– Я не вру. Мы о судьбах родины тогда поспорили немного, – если хочешь не обманывать, говори только правду.
Мне невыносимо хотелось увидеть фотки Панка, быть может, даже спереть парочку, но она не давала мне такой возможности. Как только я открывала рот – меня ждал новый сюрприз. Она несла такую околесицу, что я совершенно уверилась в ее полном безумии. Рассказ о Полинке, которая никак не может вызубрить рецепт тройной ухи и блинов с припеком прерывался на самом увлекательном месте, после чего шли сетования на чехарду с какими-то процентными ставками. Потом мне дали понюхать запястье руки, орошенное духами.
– Совершенное дерьмо, – решительно сообщила мама Панка.
Я была с ней не согласна. Пахло иначе, даже хуже.
– У нас есть собака, но я никак не могу ее найти, – мама Панка встала и ушла, оставив меня на белом кожаном диване.
Напротив не было ничего – только огромный экран телевизора, смахивающий на школьную доску. Я обернулась. Дикость какая-то – акриловая картина на светлой стене, по виду – французская, морской порт и белые яхты с разноцветными флажками. Кроме картины – больше ничего. Огромная пустая комната. В которой кто-то садился на диван для просмотра мега-говноящика. Понятно, почему Панку тут не нравилось. Но есть надежда, что где-то существует заблудившаяся собака. Хоть какое-то утешение.
– Сок, минералка, водочка. Что вы будете пить? – парень, чуть старше меня, белая рубашка с коротким рукавом и черным галстуком, белые брюки, и в пошлых розовых шлепанцах.
– Кофе. Без сахара и молока. Но некрепкий.
– С антиоксидантами? – состроив совершенно умное лицо, спросил парень.
– Ты дурак что ли? Как ты их собрался из кофе выуживать?
– А вот обзываться не надо. Мадам пьет кофе только без антиоксидантов, – паршиво улыбаясь, сообщил этот дебил и ушел.
Если бы Дэн не рассказывал мне про кофе, я бы повелась на этот бред. Причем – бред, сказанный с самым подлым видом всезнающего специалиста по кофе. Блин, был бы тут Дэн, он бы со смеху помер, ей богу. Хотя, кто его знает, быть может, они бы поспорили, а потом подружились.
Парень ушел и больше я его не видела. Я расхотела и кофе и фотографии Панка. Мало ли как он выглядел до встречи со мной.
Важнее, что он был, и я его знала.
Моей попе явно не понравилась обивка дивана – она к ней прилипла. Пришлось встать, чтоб не обзавестись мокрым пятном. Странно – тут наверняка должен быть кондиционер.
– Ааа, вот ты где. Мы уже все обсудили. Наверное, ты прав, – отец Панка судорожно оглядывался, наверное, опасался появления жены, ее собаки или парня без кофе.
Вова кивнул, показывая, что он не прав быть не может. Надеясь, что аудиенция закончена, я подошла к Вове, вдруг мы уже можем покинуть этот дурдом.
– А она ничего, красивая, – Папа Панка бродил глазами, стараясь не смотреть на живые существа.
Наверное, он про меня говорил.
– Менты землю роют. И еще ребята подключились. Не то панки. Или еще какие уроды.
– Как вы смеете! – вдруг выкрикнула я, забыв обещание говорить только "да", но Вова не стал ругаться.
– Смею. Если бы не его утопический долбоебизм, сейчас бы в Лондоне жил. Что за бред? Весь мир живет по правилам. Будь успешным, заимей свой бизнес и умей вкладывать деньги. За американской экономикой будущее! Чем мы хуже? По мне всех люмпенов давно обнулить пора. Что заразу свою не распространяли.
– Вы про нефоров? – меня уже было не остановить.
– Про маргиналов, уебанов и прочую херь.
– Зачем вы ругаетесь? – меня так поразило, что взрослый, пусть и несчастный человек, выражается нецензурно, что я оторопела.
– Ты, девочка, хоть понимаешь, что произошло? У меня был сын. А теперь – нет. И если бы не панки-фиганки, он был бы жив, – не знаю почему, но я вдруг поняла, что у него еще есть дети и скорее всего нелегальные.
– Ну что вы говорите! Его же не панки убили! – запоздало возмутилась я.
– Косвенно – они. И не спорь со мной.
Я вспомнила, кто не косвенно виновен в смерти его сына и растерялась. Если я сейчас начну рассказывать всю историю нашего знакомства, папа возненавидит и меня и казнит прямо тут, выбросив с балкона.
– Мы уходим. Я – жду звонка. До встречи, – Вова преспокойно и без всякого возмущения, вышел из комнаты, явно собираясь уйти.
– Я должна ей что-нибудь подарить! – из недр квартиры прокричал женский голос.
– Не надо! – мой крик напоминал вопль вороны.
Мы замолчали. Вова похлопал папу Панка по плечу, пожал ему руку и двинулся к выходу.
– Он был хороший. Лучше не бывает, – вместо прощания сказала я.
– Наверное, ее спустили в унитаз. И я знаю, кто это сделал! – мама Панка промелькнула и снова исчезла, как приведение.
Скорее всего, она снова искала свою собаку.
– Господи, как меня это все задолбало! – признался папа Панка и вдруг заорал, – Да! Это я ее спустил в унитаз!
Лифт, огромный как моя кухня, двигался быстро и бесшумно.
– А зачем мне нужно было говорить "да"? – спросила я у Вовы.
– Из вежливости, например.
– А зачем мы ходили к ним в гости?
– Затем. Без его разрешения мне Панка нормально не похоронить.
Вова по-прежнему не доверял мне и вел за руку. Я по-прежнему мечтала сбежать от него на канал, но была придавлена словом "похороны". В полном молчании мы возвращались домой. Меня не смущали заинтригованные взгляды парней, которые, если бы не Вова, были не прочь познакомиться. Изобразив заносчивый вид, я шла, не глядя по сторонам. И у меня получалось не плакать.
Дома, рассмотрев себя в туманном зеркале, я решила, что выгляжу хуже чем вдова. У меня был жалкий вид окончательной сироты, вдовы, бесприданницы и жертвы массовых беспорядков. И меня это успокоило немного. Особенно, когда выяснилось, что туфли все-таки натерли на мизинцах два прозрачных волдыря. Решила не прокалывать их иголкой – путь болят. Пусть воспалятся и отвалятся вместе с ногами.
Устыдившись своих мелких мыслей, я переоделась и снова залегла на диван. Укрылась курткой и задумалась. Богатые родители. И сын, которому папины деньги встали поперек горла. Неужели такое бывает? Как может опротиветь сытая жизнь с перспективой переезда в Лондон?
Вспомнив все подробности нашего визита к предкам Панка, я решила, что там живому человеку нет места, а собака сама утопилась и правильно сделала. А еще я подумала, что не хочу возвращаться в свою квартиру. И вовсе не из-за опасности. Я там была совсем недавно счастлива. Недолго, но ведь была!
Балансируя на грани сна и яви я снова увидела светящиеся силуэты. Быть может, они сторожили меня, я не поняла. Ребенок рисовал слова. Портал – это я запомнила. Но были и другие. Aditus, faux, casus, sors, fortuna.
– Казус? Это как-то связано с казуистикой? Жульничество что ли? Нет? Ну и фиг с ней, а фортуна – это удача?
Они явно считали, что я не права. Хорошо, что я словарь заранее около дивана положила. Я ограничилась переводим фортуны, которая к удаче имела весьма косвенное отношение. Словарь считал, что фортуна означает всего лишь шанс. Причем казус тоже переводился как шанс. Мура какая-то, ей богу. Но однозначно лучше морса.
Решив, что с предсказаниями на сегодня покончено, я бросила словарь на диван. Он даже подпрыгнул и сам собой раскрылся.
Страницы вдруг сами собой начали перелистываться, словно их настиг ветер. Ребенок тыкал пальцем, показывая мне нужное слово. Не то ему наскучило писать, не то он принял меня за клинически слабоумную.
– Vox, vocis – голос. Ну да, я уже поняла, что говорить вы не умеете. Что дальше? Вы русского языка не понимаете? Знаете, что мне нужно? Вот это слово – месть, ultio, или vindicta. Виндикта? Вендетта звучит правильнее.
Два слова "голос" и "месть" явно не были связаны друг с другом.
– Портал, который и дверь тоже, шанс, голос, месть, – машинально повторяла я, – Ребята, я обеими руками за месть. Покажите мне, кто его убил, и я сама отомщу.
Призраки жестами показали – не надо. Неужели им так сложно оказать мне такую пустяковую услугу?
– А шанс – он мой? У меня есть шанс отомстить? Что для этого нужно сделать?
Зазвучала тревожная, грохочущая как шторм, музыка. Словарь сам собой захлопнулся, больно треснув меня по пальцам. Призраки испарились.
Музыка звучала все тише, теперь уже не угрожая, а убаюкивая. Веки стали тяжелыми. Во сне я сидела на бескрайнем морском берегу, не ночь и не день, на грани рассвета. Вдали плыли корабли со многими мачтами. Легкое ощущение полета и вот они подо мной. Корабли, соединенные мостами. Плавучий голод. Дрейфующий по воле течений и ветра. Как Питер, только без новостроек.
Сколько я проспала – не знаю. Проснулась. Побродила по комнатам. Вовы не было. Посмотрела на свои окна, подняла взгляд – на крыше сидела Графиня. Неподвижно, чуть накренившись. Немного на статую похожа, хотя я ни разу не видела на крышах сидящих статуй.
Была мысль проверить запертую дверь. Поддеть ее ломиком, сорвать с петель и плевать, что скажет Вова. Но еще больше хотелось лежать и ни о чем не думать. Даже желание сходить на канал притупилось и казалась бессмысленным. Попив воды, я снова легла спать, хотя до вечера было далеко. Сны успокаивали. Но поспать не удалось.
Хрясь – Вова слишком энергично открыл входную дверь. Она врезалась по стене и вышибла из нее кусок штукатурки. Тяжелая поступь динозавра. Каждый шаг приближал Вову к моему дивану.
– Валяешься? Не спишь? Слушай сюда. Довожу до твоего сведения, что завтра. В два часа. Забираем урну с прахом и дуем на катере к Петропавловке.
У Вовы был такой вид странный, будто ему не терпелось высыпать Панка в реку.
– Ты не плачешь уже? – спросил он подозрительно.
– Нечем. Мне кажется, что тут что-то не так. Он жив. И он вернется. Нужно просто подождать. Я пока Путеводитель почитаю.
Посмотрев на меня как на дебилку в период обострения, Вова пошел на кухню варить пельмени. Которые воняли как духи мамы Панка. И мне было так обидно, что все теперь не так, неправильно, невыносимо мерзко. Мы же могли сейчас сидеть рядом, читать Путеводитель, который я так и не смогла отыскать, мы бы ели эти поганые пельмени, а потом бы пошли гулять по улицам, нет – мы бы целовались на мосту с грифонами. Все что угодно – только не одиночество! Вова не в счет. Вова чужой. И никогда родным не станет. Хотя без него мне было бы сейчас хуже.
Как только я подумала про "хуже" – тут же поняла, что мои мелкие страдания не в какое сравнение не идут с тем, что случилось с Панком. Я же не знала, как он умер. И была уверена, что ему было перед смертью и больно и страшно. Хуже – если он успел подумать про родителей, ведь он с ними не попрощался. Еще хуже – если он думал обо мне. И действительно решил не портить мне жизнь общением с ментами.
А я так и не сказала ему самые главные слова.
Глава 19. Неучтенное пространство
Вспоминать об этом дне мне не захочется никогда.
Шли пешком. У Вовы в руках – старая спортивная сумка. Вокруг – беззаботные люди. Фотографируют друг друга на фоне классических питерских видов. В прежние времена я бы фотографировала этих беззаботных людей.
Набережная оказалась еще более многолюдной. Куда не погляди – улыбки. Небольшая восторженная группа около крепкой женщины с мелким медведиком. Которому самое место в лесу, рядом с мамой, а не посреди толпы зевак. Медведика можно напоить из бутылки молоком. И подержать в руках. За деньги, конечно. От молока он весь в подтеках, но его моментально вытирают, для придания товарного вида. Ему жарко, он упился этим молоком до одурения, на морде у него намордник, а маленькие смышленые глаза пытаются выпросить у судьбы немного покоя и прохлады.
Развеселые матросы в шапочках с синими помпонами с жалостью смотрят на медвежонка и поднимаются на борт судна, чтобы не видеть ничего, кроме города и Невы. Мы им не нравимся и я их понимаю. Особенно после того, как меня оглушает многоголосная реклама прогулок по рекам Питера. Ор в микрофоны выносит мозг. Бредятина, как в обезьяннике находишься, а не в центре культурной столицы.
Вова рассекал толпу как ледоход. Ему беспрекословно уступали дорогу даже самые твердолобые зазывалы и торговцы живым товаром. Обезьяновладельца он просто оттеснил к самому парапету, едва не размазав об гранит.
– Пришли, – Вова прижал сумку к животу и огляделся коротким волчьим взглядом.
Нанятый катер смахивал на баркас, хотя я баркаса ни разу не видела. Капитан, сухой склочный старик, в белой рубашке и синих брюках, два парня, загорелые как негры, в плавках. Я не понимала, как Вова собирается провернуть задуманное при посторонних людях и волновалась. Но все прошло просто замечательно. Лучше не бывает. И мои опасения, что прах Панка полетит по ветру прямо мне в лицо, не оправдались. Вова все сделал незаметно и аккуратно, а пепла вообще не было. В урне оказалась зола и какие-то подозрительные куски, похожие на мелкий шлак.
– Что ж вы красотами достопримечательностей не восторгаетесь? – с подозрением в голосе спросил капитан.
– А че на них смотреть? Мы местные, – невежливо огрызнулся Вова.
Он теперь торопился. Перемена в поведении была настолько разительной, что капитан занервничал и не спускал глаз с урны, словно в ней мог оказаться ядерный заряд или еще что поразрушительнее.
– Доброе напутственное слово нужно произнести. Что говорят в таких случаях, а? – спросил Вова.
– Пусть вода ему будет пухом, – предположила я как можно тише.
– Пусть, – согласился Вова и прибавил, – Все мы опадаем как осенние листья.
Неуклюже размахнулся и тяжелая урна, издав громкий бульк, утопла в Неве. Капитан запыхтел как паровоз и начал переглядываться со своим экипажем. Похоже, они много чего повидали и были готовы ко всему.
Смайнав урну в фарватер, Вова сразу осунулся и грубо потребовал, чтоб нас высадили. Никто не возражал.
– Хозяин – барин, – сухо попрощался капитан и мы вышли на берег.
В общем, печальной торжественности не получилось. И как я не старалась, нужного настроения не возникало. Отвлекало все. И блики на воде. И веселые матросы. И публика, гуляющая на набережной. И вертолет над Петропавловкой. И даже запах воды.
– Ничего, – подумалось мне, – Придем домой и можно снова лежать и вспоминать сколько душе угодно. Нужно как-то научиться жить дальше. Но как? Ладно, буду просто вспоминать.
Только не получилось ничего. По дороге Вова зашел в магазин и накупил водки. Бутылки брякали, в той самой сумке, где совсем недавно лежали останки Панка. На подходе к нашему двору, Вова с каждым шагом прибавлял скорости, я еле за ним поспевала. Подходя к дому, он уже почти бежал. Гриша, завидя нас, обомлел и даже не стал извергать лозунги. Мне показалось, что он хотел мне сказать что-то важное, но не решился.
Странное ощущение – в мире стало на одного человека меньше. Словно с неба сперли звезду. Но вокруг ничего не изменилось. Меня это поражало все больше. Даже неизменность Вовиной квартиры казалась оскорблением памяти Панка. Наверное, нужно было предпринять какие-то правильные ритуальные действия, занавесить зеркала, поставить его портрет с черной лентой, стопку водки перед ним и ломоть хлеба поверх стопки. Я теперь понимаю смысл поминок – они разделяют мир на "до" и "после". Как и похороны. На которых непременно должны звучать хорошие, искренние слова.
У нас ничего этого не было. Только куртка Панка. А поминки компенсировались сумкой водки.
– Ну вот. Дело сделано, – сказал Вова и ушел в черный запой.
А я лежала на диване со своим чувством вины и боялась выходить из комнаты. От всего пережитого в сумерки комната становилась пугающе нереальной. Стены то расширялись, то сужались, превращая пространство в конуру. Тени на стенах и потолке извивались, рисуя смутные опасные узоры. В них было можно увидеть все, что схоронилось в памяти. Даже профиль Панка и его улыбку. Только он умел улыбаться так, что на душе становилось светлее.
Я бодрствовала, я не могла заснуть. И лежала с открытыми глазами, рассматривая потолок, без особого беспокойства наблюдая за метаморфозами стен. Они иногда становились полупрозрачными и двигались, как шелк в ветреную погоду.
По моему убеждению, если не спать очень долго, смотреть, почти не моргая, не думать ни о чем и дышать медленно, то в какой-то момент есть шанс увидеть себя в точке между прошлым и будущим. А закрепившись на ней, можно осознать себя здесь и сейчас. После чего нужно сделать маленький шаг в прошлое. Или в будущее. А если шаг удастся, то тогда получится пройти путь до определенной даты. Если шагать в прошлое, то я увижу Панка живым. И смогу с ним поговорить. Пусть мысленно, но зато он сможет мне ответить и выслушать. Если пойти в завтрашний день, я узнаю, что со мной произойдет, но сейчас мне будущее совершенно неинтересно.
Мысли скользили как ручей в снеготаянье, и я ждала, пока они сами замедлятся и исчезнут. Вяло вспомнила, как недавно звала местные приведения на помощь ради мести. И поверила, что они помогут. Не знаю как – им виднее. Я с детства знала, что они уже вмешивались в жизнь нашего двора. Про это соседи не очень любили распространяться, но иногда проговаривались. У соседки дочка однажды серьезно заболела. И родители не спали ночами, дежурили по очереди у постели. А потом мама заснула, просыпается и видит в свете ночника, что рядом с дочкой стоит дядя такой странный. Она закричать хотела, а ребенок говорит:
– Мама, ты не волнуйся, он добрый, он мне помог.
Температура у нее уже нормальная стала, а дядька этот у них прижился. Девочка его постоянно видела, а родители только изредка. Но когда их квартиру расселять стали, он я ними так и уехал. Я маленькая тогда была и очень завидовала – ну как же – свой хранитель-защитник!
Те дети, что у меня в квартире обнаружились, они помогать даже не собирались. Что с них взять – мелкие совсем. Насчет их возникновения ходит много версий. Говорят, что их собственная мать отравила, когда большевики к власти пришли. Она дворянка была, муж – белогвардеец, работы ей не давали, в общем – ей попросту было нечем их кормить. По другой версии мать была коварная сука, завела любовника, который пообещал вывезти ее в Париж, подальше от красной чумы, но детей они решили с собой не брать – революция все-таки. В общем, зима была морозная, дети остались дома одни, ждали маму, так и померли в кроватке под одеялом. Графиня, которая временами на крыше сидит, считала, что все было совсем по-другому. Что мать в могилу унесла инфлюэнца, а дети думали, что она уснула и так и померли рядом с ней.
Проверить все эти версии невозможно. Могу только одно сказать – одеты и причесаны эти дети на дореволюционный манер, это точно.
Конечно, я ждала их появления каждый вечер. Но напрасно. Не знаю, чем они были заняты – но ко мне не приходили. Может, их музыка напугала? Или они все-таки решили отомстить за Панка? Слабо верится. У них свои дела и проблемы. Кто знает, может, у них близится день выборов дворового президента?
Вспомнив манипуляции Дэна про призыванию потусторонних сущностей, я решила, что стоит попробовать погреметь хоть чем-то, раз бубенчиков у меня не было. Нашла старый колокольчик, сжала его в руке и гремела, пока рука не устала. Вова так упился, что даже не пришел проверить, что творится в его доме.
Вот черт – надо было у Дэна расспросить, как вызывание происходит.
– Ну и фиг с вами, – хотелось высказаться гораздо убедительнее, но я постеснялась.