– А супружница его выезжала вместе с ним?
Портье наморщил лоб, задумался.
Похоже, этот вопрос оказался для него не столь простым.
Потом лицо портье просветлело, и он отрезал:
– Не было с купцом никого. Один он выехал.
– А когда же выехала женщина?
Портье снова пожал раменами:
– Не ведаю, сударь волшебник. Надо полагать, еще днем.
Они вышли в коридор, и Буривой велел позвать дневного портье.
Однако тот о судьбе тверской купчихи Поленовой имел представления не больше, чем Буривой – о дате открытия далекого южного континента.
Буде за время дневного дежурства купчиха и покинула "Обитель странников", то известить портье об этом почему-то позабыла.
Буривой отпустил обоих портье и вернулся в номер.
Сыскники вопросительно посмотрели на него.
– Работайте, судари, работайте, – спокойно сказал он.
Однако спокойствием в его душе и не пахло.
Да, это смертоубийство, похоже, было самым настоящим близнецом ключградского преступления, и не имело ни малейшего значения, что там собака загрызла волшебника на улице, а здесь – обычного человека в помещении.
И в сознание Буривоя уже вовсю стучалась мысль, что никакого прояснения ее величество Спектрограмма ему не принесет.
Так оно и произошло.
В отсутствие сквозняка спектрограмма получилась куда как шикарной.
Упустить даже какую-либо мелочь в столь ярком волшебном образовании мог бы токмо ученик-перволеток из самых тупых да ленивых.
Убитый явно испытал болевой шок – следы этого шока прекрасно читались в спектрограмме. Но тут же присутствовали и следы другого, психического шока, не имевшего никакого отношения к смерти несчастного Ярослава.
Кто испытал второй шок, было не совсем ясно, но по некоторым характерным линиям Буривой осмелился бы сделать вывод, что во время убийства в номере находилась женщина.
А больше спектрограмма ему ничего не поведала. Тут царила столь сложная мешанина цветов и линий, кажущихся совершенно незнакомыми и могущих означать…
Буривой представления не имел, что они означали, и понял лишь одно – не с его квалификацией в этой спектрограмме разбираться. И ничего не оставалось, окромя как издать вопль о помощи, излить его на бумагу, наложить на нее охранное заклятье и отправить с одним из сыскников оный вопль прямиком к Кудеснику.
* * *
Помощь пришла быстро.
Похоже, Остромир придавал расследованию столь серьезное значение, что явился в "Обитель странников" собственной персоной.
Буривой ознакомил Кудесника с добытой в ходе сыска небогатой информацией, полной лишь многочисленных странностей, и окончательно расписался в абсолютном собственном бессилии.
А дальше произошла очередная странность – Кудесник не выказал своему подчиненному ни малейшего неудовольствия. Лишь кивнул и отправился на место преступления. Попросил все еще работавших в номере сыскников покинуть место преступления. Осыпал начинающую расползаться спектрограмму и попросил Буривоя повторить окуривание. Дождался, пока родится новая спектрограмма. Надолго замер в самом центре гостиной. Потом попросил окурить спальню. Некоторое время провел там в полном одиночестве.
Потом в номер снова запустили сыскников и приехавшего вместе с Остромиром судебного лекаря, а Кудесник провел повторный допрос обоих портье.
Ментальная атмосфера во время допроса бесперечь менялась, и Буривой понял, что Остромир самым тщательным образом прощупывает работников гостевого дома. Потом прибыл хозяин заведения, и допрос перешел на новый этап. Разобравшись с хозяином, Кудесник "побеседовал" кое с кем из постояльцев "Обители".
Буривой ощущал себя чужим на этом празднике сыска, ибо напрочь не понимал некоторых Остромировых действий.
Так, к примеру, у каждого из своих собеседников Кудесник в конце допроса спрашивал: "Не совершали ли вы в последние два дня странных для самих себя поступков?" Собеседники отвечали: "Нет" – и, похоже, не лгали, ибо Кудесник тут же оставлял их в покое. Кроме того, каждому из допрашиваемых Остромир показывал некий портрет и интересовался, не замечали ли здесь этого человека. Портрет Остромир держал так, чтобы Буривою не было видно, кто там изображен. А "этого человека" в "Обители" никто не заметил.
Потом Кудесник сказал сыскникам:
– Тут нам больше делать нечего! Вы все свободны, судари. Составленный протокол прошу передать мне.
* * *
Назад они возвращались в Остромировом экипаже.
Кудесник был мрачен, как непогода в конце листопада. Он долгое время размышлял, потом наложил на карету охранное заклятье и повернулся к Буривою:
– Вам след снова отправляться в Ключград, брате.
Буривой молча кивнул.
– Побеседуете со своими старыми знакомыми. Я имею в виду семью и домашних князя Белояра Нарышки… Именно побеседуете. Никаких допросов! Попытайтесь выяснить, зачем они послали своего кучера в столицу. Не посещал ли еще кто-нибудь из них Новгород в последнее время. Но главным образом меня интересует вот что… – Кудесник вновь некоторое время подумал. – Буде вам вдруг покажется, будто кто-то из них странно себя ведет, будто кто-то в чем-то изменился… я не могу объяснить более конкретно… Так вот, буде такое произойдет, немедленно сообщите.
– Что мне говорить, коли они станут спрашивать о чародее Смороде? Ведь они наверняка спросят…
– А что тут скажешь? Вы ничего о его судьбе не ведаете.
– Могу ли я воспользоваться помощью наших ключградских служб?
Кудесник сложил на животе руки:
– Принципатом сейчас руководит младший Нарышка, вряд ли он вам поможет в сыске супротив членов своей семьи. Местных из министерства охраны порядка привлекать тоже не след. Сыск должен быть абсолютно тайным. Полагаю, официальную цель вашего возвращения в Ключград вы придумаете сами.
Буривой кивнул. И спросил:
– А почему младший Нарышка? С Пореем Ергой тоже что-то случилось?
– Нет, он жив-здоров. У него собственное тайное задание. – Остромир вдруг тяжело вздохнул.
И по этому вздоху Буривой понял: Кудесник не в коей мере не надеется на сыскные способности своего подчиненного.
И стало быть, ему, мужу-волшебнику Смирному, придется носом рыть землю, дабы доказать Остромиру ошибочность такого мнения.
16. Взгляд в былое. Век 76, лето 3, вересень
Вокруг простиралась сутемь.
Свет плыл сквозь нее один-одинешенек – рядом не наблюдалось ни шаров, ни кубов, ни пирамид. Вообще ничего не наблюдалось. А то, что наблюдалось, находилось внутри самого Света. Оно роилось, толкалось и всячески стремилось наружу.
Наверное, так чувствует себя женщина на сносях…
И наверное, ей очень хочется побыстрее узнать – кто там внутри…
Свет женщиной не являлся, но ему тоже хотелось сего знания.
Женщина над содержимым своего растущего живота абсолютно не властна – в любом случае дитя родится не раньше, чем приспеет заданный богами срок.
Свет женщиной не являлся.
А потому содержимое собственной утробы подчинялось ему беспрекословно – на то и волшебники существуют, чтобы заклинания безоговорочно их слушались.
И какое счастье, буде интерес и возможность совпадают!
Свет раскрыл защитную оболочку, и все эти разноцветные ленточки, многокрасочные спиральки и радужные стрелы затеяли вокруг своего хозяина безудержный хоровод.
А потом откуда-то изнутри, из самых глубин собственной ментальности, явилось диво-дивное, чудо-чудное – не сплошное образование, а с многочисленными разрывами. Этакая пунктирная линия принялась увиваться вокруг Света, и частички ее не теряли друг друга, аки были связаны невидимыми ниточками.
Свет велел ей остановиться, явиться пред светлые очи и принялся внимательно изучать это диво-дивное…
Когда он проснулся, в палате никого не было.
Белый день угас. А вот чувство голода разгоралось, да так, что скоро должно было спалить Света дотла.
Нужно было срочно предпринимать противопожарные меры.
И Свет их принял – дернул за сигнальный шнур.
Где там Забава? Почему не защищает хозяина от голода?
Колокольчику за стеной, похоже, отрезали язык, но тем не менее дверь вскоре отворилась.
Вошедший чиркнул спичкой и зажег светильню.
Темнота сменилась неверным сиянием.
– Как почивали, сударь чародей?
Это была не Забава. Это была Ива.
Она подошла к кровати больного и приложила мягкие ладони к его вискам.
– Хвала Сварожичам, справно, – сказал Свет. – Я вам, сударыня, весьма благодарен. А где моя служанка?
– Забава спит. Она очень вымоталась за последние дни. Вам след ценить такую служанку, сударь чародей.
– Я ее ценю, – пробормотал Свет. И включил Зрение.
Несомненно сон лечил его.
Вокруг Ивиной головы очень четко просматривалась самая настоящая аура – не та, давешняя, звездная пыль на безлунном небе, а полноценное свечение, присущее отъявленной лекарице.
– Трапезничать желаете? – спросила обладательница полноценного свечения.
– Еще как! – сказал Свет, вглядываясь в ауру и пытаясь отыскать там угрозу.
Угрозы он, как ни старался, не обнаружил, но проглядывало в сиянии такое, от чего ему пришлось слегка оторопеть.
– Медведя бы съел, – пробормотал он, пытаясь скрыть замешательство.
Эта попытка оказалась успешной.
Ива, ничего не заметив, сказала: "Сейчас принесу" – и вышла из палаты.
А Свет откинулся на подушку.
"Все девицы одинаковы, – подумал он. – Впрочем, нет, не все! Снежана вот нисколь не похожа на остальных. Там, где прочие изначально мечтают затащить чародея в постель, Снежана…"
И тут ему пришла в голову мысль, показавшаяся неожиданной.
А с чего он взял, что все они мечтают об одном? Да, в ауре часто сияет розовость… Но буде волшебная теория не совсем права, то почему он решил, что розовый цвет является исключительно цветом Додолы? А в нынешнем своем состоянии чародей Светозар Сморода и вовсе не может сказать о чужих аурах ничего определенного. Ему остается лишь надеяться на то, что Сила возвращается, но еще большой вопрос, прежняя ли это Сила! А буде и прежняя, то в полном ли объеме и не искаженная ли какими-нибудь неизвестными ему факторами.
Согласно волшебной теории, которую нам вбили в головы, исчезнувшая Сила не возвращается вообще!
– Я принесла вам куриный бульончик!
Свет отвлекся от тяжких дум.
Ива подавала чашку с "бульончиком" неуверенно – будто опасалась, что содержимое чашки окажется чародею не по вкусу.
Свет принял сидячее положение, взял расписную деревянную посудину в руки, отхлебнул.
Бульончик оказался сродни тому, что готовил Касьян.
– Очень вкусно!
Ива тут же приободрилась.
– А после бульончика будет рисовая кашка.
Свет вздохнул. Ему вдруг до смерти захотелось мяса.
Здоровый такой кусище, хорошо прожаренный и проперченный, и пусть аж с рисовым гарниром.
Хотя лучше все же к такому кусищу подошла бы картошечка фри.
Хрусь! Хрусь! М-м-м…
Тем не менее он посмотрел на девицу с благодарностью.
В ауре ее по-прежнему переливались розовые оттенки.
И Свету вдруг показалось, что от розовости этой идет к нему странная волна, обогревает, омывает, прибавляет Силы.
– А вы летать умеете, сударь чародей?
– Умею, – сказал Свет.
"Вернее, допрежь умел, – добавил он мысленно. – А сейчас… Одному Семарглу это известно!"
– Я тоже раньше летала. – Ива поставила поднос на тумбочку и грустно улыбнулась. – Давно-давно, в детстве. Только не сама, а как будто была божьей коровкой. Или стрекозкой… А вы научите меня летать?
Свет чуть было не фыркнул. Но сдержался.
Все-таки девица эта – изрядный еще ребенок. Божья коровка, видите ли… "Стрекозка"!.. Летать ей, видите ли, хочется! Погодите, стрекозка, придет время, когда Додола загребет вас своими нежными коготками. И будете вы летать одной и той же дорогой – из-под мужа к повитухе да обратно!..
– Научу, – сказал он вслух. – Почему бы и не научить?!
– А разве вам разрешается учить заклинаниям женщин?
Свет вдруг неожиданно для себя улыбнулся, в открытую, не боясь, что эта девица расценит его улыбку, как доказательство того… Он и сам не знал – чего. Ему было просто приятно сидеть вот так, с нахлынувшим неведомо откуда чувством безопасности и уюта, и с аппетитом попивать бульон. Да с удовольствием выслушивать Ивины глупости…
– А мы с вами никому об оной учебе не скажем. – Он не удержался и подмигнул девице.
А та вдруг смутилась, потупила взор, суетливо подала ему миску с рисовой кашей. Замолчала.
И промолчала до самого конца Световой трапезы.
А после трапезы Свету снова нестерпимо захотелось спать.
Но теперь он уходил в сон с некоторой уверенностью в завтрашнем дне.
17. Взгляд в былое. Век 76, лето 3, вересень: Ива
То, что вокруг происходит неладное, Ива поняла в пятницу.
Мамочка Ната вдруг надумала поболеть. Именно "надумала" – помимо своего бесплодства, во всем ином она была необыкновенно здорова. Правда, у нее начался зеленец; но зеленец для женщины – буде она не колдунья – разве хвороба?..
Как бы то ни было, большинство своих каждодневных обязанностей мамочка Ната передала сестре Воле, а сама тут же улеглась в постель.
Однако неожиданная "хвороба" вовсе не мешала мамочке Нате систематически интересоваться самочувствием раненого чародея.
Освобожденная от лечения всех прочих своих больных, Ива, как могла, успокаивала предводительницу, пока не поняла вдруг, что странное недомогание мамочки Наты как раз с оным чародеем и связано.
По-видимому, она спряталась за мнимой "хворобой" от неких возможных неприятностей, связанных с пребыванием колдуна в обители.
Иву покоробила такая трусость, но ей ли, соплюшке, укорять предводительницу Ордена?!
Между тем, чародей начал выкарабкиваться из своей болезни. К вечеру он, хоть и ненадолго, даже пришел в себя.
Ива, правда, при первом пробуждении больного не присутствовала, но дежурившей в палате Забаве удалось попоить хозяина чаем. Да и явившаяся для очередного руконаложения Ива сразу почувствовала перемены.
Тепло, исходившее из ее ладоней, виски больного теперь поглощали гораздо интенсивнее, чем раньше.
Будто чародей оголодал по излечению…
Однако потом из висков хлынуло в ладони такое, от чего захолонуло сердце, а ноги наполнила столь могутная слабость, что Ива едва не упала. За слабостью пришла не менее могутная сила, обильная, будто великокняжеские закрома, безграничная, аки море-окиян, грозная, как небесный Перунов рык.
С оной силой Иве было не справиться, мрак крепкими перстами сжимал ее мозг, во мраке, тут и там, проплывали разноформенные и разноцветные фигуры, беззаботные, дружелюбные, чудные, волшебные…
Как удалось оторвать ладони от чародеевых висков, Ива не помнила. Потом она долго смотрела в лицо больного, ее била мелкая дрожь, и вновь подгибались ноги.
А с чародеем происходило неладное. Лицо его то краснело, то бледнело. Глазные яблоки под веками бегали; персты вытянутой из под одеяла десницы сжимались и разжимались; дыхание рвалось, будто высохшая простыня на ветру…
С виду все было похоже на то, что чародею снится сон, но Ива чувствовала: сон чародею не снится. Буде же и снится, то вовсе не сон!
Обмерев, она стояла и смотрела, что делает с телом неподвластная чародееву мозгу колдовская сила, и ей становилось страшно от одной мысли о том, что на оную силу претендует и она сама.
А потом пришла мысль, враз принесшая ей облегчение.
Колдунья – не колдун!
Чтобы лишиться возненавиденной вдруг Силы, колдунье вовсе не требуется вселить твердость в свой собственный корень. Колдунье достаточно твердости корня чужого, а уж такая-то вещь любой женщине доступна. Индо особо стараться не нужно. Достаточно скинуть с себя платье да показаться избраннику в таком виде…
А потому у нее, у Ивы, присно есть стези отхода, стези обретения самой обычной женской доли, с ее любовью, со счастьем, с детьми…
Успокоенная, Ива вновь глянула на больного.
Колдовская сила в нем угомонялась. Лицо стало просто розовым, глазные яблоки замерли, дыхание выровнялось. И лишь персты на деснице все еще потрясывало. Отдаленный гром грозы, улетевшей за окоём…
Ива вновь наложила на чародеевы виски ладони (теперь волна пошла в обратном направлении), дождалась, пока персты больного уснут, поправила на нем одеяло и отошла от койки. Вздохнула облегченно.
Неладное покинуло чародея, покинет оно и мамочку Нату.
* * *
В шестерницу неладное мамочку Нату не покинуло.
Зато чародей пришел в себя уже надолго.
Поначалу ему, правда, вздумалось немного попритворяться, ну да Ива сразу поняла его хитрость. Успокоила, как могла. Накормила. Дала поговорить со служанкой. И поняла, что больной все-таки изрядно напуган.
Как они все, Семаргловы дети, с их колдовскими предрассудками, боятся додолок! Будто мы врагини ненавистные, будто зла им желаем! Будто к одному токмо и стремимся – немедленно лишить их Таланта! И выбросить потом – за ненадобностью!
Впрочем, наверное, она не права. Буде бы так происходило, все чародеи давно бы умерли от страха…
Как бы то ни было, а причинять лишнее беспокойство хворому не стоило.
И потому, когда чародей попросил оставить его в одиночестве, так Ива и поступила. Да и Забаву с собой увела. А когда, через часик, снова заглянула в палату, больной уже спал.
Ива некоторое время постояла возле его кровати.
Чародей был весьма взрачен. Мужественное лицо. Высокий лоб. Даже сейчас – в спящем! – угадывалась сила; не та сила, волшебная, Семарглова, а простая, самая обыкновенная, человеческая.
Говорят, они все занимаются боевыми единоборствами. Индо учителей из-за кордона нанимают. Кто-то фехтует, кто-то противника на лопатки кладет. Видно, на необычное рассчитывают, да и про дюжинное не забывают. Мудрые люди!..
Полюбовавшись больным, Ива приступила к руконаложению. С опаской приступила, надо сказать, и с порядочной опаской.
А ну как опять его корежить начнет, а потом, через ладони, и на нее перекинется!..
Однако она быстро обнаружила, что неладное оставило чародея в покое окончательно.