Вот я щас приду в магазин и скажу:
– Дайте мне сто грамм конфет за зачет по истории зарубежной литературы.
Советы взрослых иногда похожи на бред шизофреников. А если с ними спорить начинаешь – они считают, что ты просто деньги выпрашиваешь.
Может, продать что-нибудь? Порыскав по квартире, я начала медленно впадать в тоску. На стене прабабкины часы в деревянном корпусе. Без маятника и стекла граненые не все уцелели. Наверное, часы чего-то стоят. Но жалко расставаться, они красивые очень. Фарфоровые дурацкие фигурки – тоже жалко, хотя они мне вовсе не нравятся. Зеркало с потусторонним отражением – тоже расставаться не хочу. В нем призраки часто возникают, мне кажется, что они попросту из него выходят Оно у них как дверь. Два старинных стула – крепкие и удобные. Шкатулки, внутри – перламутровые и костяные пуговицы и бусины. За это точно денег хороших не дадут. Лампа керосиновая, из тех, что на потолке вместо люстры вешали, без колпака, но все-равно жалко.
Вот засада – все ликвидное – от бабушки и деда досталось. От родителей – телек, телефон и поюзанная мебель. Но на это никто не позарится. Сейчас такое на помойку выбрасывают.
Были еще колечко и серьги. Подарок на восемнадцатилетние. Если продам, мама спросит – куда дела?
Почку что ли продать? Этот вопрос Дэн всегда повторял, причем не про свою почку, он мою продавать грозился. Интересно, а сколько за нее дадут? У меня отличные почки, ни разу не беспокоили, я даже толком не знаю, где они спрятаны.
Дэн как-то мне объявление читал. Там было примерно так написано: Кризис шагает по планете, но у тебя есть шанс! Цена почки – восемьдесят тысяч долларов, тебе хватит рассчитаться с долгами и оплатить кредит. Спеши продать свою почку! Помоги другу справиться с кризисом – направь его к нам! Супер-акция – приведи друга и получи двадцать процентов от цены его почки!
Офигенная завлекуха. Особенно про акцию.
Там еще лозунг был:
Почки ваши -
заботы наши!
Я не вру – так и было.
– Жулье. Почка не может больше двадцати тысяч евро стоить, – важно сказал Дэн.
Тут я не могу ничего утверждать, хотя объявление своими глазами видела. Его любой мог прочитать, хотя у нас торговля органами и тканями человека категорически запрещена. Но торгуют вовсю.
И еще – в этом деле есть хитрость одна – настоящий хирург на нелегальную трансплантацию не пойдет, ему диплома жалко, значит, если я продам почку, ее отчекрыжит жулик-недоучка. А потом подумает и вырежет мне весь ливер на продажу – он у меня хороший, да и по возрасту я подхожу.
Забыв про почки и порченный ноут, я вернулась к окну.
Панка не было видно.
Почку было жалко. Если честно, никто не сомневается, что ее запросто можно продать, но придется тащиться в Турцию или в Германию. Говорят, в других странах жулят по-черному. Сговоришься на изъятие почки, а тебе до кучи кусок печени или еще что почикают. Я где-то читала, что где-то есть целые поселки людей однопочечников. На Украине вроде бы. Наверняка и у нас есть, но кто ж про такое скажет? У нас не принято пугать граждан. У нас принято их доводить до продажи собственного ливера.
Пересчитав свои сбережения, я здорово огорчилась. Наверное, дотяну до маминого приезда. Но про интернет придется забыть надолго. Мои личные драгоценности – велик и фотик продавать не хотелось. Мобилка старая, на нее даже вор не позарится. Уж лучше почку.
Я продолжила ждать Панка.
Позвонить ему, что ли? У него совершенно дикая мелодия в мобилке закачана. Я поначалу не могла понять слов, упиваясь музыкой. А когда Панк, шалея от моей музыкальной необразованности, дал послушать АукцЫон, я вникла и сразу полюбила эту песню.
…Я сам себе и небо и луна,
Голая, довольная луна,
Долгая дорога бескайфовая.
Меня держала за ноги земля,
Голая тяжелая земля,
Медленно любила пережевы-ва-я…
Ну как не полюбить? В этих словах есть и Панк, и Дэн, я тоже там есть, получается – эта песня про нас всех. Даже про Вову.
Мобильник словно сам оказался в руке, Сердце замерло – вызов пошел. Вот черт – знакомая трель звонка. Побегав по комнате, я отыскала второй мобильник под простыней. Теперь я знала – Панк забыл у меня свою трубку.
В том районе, где у меня таится душа, наползла черная тяжесть. Ум доказывал – ничего страшного нет. Душа протестовала – бойся.
Чтобы успокоиться, я начала воображать, как познакомлю свою маму с Панком. Но лучше, если это произойдет после того, как он построит для меня лавку и сундук. Мама придет в гости, увидит эту красоту и спросит – откуда? И тут я ей расскажу про все. И назовусь гражданской женой. Наверное, Панк согласится считаться моим гражданским мужем. А лавка непременно нужна, иначе мама спросит "а чем он занимается?". Не могу же я ответить – он болтается как говно в проруби ничего не делая. Поскорее бы он вернулся.
Схватившись за мобильник как за спасительный круг, я набрала номер Вовы.
– Он ушел и не возвращается! – крик на грани истерики.
– Давно? Понятно. Сиди дома. Никуда не выходи. Никому не открывай. Откроешь – убью!
Почему-то я ему поверила.
Судорожно порылась в шкафу, ничего не нашла, да и не знала, что мне там было нужно. Посмотрелась в зеркало. Это я? Ну да – я. Мимика только заморозилась. Меня теперь нужно долго обнимать, чтобы лицо перестало быть ледяным.
– Вот, сейчас Панк вернется, – думала я, но даже мысленные слова произносились с трудом.
До чего же пусто стало на душе. Безмолвно. Беспросветно.
Хотела и дальше стоять у окна. Красивая, нарядная, в ожидании… но вместо этого начала бестолково метаться по квартире. То пыталась салфеткой немного вытереть клаву. То кинулась мыть посуду. Уколола вилкой палец. Несильно. Смотрела на кровь, стекающую в воду, и почему-то хотела воткнуть вилку себе в ладонь. Почти решилась, но потом вообразила удивленное лицо Панка, с силой бросила вилку в раковину. Она грохнулась и даже отлетела в остатки пюре. Пюре срикошетило и на меня.
Пришлось переодеться. Домыть посуду, довести кухню до сверкающего состояния.
Через каждую минуту смотрела на двор. Сколько же времени прошло?
Звонок. Музыки про голую довольную луну нет. Ну да – это же мой телефон.
– Я стою у твоей двери.
Проигнорировав тысячу незаданных вопросов и одну надежду в моих глазах, Вова завел меня на кухню. Держал мои плечи. Осторожно, но крепко. Посадил на табурет и сел передо мной на корточки.
– Вспоминай дословно, что он тебе сказал. Куда он ушел?
Я раз пять ему повторила. Слова звучали бессмысленно и глупо. Панк хотел меня порадовать. Не сказал чем именно. Он был счастливый. Он сиял. И смотрел на меня так, что дух захватывало. Ведь перед этим мы были близки, ближе не бывает.
– Слушай меня внимательно. Я сейчас снова уйду. И позвоню, а ты только мне откроешь, ладно? – голос Вовы прозвучал шершаво.
– А если Панк вернется?
Вова встал. Огромный как медведь гризли, но не такой опасный и без запаха зверя.
– Ладно. Если это будет он – откроешь. А теперь садись у окна и жди. Это самое умное, что ты сейчас можешь сделать.
Я бы не поверила, если бы мне кто-то сказал, что можно просидеть на подоконнике столько времени, но я вытерпела до позднего вечера. Курилось хорошо. Думалось плохо. Обрывки воспоминаний. В основном – прошлая ночь до утра. Как он меня называл. Совершенно особенным голосом.
Надо же – уже снова вечер. А ко мне никто не пришел. И вообще наш двор словно вымер. Наверное, все за городом. Никому не охота в городе чахнуть.
У меня затекли ноги – даже стоять не получалось. Держась за край подоконника, я терпела боль в мышцах, стараясь не упасть. А вот не буду стараться, упаду, ударюсь челюстью об подоконник, выбью себе зубы и откушу язык.
Позвонила Санечка.
– Ура! Есть в мире справедливость!
Какой ужас – мне придется ей ответить.
– Шурик вернул тебе долг? – предположила я, буквально трясясь от ее радостного тона.
Как он меня бесил.
– Неа. Все гораздо круче! Он в больничке! Прикинь – ногу сломал! Добегался!
И почему меня это не удивило? Два разрозненных обрывка историй связались в единое целое.
– А как он ее сломал?
– Мощно! Фигак-хрусть-пополам! В капкан попал! Представляешь? К нему даже журналисты приходили. Мы тоже его навестили. Думали – врет. А он не врет. Говорит, бежал по делам, решил путь сократить и около помойки влетел прямо в эту фигню. Что деется! В городе и капкан. Ты понимаешь?
Еще как понимаю. Эта сволочь побоялась сказать журналистам правду. Да и кому она нужна – его правда? Гораздо забавнее – беспризорный капкан в городе. На сенсации не потянет, но все-таки новость. Если по телеку покажут – начнутся подражатели и мы будем ходить по Питеру, постоянно смотря под ноги.
С трудом выслушав радостные вопли Санечки, я тут же забыла весь разговор.
Мне требовалось придумать разумное объяснение исчезновения Панка. Например, он полетел в Париж за круассанами. Или на Мадагаскар за лемурами. Или в Китай, чтоб порубить на мелкие кусочки всех работников меховых ферм. Нет – он нашел длинную лестницу и полез доставать для меня голую довольную луну.
Но, скорее всего, он пошел покупать мне цветы, или пирожные. Пока шел, одумался и решил, что не стоит связываться с проблематичными малолетками вроде меня. Решил, что секс уже был, а теперь самое время делать ноги. Шел себе и думал – что это я вынудила его побриться, что я не та женщина, о которой он мечтал. Неопытная. Робкая. Не та.
Я много чего успела передумать, пока сумерки не съели все цвета и не сделали наш двор черно-белым. Тогда я увидела Вову. Черный неподвижный силуэт. Как памятник на надгробии.
Вова неуверенно сделал первый шаг и почему-то я сразу начала плакать. Он шел как приговор.
Сделав несколько шагов в направлении моей парадной, Вова вдруг остановился, постоял, глядя себе под ноги, сплюнул, вдруг развернулся и ушел к себе.
Я видела, как у него свет в окнах загорелся. И совсем потеряла голову. Схватила телефон. Набрала номер. Передумала – ведь он явно не хочет со мной разговаривать. Надо подождать немного. Бросила трубку.
Моего терпения хватило всего на полторы минуты. Снова позвонила. Длинные гудки. Понятно. Абонент не желает с вами разговаривать. Еще одна попытка.
– Что? – вопрос на грани ненависти.
– Не что, а где, – рык зверя, Вова даже скрипел зубами.
Ни слова больше – отключился.
В полной растерянности я стола, не зная, что делать. Он ушел искать Панка, он трезвый, он знает, что я волнуюсь, но у него для меня нашелся только один ответ "где".
Пойти к Вове? Выйти во двор и встать под его окнами? Плевать на его запреты! Раз он не хочет со мной разговаривать, я имею право уйти и самой поискать Панка.
Сполоснула лицо. Зачем-то прополоскала рот. Намочила руки – вытерла их об волосы. Фиг с ним – с Вовой. Мне не привыкать одной по городу гулять. Буду кружить по нашему району. Когда ходишь – ожидание быстрее тянется.
Звонок в дверь. Тишины как не бывало. Уронив флакон шампуня, потеряв тапочки, свалив зонтик, я неслась к двери.
– Это я, открывай, – Вова пришел сам, и я его не узнала.
Чужое, бледное лицо. Сжатые кулаки. Я решила, что он меня ударить хочет, но он просто врезал по подоконнику. И выругался. Много страшных слов, свитых в тугой жгут ненависти и отчаянья.
Нужно было ждать, пока он сам не расскажет все, что узнал.
– Вот. Это у него в руке было.
Новая листовка. Мое фото. Портрет. Мой адрес. И надпись "отсосу любому за двести рублей". Ей богу, так и было написано.
– Господи. Он прочитал это и решил меня бросить?
Я почти обрадовалась.
– Ничего он не решил. Он у решетки канала лежит. Но ты туда не ходи, там уже народ собрался. Менты скоро прибудут… Но я думаю, что все случилось в соседнем дворе. И он смог уйти как можно дальше. Чтоб у некоторых дур ненужных проблем не было.
Собирай манатки по-быстрому. Теперь у меня жить будешь.
– Сколько?
– Пока не выгоню, – он посмотрел на меня, постарался вернуть лицу прежнее состояние, и добавил: Пока все не уляжется.
Наверное, мне было сложно понять, о чем он говорит. Канал. Какие-то люди. Менты. Мне нужно туда!
– Я не хочу. Я к нему пойду.
– Никуда ты не пойдешь.
И я поняла – лучше не спорить. Ничего не понимая, покидала вещи в сумку и пошла за Вовой. Как безмозглый песик на веревочке. И даже тихо скулила.
– Заткнись, а? Он умер. Из-за тебя.
Это было жестоко. Нечестно. Но это было правдой. С которой мне теперь придется жить.
– Извини. Я не хотел, – вдруг сказал Вова.
Мне хотелось его о многом спросить. Задать самый главный вопрос. Я имела право узнать – мучился он или нет? Больше меня ничто не волновало. И только в темном Вовином коридоре, том, что ведет к непонятной двери, я тихо завыла. Меня просто разрывало от рыданий. Которые получались беззвучными. Только вой был еле слышен. Выплакав себя до тупости, я решила воспользоваться темнотой за окнами и уйти в соседний двор. Но Вова предусмотрительно запер дверь на ключ. Можно было попытаться пробраться к Ленину и выскользнуть через вторую дверь, я была уверена, что она ведет, как и моя, на черную лестницу. Добралась до гипсового бюста – а ключа там нет.
Вова по скрипу половиц, вычислил меня и ужаснулся.
– Ты кошмарная. Как труп после эксгумации.
А вот отвечать у меня не получилось. Ком в горле. Шершавая шерсть. Ни звука не извлечь.
Надо подождать – Вова потеряет бдительность и я через окно выберусь. Главное, до водостока пройти, а там – возьмусь за трубу и слезу. Меня не смущало, что те, кто шел по нему до меня, упали и разбились. Судьба у них такая – могли и уцелеть.
– Даже не думай, – Вова застиг меня за попыткой открыть шпингалет, приросший к краске подоконника. – Даже мне этот фокус не удался.
Продолжая безрезультатно дергать латунный шарик шпингалета, я тупо смотрела в пространство. Поскорее бы он уснул, этот говнарь гребаный. Напился бы водки и вырубился. Наверняка у него где-то припрятана бутылка. Ненависть сфокусировалась на Вове. Время уходило.
Мне казалось, что у меня еще есть несколько минут, чтоб дойти до канала и увидеть Панка.
А вдруг Вова ошибся? Вдруг Панк без сознания. В коме. Но живой! Мне просто необходимо взять его за руку. Я больше ничего на свете не хочу!
– Выпусти меня! – закричала я и со всей силы оттолкнула Вову. Он ударился об шкаф, и у меня появилась возможность броситься к выходу. Как я могла забыть, что дверь была заперта?
Вова ругался, сидя на полу. Взгляд сфокусировался на его шее. На ней – цепочка с ключом. Вот гад! Он ключ теперь всегда с собой носит! Руки сами потянулись к цепочке. Вова в секунду уронил меня рядом на пол, как тисками вцепился в плечи и держал, пока я не перестала биться.
– Я его тоже любил.
– Ты его обижал!
– Дура ты.
У меня сил не было совсем. Вова принес какой-то пузырек коричневый. Накапал вонючих капель в стакан с водой и заставил меня эту гадость выпить до дна. Мозг держался дольше тела. У которого сначала онемели ноги, а потом оно стало ватное. Меня взяли подмышки, забросили на плечо, проволокли до дивана и свалили на него как тряпичную куклу. И я лежала, глядя в темный высокий потолок. Который казался все дальше, превращаясь в космос.
Через час, или два – кто знает, я вдруг поняла, что в квартире тихо. Встала, добралась до книжной полки. В каком-то полубезумии нашла тот самый латинский словарь, отыскала забытое слово – mors, и даже не удивилась, узнав, как оно переводится.
Призраки были умнее меня. Они знали, что делают, они почти кричали мне об опасности, а я тупо прошла мимо. Морс не имел никакого отношения к напиткам, mors – это просто смерть.
Я ничего не могла изменить. Я не верила в того Бога у которого можно что-то выпросить. Зато я с детства верила в призраков. И я молилась им, так, что сердцу становилось больно. Вспоминая каждого. Я молилась, думая о Панке. Мечтая только об одном – чтоб душа нашего двора смогла услышать меня и помочь. Мне нужна была справедливость. Такая, какой я ее понимала. То есть – возмездие. Настоящее. Как в прежние времена – око за око…
Диван был жестким, неудобным и явно пах Вовой. Который не лег спать. Он бродил по квартире, открывал шкафы, тихо ругался, что-то ронял, скрипел половицами.
– На.