Мучился так полночи, ворочался. А часа в три-четыре утра откровение мне случилось. Чувствую я, так явно, как по телевизору – мол, не нужно тебе, Серега, туда ехать. Не стоит это того. Даже если найдешь ты клад, не принесет он тебе счастья. Потому что, если дается тебе что-то – бери и радуйся, но если судьбу насиловать и пытаться взять то, что тебе не положено – ничего хорошего из этого не выйдет. И когда я понял это, такая благодать меня накрыла – даже не описать. Обнял я тогда Настасью Палну, да заснул счастливый. На следующий день занялся делами по даче и никуда не поехал. И такое мне умиротворение от этого пришло – сказка просто.
– Серега, только не говори, что ты больше туда не вернулся, на это поле, – Егор недоверчиво смотрел на него сквозь четвертую уже кружку пива.
– Почему "не вернулся"? Вернулся, конечно. Через пару недель, когда уже на эти рубли мне практически параллельно было, метнулись мы туда с Палычем и еще с двумя бойцами – Геной Бегуном и Кирюхой. Методично, метр за метром, сняли грунт. Прозвонили каждый сантиметр аж тремя разными приборами.
– И что?
– А ничего. Штук пять денежек лизкиных да полушек катькиных подняли, да пару чешуек поздних. И ничего. Рублей не было.
– Может, площадь небольшую снимали?
– Да если бы. Метров семь на двадцать. На два штыка вниз, местами на три. До материка дошли. Нет рублей и все тут. В общем, понял я тогда, что была это золотая лихорадка у меня. И что я ее победил своевременно. Сохранив остатки своего психического здоровья.
Серега победным жестом грохнул пустую кружку об стол и начал звать официантку, чтобы разжиться новой.
– Да, – задумчиво проговорил Егор. – Клады, это вещь такая, стрёмная. Когда я свой первый клад поднял – бабушка моя умерла через несколько дней. Любил я ее очень. Да… – Он замолчал на какое-то время. – За все надо платить. Кстати, Макс, а что ты не рассказываешь нам ничего? Новости какие-то обещал потрясающие, а сам сидишь, молчишь.
– Новости, и правда, потрясающие, – грустно сказал Макс. – Дёрнули у меня нашу находку по дороге сюда. Сучонок какой-то на "Эволюшене" прямо из машины вытащил.
Макс вкратце рассказал о происшествии.
– Вот же блин, а? – негодовал Серега. – Ты хотя бы номер его запомнил?
– Цифры запомнил, да что толку-то. – Макс закурил. – Пятьсот тридцать, как телефон другана моего старого начинался.
– Пятьсот тридцать, точно? – Серега взял салфетку и тщательно записал цифры. – Синий "Эволюшен". Завтра попробуем пробить, может, нароем чего.
– Да ладно, Серый, забей. Где его теперь искать. – Макс взял очередной "Хофброй". – Жалко, конечно. Мне еврей тот пожилой вещь одну интересную подогнал, дневник его папаши-археолога. Так вот, этот папаша считает, что Ковчег Завета находится в Москве, а охраняют его москвичи-тамплиеры.
– Вот же бред то! – пьяно воскликнул Егор. – Москвичи-тамплиеры?
– Москвичи, – икнул Макс. – Тамплиеры, мать их туда за ногу. Понаехали тут, – опять икнул он. – В четырнадцатом веке.
Борясь с икотой, он залпом осушил половину кружки.
– Понаехали! – согласился захмелевший Серега. – От этих тамплиеров никакого житья нет! Одни тамплиеры вокруг нерусские. Москва, вообще-то, не резиновая!
– И что, этот дневник вместе с бутылкой ушел? – спросил Егор. – Интересно было бы этот бред почитать.
– А может и не бред. – Макс полез во внутренний карман и достал потрепанный блокнот в кожаной обложке. – Почитаю на днях, что там нарыл этот археолог. Потом тебе дам.
– И мне! – вступил Серега.
– И тебе! – обнял его Макс. – Раз бутылку просрали, все будем читать!
Настроение у всех было подавленное. Посидев еще около часа и основательно накачавшись пивом, друзья стали собираться.
– Оп-па, а я салфетку забыл. – Серега охлопывал себя по карманам, когда они уже вышли на улицу.
– Какую салфетку?
– Эту, с номером.
– Да забей ты. Мы сейчас вспомним. – промычал Егор. – Макс, какой был номер?
– А хрен его знает! – Макс махнул рукой. – Не помню я уже. Какой-то телефон зеленоградский. У меня в этом Зеленограде друзей – до чёрта. И у всех телефоны начинаются на пятьсот тридцать два. Или пятьсот тридцать один. Или пятьсот тридцать пять.
Компания шла по переулку в сторону Новопесчаной, а Макс продолжал бормотать.
– А в новых районах у них пятьсот тридцать три. И даже пятьсот тридцать семь. А еще, помню, у меня подружка была в этом Зеленограде. Страстная – ужас. У нее вообще на пятьсот тридцать восемь телефон начинался. Или на пятьсот тридцать девять, не помню уже…
Три качающиеся фигуры прилично одетых, но безобразно пьяных молодых людей переходили из одного желтого пятна света фонаря в другое, иногда по одному, а иногда по двое, скрываясь в тени деревьев. Все-таки на Соколе много деревьев. Удобно. Заблудившийся патрульный экипаж милиции внимательно осмотрел подозрительную троицу, но решил не связываться. Им ведь еще нужно было успеть в Макдоналдс на Маршала Жукова, а в час ночи там начинается перерыв.
Глава 6. Похмелье
"Я помню, как пара каталанских врачей,
служивших вместе со мной в армии,
будь она неладна, наутро, когда отшумит
этиловый пожар партизанской пирушки,
вводили себе в вену витамины В6 и В12,
после чего являлись перед нами,
как новенькие, по крайней мере, внешне".
Хуан Бас. Трактат о Похмелье.
Телефонный звонок разбудил Ивана Петровича в три часа ночи. Тявкнул что-то непонятное из прихожей сеттер Джонни, недовольно забурчала спящая рядом жена. Детектив посмотрел на часы и негромко выругался. Не для того он уходил из розыска, чтобы всякая нечисть будила его по ночам. Он и так двадцать пять лет не спал нормально ни разу. И вот опять начинается. "Странный номер", – подумал он, взглянув на экран мобильника.
– Слушаю.
– Добрый вечер, – говоривший говорил с сильным акцентом и детектив сразу вспомнил давешних странных посетителей.
– Ну, во-первых, уже не вечер, а ночь глубокая, – не сдержал он своего раздражения. – Во-вторых, доброй она, видимо, не является, не так ли? Слушаю вас, господин Фон Фугер.
– Иван Петрович, у меня есть большая проблема, – голос немца был взволнован.
– Угу. У меня тоже. И не одна, – все еще злился он за ночную побудку. – Что случилось у вас?
– Мой помощник, Минг. Он пропал.
Иван Петрович вспомнил маленького китайца, сопровождавшего Фугера во время вчерашнего визита. Вроде, приличный такой мужчина, спокойный.
– Давно пропал?
– Вечером. Пошел прогуляться перед сном и не вернулся.
– Понял. Вы где находитесь?
– Марриотт, Тверская.
– Я буду через полчаса.
Детектив, кряхтя, слез с кровати и начал собираться. Как ни крути, а это все еще его работа. И, хотя иногда она бывает столь беспокойная и хлопотная, у нее есть свои преимущества. За этот ночной подъем он возьмет по двойному тарифу. А лучше по тройному. Чтобы знал, фашист, как отставных подполковников по ночам будить из-за всякой ерунды. Он вспомнил времена, когда его будили практически каждую ночь совершенно бесплатно. Тогда счет выставлять было некому. Родное начальство таких шуток не понимало и не ценило. Глянул на свое отражение в зеркале прихожей, загладил рукой ежик непослушных, седых уже, волос и, вспомнив что-то, нажал кнопку вызова последнего звонка.
– Халло, – услышал он голос Фугера.
– Господин Фугер, я только хотел уточнить. А этот ваш Минг… Он не мог куда-нибудь пойти. Ну, в ресторан там, ночной клуб. Сами понимаете, алкоголь, девочки.
– Найн! – раздался в ответ возмущенный голос. – Нихт алкоголь, нихт девочки. Минг никогда не позволять себе. – Слышно было, что от волнения русский язык Фугера стал похрамывать.
– Хорошо, я еду, – коротко бросил он и нажал отбой.
"Нихт алкоголь, нихт девочки", – пробормотал он про себя. Сектанты что ли? Католики-протестанты, мать их за ногу? Или того хуже, нетрадиционалы, блин? Гомосеки? Он еще раз выругался, взял с тумбочки в прихожей ключи с брелоком в три мерседесовских луча и, стараясь не разбудить домашних, тихо закрыл за собой дверь.
Пробуждение от сна было ужасным. Голова раскалывалась на две ровные половинки, во рту было стойкое ощущение туалетного лотка Елизаветы Петровны. С трудом разлепив глаза, Макс поднес руку с часами к лицу. Уже десять утра. Чёрт.
Маршалин сполз с кровати и, с трудом передвигая ноги, пролавировал в сторону кухни. Насколько он мог сейчас соображать, в холодильнике была, как минимум, одна бутылка "Пауланера". Конечно, в том состоянии, в котором он сейчас находился, доверять собственной памяти не стоило, но в данный момент это были не просто мысли, основанные на смутных воспоминаниях, это было гораздо больше. Это была Надежда. Да, да, именно так – с большой буквы "Н". Сердце взволнованно трепетало, опасаясь неудачи, пока он не распахнул холодильник и не увидел ее. С облегчением переведя дух, Макс достал пиво, взял с полки две таблетки цитрамона, поставил на стол большую стеклянную кружку. Глядя, как пиво наполняет кружку по толстой пузатой стенке, он пытался сфокусировать взгляд. Получалось плохо. Ну, ничего, сейчас, вот еще чуть-чуть – и все будет хорошо. Большой глоток. Макс прислушался к своим ощущениям. Светлое. Нефильтрованное. Холодное. Понимая, что сейчас, вот-вот, совсем скоро будет хорошо, организм радостно рапортовал: "Все в порядке, хозяин!" Запив цитрамон пивом, Макс пытался восстановить события вчерашнего дня. Лев Аронович, дневник археолога. Что-то плохое было… Чёрт, точно. Сосуд украли. Настроение резко испортилось. Макс сделал еще один большой глоток и продолжил насиловать еле ворочавшийся с похмелья мозг. Сосуд украли, что дальше? Шварцвальд, Серега и Егор. Пиво. Так, это все понятно. Дальше-то что было? Отравленная алкоголем память в бессилии разводила руками. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Вряд ли что-то интересное. Хватит о прошлом. Макс с сожалением посмотрел на остатки пива в кружке. Потянулся было, но пить не стал. Сейчас составим план на день – тогда будет можно.
Сейчас допиваем пиво, делаем горячую ванну, отправляем смс шефу, что сегодня мы будем попозжее, делаем коктейль "Доброе Утро" – и спать. Это был единственный алгоритм, который позволял хотя бы теоретически прийти в себя хотя бы к середине дня.
Погрузившись в ванну, Макс выключил воду и слушал, как в больной еще голове ворочаются неторопливые мысли. Сосуд жалко. Красивый был. Так и не открыли. А интересно, что там было? Пиво? Тьфу, какое, к чертям собачьим, пиво? Макс попытался дать команду своим мыслям. Вроде получилось. Ладно. Хрен с ним, с сосудом, еще накопаем. Перед старым евреем неудобно. Да и Кириллычу обещал рассказать, что же это такое в результате. Да уж, попал. Лоханулся по полной программе. И Серега с Егором наверняка молчать не будут, растрезвонят везде, как его вот так банально и просто прокинули.
Макс опять попытался направить мысли в нужное русло. Хрен с ним, с сосудом, что сейчас делаем? Маршалин перебирал в памяти дела на этот день. Совещание с отделом маркетинга он уже проспал, да, впрочем, это и не особо важно. Что еще? Блин, встреча вечером с дистрибуторами. Да, от этого не откосить, придется ехать. Но это не страшно, встреча только в семь. До этого момента он должен будет прийти в себя.
Горячая ванна приятно расслабила. Зубная паста уничтожила во рту воспоминания о кошачьем лотке, а Жилетт расправился с очередной порцией щетины. Расправился практически сам, потому что никакого желания смотреть на себя в зеркале у обладателя щетины не было. Завернувшись в махровый халат, Макс опять двинулся на кухню. Стоящая на столе пустая бутылка пива напомнила ему о чём-то важном, о чём-то таком, связанном с пивом. Нет, с пустой бутылкой. Пустая бутылка на столе это бардак. Бардак надо убрать. Убираться должна Валентина. Блин, Валентина же должна прийти! Память опять попыталась что-то вытащить в просветлевшую, здоровую часть мозга, но так и не смогла. Осталось лишь понимание того, что какое то воспоминание не может пробиться сквозь занавес остаточных явлений. Макс так и не смог определить, какие эмоции пытаются откликнуться на этот всполох памяти – положительные или отрицательные. Если положительные, то можно было и напрячься, вспомнить. А если не очень, то можно и не вспоминать, зачем себя зря расстраивать с утра?
Макс приступил к приготовлению утреннего коктейля. Пол-литра ледяной минеральной воды "Новотерская". Одна таблетка шипуче-растворимого Аспирина Ц. Две таблетки такого же растворимого Алка-Зельтцера. Когда таблетки закончат шипеть, выдавить туда же сок из двух половинок лимона. Коктейль готов. Теперь два-три часа сна, и у человечества появится опять нормальный и полноценный член общества.
Рухнув в кровать, Макс почувствовал, что какая-то деталь выбивается из положенного порядка вещей. Что-то неправильное было в окружающей обстановке. Что-то совсем рядом. Сконцентрировавшись, он попытался понять, откуда исходит это ощущение неправильности. Где-то близко, буквально протянуть руку. Маршалин вытянул руку вперед и неожиданно все понял. Вот он, источник непорядка. То, чего не должно было здесь быть ни при каком раскладе. Валентина. В его кровати.
Плотину воспоминаний будто прорвало. Мозг услужливо выкидывал в сознание картинки недавнего прошлого. Вот он прощается с друзьями у подъезда. Глядя вверх, костерит нехорошими словами домработницу, забывшую выключить свет на кухне, открывает дверь своим ключом и находит всё ту же Валентину, сидящую грустно на кухне с бутылкой итальянского вина из его запасов. О чем-то пытается поговорить с ней, о чем? Да, в общем, и не важно. Помнит только ее слова "Как же меня все это задолбало!". И согласившись с этими словами на все сто процентов, он вдруг почувствовал такое глубокое единение душ и такую взаимность, что перемещение в комнату было единственным логически вытекающим из этого событием. Там, под звуки музыкального центра были нелепые попытки романтических танцев, однако пробившийся сквозь пары алкоголя разум указал как на несуразность самого процесса танцев в связи с потерей координации, так и на то, что танцы, в принципе, уже не нужны, и так все понятно. Без танцев.
Откинувшись на подушку, он пытался прогнать вредные мысли, но желание уже настигало его. Такое огромное и всеобъемлющее, которое бывает только с глубочайшего похмелья. Здоровая, частично протрезвевшая часть его сознания пыталась сопротивляться, но это было бесполезно, ведь Валентина была так близко. "Что ты делаешь? – вопила здоровая часть мозга. – Спокойно! – отвечал ей другой, гораздо больший кусок. – В похмелье человек настолько близок к смерти, что инстинкт продолжения рода становится главным и безусловным". Все еще борясь с остатками совести, Макс пододвинулся поближе. И, положив руку на бедро Валентины, вдруг понял по напряженности, что она уже не спит. Не встретив сопротивления, рука продолжила свое движение, изучая сложный рельеф молодого тела, а совесть – совесть была задвинута в самый дальний, самый глубокий раздел для самых ненужных мыслей, уступив место только одному чувству – безумному и по-звериному агрессивному желанию. Все силы больного организма были брошены на фронт любви. Каждая клеточка еще пахнущего вчерашним алкоголем тела была мобилизована на исполнение всего одной, самой главной на данный момент задачи. И когда победный рык возвестил об успешном достижении желанной цели, только что вроде целый и собранный организм, истратив последние ресурсы, обратился к единственному доступному источнику их пополнения – спокойному и здоровому сну.
– Сколько нам еще осталось? – Бессонная ночь для Максимилиана Фон Фугера не прошла даром. Синие круги под уставшими и немого покрасневшими глазами, несвежая рубашка, и – О, Святая Дева Мария! – скорее всего, ужасный запах изо рта. Магистр чувствовал себя ужасно, будто с глубокого и сильного похмелья.
– Еще одно отделение. – Иван Петрович вел Мерседес по тесным улочкам, уже начавшим заполнятся первыми клерками. Он посмотрел на часы – восемь утра. Еще полчаса, максимум, час, и проехать здесь будет невозможно. Московский офисный планктон, герои и создатели столичного автомобильного бума запаркуют свои кредитные иномарки в два, а то и в три ряда на узких переулках центра. Кто-то просто по неумению, кто-то из сознательного агрессивного пофигизма, но к полудню они совместными усилиями добьются того, чтобы по их улицам мог проехать только мопед, мотоцикл, ну, в лучшем случае – миниатюрная Ока доставщика пиццы.
Когда он в три часа приехал к Фугеру в гостиницу, тот был зол, трезв и растерян. Видимо, послушный китаец нечасто доставлял беспокойство своему боссу. Заказав в номер крепкий кофе, Иван Петрович уселся за телефон. Он не стал обзванивать больницы и морги, воспользовавшись старыми знакомствами, он связался с дежурным по городу и убедился, что ничего серьезного, как то: убийства, разбои, грабежи, изнасилования и прочие тяжкие телесные, – ничего этого с немецким гражданином китайского происхождения не происходило.
Информация об этом немного успокоила Фугера. Допив кофе, они спустились вниз и, погрузившись в авто детектива, поехали в местное отделение. Увиденное там настолько потрясло немца, что он на какое-то время забыл о цели своего визита. В тесных, небольших клетках, как в бродячем зверинце к очередному утру мегаполиса доблестные стражи правопорядка собрали весь цвет городского дна – алкоголики и дебоширы, бомжи и проститутки – вся эта человеческая масса была плотно утрамбована в отсеки "обезьянника" и кричала, стонала, пела, плакала, и даже декларировала стихи. При этом все эти экспонаты экзотического зверинца совершено отвратительно смердели.
– Дай сигаретку! – вопил кто-то из крайней клетки. – Дай сигаретку, ссука!
– Лишь только чувство разочарованья… – поэзия лилась из среднего отсека, протяжно, с подвыванием.
– На-ачальник, ну неужели ты такую красавицу в клетке держать будешь? – подвыпившая путана пыталась просунуть сквозь прутья камеры затянутую в ажурные чулки ножку.