Мама вышла из спальни в желтом сарафане. Платок она тоже сняла. Волосы у нее были разделены на прямой пробор и заплетены в четыре толстые косы. Увидев ее, папа ухмыльнулся. Когда я был маленьким, мама выпрямляла волосы строго раз в полтора месяца. И вообще каждый выходной я наблюдал, как какая-нибудь тетушка, кузина или просто соседская девчонка сидит в гостиной и выпрямляет свои волосы при помощи химии. И если бы не пошел как-то раз в двухтысячном году на дискотеку с Мегги Портер, чей папа был просто чудовище, а мама - страховой агент и чьи кудрявые волосы свободно ниспадали на плечи, то вырос бы с убеждением, что волосы всех чернокожих девушек по природе своей пахнут гидроксидом калия. Лично мои вкусы в этом вопросе совпадают с папиными: мне нравится, когда волосы распущены или заплетены в косу. Но первое правило относительно волос чернокожей женщины гласит: не говори о ее волосах. А второе - никогда, ни при каких обстоятельствах не прикасайся к ее волосам, не получив на это письменного разрешения. В том числе после секса, свадьбы или смерти, если уж на то пошло. И правила эти незыблемы.
- Тебе надо постричься, - заметила мама.
Под "постричься" она, конечно, имела в виду побриться наголо и ходить, сверкая лысой макушкой. Я пообещал, что непременно так и сделаю, и она направилась на кухню готовить ланч.
- Я родился во время войны, - сказал отец. - Твою бабушку эвакуировали до родов, и поэтому у меня в свидетельстве о рождении написано "родился в Кардиффе". Но, к счастью для тебя, еще до конца войны мы вернулись в Степни.
Иначе были бы валлийцами, а в папином представлении это даже хуже шотландцев.
Он рассказал, каково было жить и расти в послевоенном Лондоне. Тогда, сказал он, война словно бы еще продолжалась в сознании людей - из-за руин, оставшихся после бомбежек, из-за продуктов, которые выдавались по карточкам, из-за поучений Национального радио.
- Разве что взрывы кончились, - добавил он. - Но в те дни все еще говорили о Боули, погибшем при взрыве на Джермин-стрит, и Гленне Миллере, не вернувшемся из боевого вылета в сорок четвертом. Тебе известно, что он был самым настоящим майором американских ВВС? - спросил папа. - Он и до сих пор числится пропавшим без вести.
Но в пятидесятых быть молодым и талантливым означало стоять на самом пороге новой жизни.
- Впервые я услышал "Body and Soul" в клубе "Фламинго", - вспоминал отец, - в исполнении Ронни Скотта, который тогда еще только начал становиться Ронни Скоттом. В конце пятидесятых клуб "Фламинго", словно магнит, притягивал чернокожих летчиков с Лейкенхита и других американских баз. Им нужны были наши девушки, - пояснил папа, - а нам - их музыка. Они всегда могли достать все самые модные пластинки. Так у нас сложилось идеальное партнерство.
Вошла мама с кастрюлей в руках. В нашей семье на ланч всегда готовилось два разных блюда. Одно мама делала для себя, другое, гораздо менее острое, - для папы. Папа предпочитал рису белый хлеб с маслом, что грозило бы проблемами с сердцем, не будь он худым, как щепка. А я ем и рис, и хлеб, вот почему у меня теперь такая шикарная мускулистая фигура и такая классная внешность.
Себе мама приготовила листья маниоки, а папе - рагу из баранины. Я выбрал рагу, потому что маниока мне не очень нравится, особенно когда мама доверху заливает ее пальмовым маслом. А еще она сыплет туда столько перца, что подлива становится красной. Рано или поздно один из ее гостей самовоспламенится прямо за столом, это я вам точно говорю.
Мы уселись в гостиной за большой стол со стеклянной столешницей. В центре его стояла пластиковая бутылка минералки "Горный источник", вокруг лежали розовые салфетки и хлебные палочки в целлофановой упаковке. Все это мама умыкнула из офиса, где работала уборщицей. Я намазал папе бутерброд с маслом.
Поглощая еду, я заметил, что мама пристально на меня смотрит.
- Что такое? - спросил я.
- Жаль, что ты не умеешь играть, как отец.
- Зато я пою, как мама, - ухмыльнулся я, - а готовлю, к счастью, как Джейми Оливер.
Она шлепнула меня по ляжке.
- Думаешь, раз ты вырос, то я не могу тебя поколотить?
Даже не помню, когда мы последний раз вот так сидели за столом - только втроем, без десятка дальних и близких родственников. Более того, и в моем детстве такого тоже особо не было: всегда в доме гостила какая-нибудь тетушка, или дядюшка, или кузен, гнусный похититель конструктора "Лего" (не подумайте, я вовсе не жадный!).
Я сказал об этом вслух, и мама тут же заявила, что этот гнусный похититель как раз недавно получил в Сассексе диплом инженера. В ответ я заметил, что служу, между прочим, констеблем в криминальной полиции, в совершенно секретном отделе.
- И в чем заключается твоя работа? - спросила мама.
- Мам, это государственная тайна, - ответил я, - и если я ее раскрою, мне придется тебя убить.
- Он там творит волшебство, - вставил папа.
- У тебя не должно быть секретов от родной матери, - сказала мама.
- Мама, ты веришь в магию?
- Не шути так, - нахмурилась она. - Сам знаешь, наука не может дать ответы на все вопросы.
- Зато вопросы ставит хорошие, - сказал я.
- Но ты же не занимаешься колдовством, ворожбой и всякими такими вещами? - спросила она, вдруг посерьезнев. - Я начинаю за тебя беспокоиться.
- Я клянусь, что не взаимодействую ни с какими злыми духами или другими сверхъестественными созданиями, - заявил я.
Это правда так - и не в последнюю очередь потому, что сверхъестественное создание, с которым бы я очень не прочь повзаимодействовать, живет в данный момент в изгнании, при дворе Батюшки Темзы. Трагическое несоответствие: я - полицейский в низшем чине, она - нимфа небольшой речушки на юге Лондона. У нас все равно ничего бы не получилось.
После ланча я вызвался помыть посуду. Пытаясь с помощью половины бутылки фирменной жидкости для посуды из универсама "Сейнсбери" отмыть сковородку от пальмового масла, я слышал, как за стенкой разговаривают родители. Телевизор все еще молчал, и мама целых три часа подряд ни с кем не говорила по телефону - это уже было, мягко говоря, слегка необычно. Домыв посуду, я вышел в гостиную и обнаружил, что они сидят на диване и держатся за руки. Я спросил, хотят ли они еще чаю, но они отказались и улыбнулись странно одинаковыми, слегка отстраненными улыбками. Я вдруг понял, что они ждут не дождутся, когда я уберусь, чтобы немедленно отправиться в кровать. Поспешно прихватив куртку, я поцеловал маму и пулей вылетел за дверь. Есть вещи, о которых молодому человеку лучше даже не думать.
В лифте у меня зазвонил телефон. Это был доктор Валид.
- Вы видели мое письмо? - спросил он.
Я ответил, что навещал родителей и еще не проверял почту.
- Я проанализировал статистику смертности джазовых музыкантов в пределах Лондона, - сказал доктор. - Вам необходимо просмотреть ее как можно скорее - и завтра, как только сделаете это, сразу позвоните мне.
- Есть ли там что-то важное, что надо знать прямо сейчас? - спросил я.
Двери лифта открылись, и я шагнул на выложенный плиткой пол подъезда. Вечер был довольно теплый, и возле выхода тусовалась пара подростков. Один из них вытаращился было на меня, но я ответил ему не менее наглым взглядом. Поскольку, как уже было сказано, это моя территория. Да я и сам не сильно давно был таким же.
- Судя по имеющимся цифрам, можно утверждать, что в течение прошедшего года то ли два, то ли три джазовых музыканта погибли меньше чем через сутки после того, как отыграли концерт в пределах Большого Лондона.
- Это разве статистически значимо?
- Вы все узнаете из письма, - ответил доктор.
Мы закончили разговаривать как раз в тот момент, когда я подошел к машине.
Пора в техкаморку, решил я.
Если верить Найтингейлу, "Безумие" защищено многоступенчатым магическим охранным комплексом. Обновлялся он в последний раз в 1940 году, чтобы монтеры с телеграфа могли протянуть в здание спаренный телефонный кабель (по тем временам последнее слово науки и техники) и установить ультрасовременный коммутатор. Его я обнаружил в нише в фойе у главного входа, под чехлом из плотной ткани. Это было роскошное сооружение из стекла и красного дерева, с медными рычажками, которые Молли с ее навязчивым стремлением все полировать поддерживала в идеально блестящем виде.
Найтингейл утверждает, что эта магическая защита жизненно необходима, - правда, никак это не аргументирует - и добавляет еще, что лично он не имеет права снимать ее по собственной инициативе. Таким образом, вопрос с протяжкой широкополосного кабеля отпал сам собой, и некоторое время казалось, что скоро я неминуемо погрязну в средневековой дремучести.
Однако особняк "Безумие", к счастью, был выстроен в стиле английского ампира - в то время модно было строить конюшни позади господского дома, так, чтобы лошади и не менее духовитые конюхи находились с подветренной стороны от своих хозяев. А стало быть, и каретный сарай, перестроенный теперь в гараж, тоже располагался за домом. На втором его этаже была мансарда, где жила прислуга. В более поздние времена здесь устраивали вечеринки молодые раздолбай: тогда в "Безумии" их было больше одного. Средства магической защиты - Найтингейлу почему-то не нравилось, когда я называл их "силовыми полями", - пугали лошадей, и поэтому в каретном сарае их не было. Это значило, что сюда я могу свободно протянуть широкополосный кабель, и тогда по крайней мере в этом отдельно взятом уголке "Безумия" воцарится наконец двадцать первый век.
В крыше мансарды над каретным сараем с одной стороны было большое окно. Еще здесь были кушетка, шезлонг, плазменный телевизор и кухонный стол из "Икеи", который мы с Молли собирали битых три часа. Воспользовавшись тем, что "Безумие" имеет статус части оперативного командования, я заставил Информационный департамент выделить мне с полдюжины гарнитур "Эрвейв" с зарядным устройством и выходом в "ХОЛМС-2". Сюда я также привез свой рабочий ноутбук, запасной ноутбук и приставку плейстейшн, но ее не успел пока даже распаковать. В связи со всем этим на двери снаружи теперь висит большой плакат с надписью "Колдовать запрещено под страхом страшного устрашения". Вот это и есть моя тех каморка.
Включив компьютер, я первым делом увидел письмо от Лесли. "Мне скучно!" - гласил заголовок. Чтобы Лесли было чем заняться, я выслал ей отчет доктора Валида о вскрытии Уилкинсона. А потом зашел в Национальную компьютерную сеть полиции, чтобы пробить данные по водительским правам Мелинды Эббот. Данные в ее документах полностью совпадали с информацией в базе. Я решил заодно проверить информацию по Симоне Фитцуильям, но выяснил только, что она никогда не покупала машину и не сдавала экзамен на водительские права. А также что эта женщина никогда не совершала преступлений и не становилась их жертвой на территории Великобритании. Либо данные об этом были утеряны или неправильно загружены в базу. Или еще вариант - она недавно сменила имя. Большего информационные технологии дать, к сожалению, не могут - поэтому полицейские до сих пор лично допрашивают свидетелей и записывают данные в маленькие черные блокнотики. На всякий случай я поочередно забил имена обеих фигуранток в поисковой строке "Гугла". У Мелинды Эббот обнаружилась страничка на "Фейсбуке" - вообще пользователей с таким именем и фамилией там оказалось аж три. А Симона Фитцуильям, похоже, вообще существовала сугубо вне Интернета.
Потом я тщательно и вдумчиво изучал составленный доктором список погибших музыкантов (все - мужского пола). По телевизору любят показывать заумные аналитические программы, где используется сравнительно-сопоставительный метод, но мало кто задумывается, как чертовски много времени уходит на такое исследование. Ближе к полуночи я добрался наконец до последней строчки этого списка - и все еще не мог понять, в чем же тут дело.
Достав из холодильника банку "Ред-Страйпа", я открыл ее и сделал хороший глоток.
Итак, несомненный факт номер один: на протяжении последних пяти лет каждый год два-три джазовых музыканта умирают в течение суток после своих выступлений в черте Большого Лондона. В каждом из этих случаев судмедэксперты констатируют смерть в результате передозировки психотропных веществ либо по естественным причинам: в основном сердечные приступы, ну и несколько аневризм аорты для разнообразия.
Второй файл, присланный доктором Валидом, содержал данные обо всех, кто определял свою профессию как "музыкант" и умер в указанный период. Несомненный факт номер два: прочие музыканты, конечно, с удручающей частотой умирали "естественной смертью" - но не гибли от раза к разу непосредственно после выступления, как джазмены.
И несомненный факт номер три: Сайрес Уилкинсон нигде не значился как музыкант, он был бухгалтером. Но не станешь же писать в графе "профессия" слова "артист" или "фрилансер" - если, конечно, не хочешь, чтобы рейтинг кредитоспособности у тебя упал ниже, чем у Исландского банка. Что и приводит нас к несомненному факту номер четыре: мой статистический анализ был, можно сказать, полностью бесполезен.
И все же по три джазмена в год… Вряд ли это просто совпадение.
Но Найтингейл, конечно, не примет такое хлипкое доказательство всерьез. Это раз - а потом, он же рассчитывает, что с завтрашнего утра я приступлю к оттачиванию своего "Скиндере". Я закрыл все файлы, выключил компьютер, выдернул вилку из розетки. Это полезно для окружающей среды, а главное - не даст моим дорогостоящим гаджетам непроизвольно поджариться под влиянием магического импульса.
В особняк я вернулся через кухонную дверь. Ущербная луна ярко освещала атриум через окно в крыше, и я погасил свет перед тем, как подняться по лестнице к себе. На противоположной стороне кругового балкона я заметил светлую фигуру - она беззвучно скользила среди теней, протянувшихся со стороны библиотеки. Это, конечно, была Молли: она неустанно трудилась над чем-то, над чем обычно неустанно трудится по ночам. Достигнув наконец своих владений, я ощутил запах заплесневелого коврика. Он означал, что Тоби в очередной раз улегся спать у меня под дверью. Песик лежал на спине, его тонкие ребра под жестким мехом мерно вздымались и опадали. Фыркнув, он дернулся, задние лапы лягнули воздух - это соответствовало по крайней мере пятистам миллитявкам остаточной магии. Я тихонько, чтобы не разбудить его, вошел в спальню и аккуратно прикрыл дверь.
Забравшись в кровать, я написал Лесли: "И ЧЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?" Потом погасил ночник.
Наутро я прочитал ответ: "ОБЩАТЬСЯ С ГРУППОЙ, БАЛДА!"
БЛЮЗ ПОЛНОЙ ЧАШЕЙ
Найти музыкантов оказалось достаточно просто: в клубе "Вкус к жизни" мне дали их координаты, и вскоре мы договорились встретиться все вместе во "Френч-хаусе" на Дин-стрит. Встречу назначили вечером - днем все они работали. Меня это вполне устраивало, поскольку латынь еще было зубрить и зубрить. Я направился в Сохо сразу после шести, и, когда прибыл на место, они уже были там и ждали меня, облокотившись о стену. Стена была увешана портретами людей, чья слава гремела как раз тогда, когда мой папа был не у дел.
В афише "Вкуса к жизни" мои музыканты значились как "Лучший квартет", но мне они показались совсем не похожими на джаз-бэнд. Басисты - это почти всегда довольно солидные джентльмены, а Макс Харвуд (которого на самом деле звали Дерек) был подтянутым белым парнем лет тридцати с небольшим. И джемпер у него под пиджаком был без претензий - марки "Маркс и Спенсер", с треугольным вырезом и узором в ромбик.
- Когда я пришел, в группе уже был один Дерек, - пояснил Макс, - поэтому я стал Максом во избежание путаницы.
Сказав это, он вяло отхлебнул пива. По первой кружке всем поставил я - и теперь ощущал некоторое разочарование. Макс работал в лондонском метро специалистом по интегрированным системам - по-моему, это что-то вроде комплекса световой сигнализации.
Пианист Дэниел Хоссэк получил высшее педагогическое образование и теперь преподавал музыку в Вестминстере, в школе для неизлечимо богатых. Он отличался редеющими светлыми волосами, круглыми очками в темной оправе, а также добротой и любезностью, из-за чего над ним наверняка люто и бешено издевались десятиклассники - то есть по новой системе двенадцатиклассники.
- А каким образом вы все встретились? - спросил я.
- Да вот так вот, собственно, и встретились, - ответил Джеймс Локрейн, барабанщик. Этот низенький воинственный шотландец преподавал французскую историю в колледже имени королевы Марии. - Правильнее было бы сказать, что мы объединились - а случилось это примерно два года назад…
- Скорее уж три, - возразил Макс, - в пабе "Селкирк". По воскресеньям у них выступают джазовые группы. Сай как раз живет там неподалеку.
Дэниел нервно перебирал пальцами по стеклу своей кружки.
- Мы как раз слушали ту непотребную группу, которая пыталась играть… - Он возвел глаза к потолку, пытаясь вспомнить. - Нет, не помню, что именно.
- Может быть, "Body and Soul"? - спросил я.
- Нет, - ответил Джеймс, - это был "Saint Thomas".
- Которого они убили, - добавил Дэниел. - Ну, Сай и заявил вполне себе громко, чтобы услышали все, включая музыкантов: а спорим, мол, любой из нас сыграет лучше?
- А это, как вы понимаете, не совсем любезно, - вставил Макс. Все трое обменялись ехидными ухмылками. - Потом мы незамедлительно сели за один столик, заказали выпивку и разговорились о джазе.
- То есть объединились, как я и сказал, - добавил Джеймс.
- Да, отсюда и пошло наше название - "Лучший квартет", - сказал Дэниел.
- И как, вы вправду были лучше тех?
- Не сильно, - ответил Макс.
- Честно говоря, даже хуже, - признался Дэниел.
- Но по крайней мере стремились стать лучше, - рассмеялся Макс. - И репетировали у Сая дома.
- Причем много репетировали, - добавил Дэниел и осушил свою кружку. - Ну, парни, кому чего заказать?
Во "Френч-хаусе" пиво в пинтовых кружках не подают, поэтому Джеймс и Макс попросили бутылку домашнего красного. Я заказал полпинты горького - день выдался длинный, и к тому же от латинских склонений у меня всегда страшно сохнет во рту.
- Два раза в неделю, иногда три, - уточнил Макс.
- Так у вас, стало быть, появились амбиции? - спросил я.
- Да нет, никто из нас не относился к этому особо серьезно, - сказал Джеймс. - Мы были вовсе не похожи на юнцов, которые стремятся высоко взлететь.
- Но репетировали все равно много, - заметил я.
- Ну, мы просто хотели научиться лучше играть, - ответил Джеймс.
- Мы музыканты-любители, - сказал Макс. - Музыку надо играть ради самой музыки - понимаете, о чем я?
Я кивнул.
- Он что, на тот берег Темзы за выпивкой пошел? - возмутился Джеймс.
Выворачивая шеи, мы оглядели пространство бара. Дэниел с трудом проталкивался через толпу к стойке, подняв вверх руку с крепко зажатой двадцатифунтовой бумажкой. В субботний вечер сгонять на другой берег Темзы было бы, пожалуй, быстрее.
- А Сайрес - он серьезно относился к музыке? - спросил я.
- Не серьезнее, чем мы, - ответил Джеймс.