– Таня, расскажи все-таки, что было этой осенью, пока вы мотали меня по всей планете.
– А ты думаешь, это важно? – несколько странно отреагировала она.
– Конечно. Я теперь знаю все-все о Ясене и почти все о тебе, но я по-прежнему очень мало знаю о себе. И совершенно не представляю, что должен делать по большому счету, что вообще происходит в этой непутевой стране, кроме кадровых перестановок, бесконечных катастроф и непрерывной войны.
– Красиво говоришь, прозаик, – похвалила Верба. – А в этой стране больше и не происходит ничего. А еще ты, кажется, спросил, что делать. Для России это всегда вопрос номер один. А ответ прежний: ни-че-го.
– Теперь ты красиво говоришь. Только непонятно. Мы что, отсюда не выберемся?
Боже, как спокойно я спрашивал об этом!
– Скорее всего, если честно, нас тут передавят всех по очереди.
– А чего ж мы сидим тогда?
– Ждем.
– Пока нас передавят?
– Не обязательно. Тополь обещал помочь.
– А может, все-таки ноги надо делать? – робко предложил я.
– Готовность номер один, – напомнила Верба. – Значит, без специального сигнала бежать некуда. Можно прорываться, но это – когда откроют стрельбу.
– А-а-а, – только и сказал я.
Под окнами, натужно урча, поползло какое-то чудовище, аж стекла задрожали.
– Бэтээр. Или танк, – попытался угадать я. – За нами, что ли?
– Нет, – уверенно сказала Верба. – Это "КамАЗ". За помойкой, наверно, приехал.
Мы помолчали.
– Татьяна, – спросил я. – Что же все-таки случилось со службой ИКС? Почему мы, два главных в стране руководителя, сидим здесь, как мыши, как жуки в банке?
– А Бог его знает, почему, – проговорила она рассеянно. – Вообще-то я думаю, тут все просто: РИСК начал контролировать практически ситуацию в России, даже без помощи агентов Базотти. Они должны были готовиться к этому, наверно, и готовились, но среагировали все равно болезненно. Почти девять лет Сергей накапливал информацию обо всем, что здесь делается, обобщал, анализировал. Вмешивался редко и всегда аккуратно, ювелирно, методом точечного воздействия, иглоукалывания, можно сказать. И вот к середине прошлого года объем информации, накопившейся у РИСКа, сделался критическим. Мы сами не заметили, как получили в руки реальные рычаги управления. А они заметили.
– Они – это кто? – не выдержал, наконец, я.
– Видишь ли, ну, как нас учат в последнее время? – в каждом обществе есть три официальных ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. Правильно?
– Правильно. И четвертой властью в шутку называют прессу.
– Очень хорошо. Пусть четвертой считается пресса. Не такая уж это и шутка. Но есть еще пятая власть. Есть всегда и везде. Власть тайной полиции. В некоторых странах, например, в нашей, она зачастую становилась первой. Но самое удивительное, что Россия породила феномен: шестую власть. Знаешь какую?
– Бюрократию, – предположил я.
– Нет, ну что ты! Во-первых, это не власть, а как бы способ управления. Во-вторых, бюрократия есть повсюду, не только у нас. А Россия породила власть уголовную.
– Разве не Италия? – робко спросил я.
– Не Италия, не Америка и не Япония. Европейская и штатовская коррупция любых масштабов остается вне закона, даже якудза при самом тесном сотрудничестве с полицией и службой безопасности остается вне закона – и только в России существует понятие "вор в законе", только в России вор, о котором знают, что он вор, может быть членом правительства, депутатом парламента, судьей или сотрудником охранки.
– Понятно, – кивнул я. – И Малин наступил на хвост этой шестой власти?
– Не только. Малин наступил на хвост всем властям сразу, когда обнаружил, отследил и доказал их полное слияние. Они слились в экстазе!.. А тут им Малин кайф-то и поломал.
– Понятно, – сказал я еще раз. – Значит, тогда, в августе, они начали давить нас.
Я сказал "нас" и сам удивился. Да, четыре месяца в службе ИКС – это много.
– Почему же до сих пор всех не передавили?
– Видать, слабо, – вполне серьезно ответила Верба. – И потом, помнишь, Дедушкину шифровку, которую еще в твою деревню доставили? "Имитируйте свертывание деятельности". А мы до того хитрые стали, что уже не имитируем, а натурально сворачиваем дела. И со всеми дружим. Вот нас и не трогали больше. А теперь, похоже, опять не угодили кому-то.
– Я только никак не въеду, что они хотят с нами делать. Убить? Давно бы уже убили. Арестовать? Тогда надо, как минимум, начать переговоры по телефону.
– Сними-ка трубку, – вдруг попросила Верба.
Я сидел ближе к аппарату и, даже не вставая, нажал кнопку селекторного режима. Гудка не было.
– Ну, вот и все! – как-то даже радостно сообщила Верба. – Долго бы мы тут ждали звонка от Тополя.
– Хрущев в Пицунде, Горбачев в Форосе, Разгонов – возле Курского вокзала, – пробормотал я. – Красота!
Быстро поднявшись, Верба скользнула к окну, держа автомат в правой руке стволом вверх.
С улицы снова послышался рев мощных двигателей.
"Неужели здесь так много мусора, что помойные "КамАЗы" приезжают целыми стадами среди ночи?" – успел еще подумать я, прежде чем она сказала:
– А вот это уже действительно бэтер!
Я подкрался к окну с другой стороны и осторожненько глянул. Грязно-зеленая махина остановилась у самого нашего подъезда. Из люка быстро вылез человек в камуфляжной форме, с "калашниковым" и в маске. Но не высунувшись из окна по пояс, трудно было видеть, скрылся ли он в нашем подъезде. Очевидно, это было именно так. Я услышал тихий щелчок предохранителя на Татьянином "узи", а когда повернул голову, ее уже не было возле окна. Словно тень, мелькнула Верба в дверном проеме. Я и не знал, что можно перемещаться до такой степени неслышно. Возле входной двери (а она у Ясеня была специальной, не прошивалась даже из "калаша") мы снова затаились.
Тишина. Потом шаги на лестнице. И наконец, отвратительно резкий и громкий голос звонка. Мы даже не шелохнулись. А звонок продолжал звенеть, то замолкая, то вновь наяривая длинно или коротко. Я не сразу понял, что это морзянка, а Верба уже внимательно вслушивалась и шевелила губами, переводя буквы пароля.
– Свои, – шепнула она, наконец, и открыла дверь.
И все же я держал автомат наизготовку.
На площадке стоял Лешка Ивлев. Маску он уже снял и улыбался.
– Значит, все-таки выпустили? – спросила Верба.
Лешка только кивнул и, буквально подталкивая нас в спины, сказал:
– Быстро, быстро, двери я сам закрою. А вещи забирайте.
И показал стволом в сторону лестницы. Повторного приглашения не требовалось. Ведь в наших делах случайной торопливости не бывает.
От двери подъезда до брони – метра три, не больше, но на этих трех метрах стояли шесть человек спинами внутрь, в полном обмундировании, в таких же как у нас, касках с прозрачными щитками и, образуя этот крохотный плотный коридор, водили по сторонам стволами. Еще двое сидели возле открытого люка. Такое я видел только в кино.
Верба первая нырнула внутрь. Я чуть-чуть замешкался: уж больно впечатляющий был момент, душа моя, жадная до авантюр буквально кричала: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!"
И мгновенье остановилось.
Жахнуло так, будто над самой головой треснуло небо. И на пару секунд сделалось светло, как днем, точнее, как ночью во время грозы. Гром и молния в декабре – это сильно. И дождь не замедлил хлынуть – мелкое стеклянное крошево от бывших наших окон.
Я выпустил из руки огромную сумку, вжался в броню и только испуганно поглядывал направо из-под щитка своего шлема. Наверно, было бы правильнее в такой ситуации падать на землю, но никакой стрельбы не началось, вопреки ожиданиям. Охранники даже не шелохнулись и все так же меланхолично водили по сторонам стволами.
– Вперед, вперед, – торопил меня Лешка, хлопая по плечу.
– Ну, а теперь-то куда спешить? – грустно спросил я, отлипая от бэтээра и оглядываясь на полыхающие окна.
– Товарищ генерал, – взмолился Ивлев, – вам все объяснят. Полезайте!
Лешка и двое возле люка прыгнули следом за мной, а те шестеро, как выяснилось после, ехали на броне. Красиво мы прокатились по ночной столице!
– Пожарных вызвали? – спросила Верба по-итальянски, и я понял, что в машине есть чужие.
– Пожарных я заранее вызвал. Я же знал, что мы все равно раньше приедем. А вот и они, кстати.
Тополь пригнулся, заглядывая в триплекс. Четыре машины проехали мимо, почему-то без сирены, но синие отблески мигалок мелькнули во чреве нашей боевой машины, а потом снова сделалось совсем темно.
– Стало быть, ты знал, что мы должны взлететь на воздух? – сказал я Тополю старательно вспоминая итальянские слова для этой нехитрой фразы.
– Не вы, а ваша квартира, – поправил он.
– Квартиру тоже жалко, – заметила Верба невозмутимо. – Опять ремонт делать… Господи, в который раз!
– Возможно, уже и не придется, – невинно сообщил Тополь.
– Это еще почему? – мы спросили чуть ли не одновременно.
– А никто не знает, суждено ли вам сюда вернуться.
– Вот как, – сказал я. – Значит, сейчас в аэропорт и куда-нибудь очень далеко?
– Очень далеко. Ты угадал, Ясень. И я улетаю с вами. Эндшпиль будут доигрывать Клен и Платан. А Кедр, Пальма, Рябина, Самшит, Пихта, Каштан, Вяз, Бук – все уже не здесь.
Клички он произносил, слава Богу, по-русски, иначе я бы совсем запутался.
В темной глубине машины за моей спиной кто-то отчетливо мяукнул, весьма талантливо изображая голос солидного сиамского кота. Я решил, что мне почудилось. Переходить с итальянского на кошачий – это было уж слишком, даже в условиях, приближенных к боевым.
– И что же будет дальше с этой страной? – спросил я, немного подумав. – Если мы выпускаем ее из-под контроля.
– Все будет нормально, голубчик, не беспокойся. Пусть они думают, что мы выпускаем что-то из-под контроля. На самом деле просто все Причастные оказались засвечены, а КГБ неожиданно отказало нам в "крыше".
– То есть как это "неожиданно"? – удивилась Верба. – Вы что там, сидели ушами обмахивались, пока они принимали решение?
– А вот это уже совершенно отдельная песня.
Последнюю фразу Тополь сказал по-русски, и я подумал, что разговор окончен. Но дело было в другом.
Тополь очень скоро нарушил молчание. И опять на родном языке:
– В этой консервной банке темновато, конечно, но я все равно хочу представить всем присутствующим нового человека. Ольга Разгонова – вдова писателя-фантаста Михаила Разгонова, автора романа "Подземная империя".
Тополь был абсолютно прав в выборе момента для знакомства. Ведь даже после долгих интенсивных тренировок и тщательного перевоплощения в образ моего двойника, я вряд ли сумел бы скрыть от Белки все чувства, нахлынувшие на меня в ту секунду. Хитрюга Тополь дал мне возможность подготовиться к возможной сцене.
– Все присутствующие в курсе, – продолжал Тополь. – Разгонов был удивительно похож на Малина, и убили его в августе по ошибке. Мы с самого начала считали своим долгом помогать семье Разгонова, но Ольга неожиданно для нас начала расследовать убийство мужа, и ей удалось узнать больше, чем нам. Трудно поверить, но это так. В общем дело кончилось тем, что именно Ольга и предупредила нас об опасности. Только благодаря ей мы и переиграли сегодня врагов.
– Оля, – спросила Верба, – а где ваш ребенок и ваши родители?
– Дети со мной, – сказала Белка.
Кота Степана она всегда называла вторым ребенком, а про родителей ответил Тополь:
– Зою Васильну и Марка Львовича мы отправляем пока в Швейцарию. В надежное место.
"Боже! Почему в Швейцарию? Почему Белка с нами? Почему сорванец Андрюшка сидит там тихо, как мышь? Неужели и теперь они устраивают очередное испытание для меня? – выловил я вдруг одну самую назойливую из потока путаных мыслей. – Да нет, вряд ли…"
И быстро спросил:
– Ольга, вы знаете кто мы?
– Да, конечно, – ответила моя Белка.
– И вы хотите с нами работать?
– Мне казалось, я уже с вами работаю. Разве нет, Леонид Андреевич?
– Разумеется, Ольга, разумеется, – подтвердил Тополь.
А я слушал голос брошеной моей жены, и он казался до жути незнакомым. Почему? Ее-то никто не учил разговаривать с чужими интонациями. Почему? Может быть, просто очень много времени прошло? Четыре месяца… Или четыре года?
Верба сидела со мною рядом, я взял ее руку в свои и нежно погладил. Кажется, она поняла меня.
В аэропорту Тополь разрешил не одевать шлемы, после чего полностью передал руководство мне. Я вышел третьим после Лешки и одного из охранников. Им оказался Марат, которого я уже достаточно хорошо знал. Группа прикрытия работала в своем обычном режиме, но чувствовалось, что здесь нас уже никто не преследует. Правда, ни я, ни Верба, вдруг начавшая дрожать от холода и прижавшаяся ко мне, не расставались со своими "узи", но держали их уже вполне расслабленно: трудно было представить, что бой начнется прямо здесь и сейчас. Мы стояли на летном поле, у самого трапа специально поданного самолета, а в обозримом пространстве не видно было не только чужих бойцов, но и вообще никаких подозрительных субъектов.
Белка выбралась на свежий воздух последней. Дала подержать кота сонному, плохо понимавшему происходящее Андрюшке. Потом увидела меня в свете ярких фар боевой машины, сделала шаг, другой навстречу и вдруг побежала. Наверно, ей было очень трудно не закричать "Миха!", но она сдержалась и просто упала мне на грудь, шумно всхлипывая.
– Ну, что вы, Ольга, успокойтесь, успокойтесь, – бормотал я, – не надо так, успокойтесь, я вас понимаю, конечно, но, пожалуйста, успокойтесь…
И мне тоже было очень трудно не сказать ей "Белка".
Я понимал, что нельзя, но, если честно, теперь уже очень плохо понимал, почему нельзя. А действительно, почему?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ИЛИ БЕДА?
Эти дни вспоминаются, как сон, кошмарное сновидение, вихрем пронесшееся через сознание и оставившее рубец на всю жизнь. Только потом, когда улеглись страсти и мозг заработал в привычном ритме, я понял, как все мы были близки к катастрофе…
Олег Калугин "Прощай, Лубянка!"
1
Генерал-лейтенант Григорьев очень любил порнуху. Часами мог он смотреть на совокупляющиеся тела, на мельчайшие подробности в устройстве гениталий, восхищаться безудержной фантазией в выборе поз и слушать такие разные, такие сладкие стоны экранных красоток.
Об этой страсти генерала не знал никто. Жена, на десять лет моложе его, умерла три года назад от рака. На юных девочек шестидесятичетырехлетнего ветерана невидимого фронта уже не тянуло, а вот в коллекционировании видеокассет известного содержания он себе отказать не мог. Иногда представлял, что бы подумала дочь, если б узнала. Но чаще ни о чем не думал – просто наслаждался по ночам, закрывшись один в кабинете. Это называлось "папа работает". А ведь он и впрямь зачастую работал дома по ночам, и не только за письменным столом, где стоял компьютер, но и в кресле перед телевизором, потому что видеопереговоры предпочитал вести, вызывая абонента на большой экран – все-таки картинка намного лучше.
Сейчас он звонил не по видео. Номер оказался занят, шел автодозвон. Григорьев тупо посмотрел в телевизор: на канале НТВ крутили эротику. Не порнуху, конечно, но ужасно откровенную эротику. Это возмущало Григорьева до глубины души. Не раз и не два он пытался провести через Думу закон о жестком запрещении всех этих новомодных вольностей. Ничего не вышло. "Ну, погодите, растлители малолетних! – думал Григорьев. – Мы еще вернемся к власти. И всей этой гадости на телевидении не будет. И на улицах не будет. Мы ее даже из памяти каленым железом выжжем". Разумеется, свою память генерал ввиду не имел.
"Гадость" по НТВ начинала уже немного заводить его, и было понятно, что закончится этот вечер порнухой, тем более что майор Кисин из бывшего Пятого управления передал ему сегодня очередную подборку новейших образцов жанра. От томительного ожидания заныло под ложечкой, но вначале предстоял еще звонок. Очень важный, и очень неприятный звонок.
"С кем же он так долго разговаривает, да еще по этому номеру!" По другому номеру звонить принципиально не хотелось. Автодозвон продолжался.
Еще утром генералу положили на стол пакет, который он чуть ли не до самого обеда боялся открыть. Правильно боялся. Документ назывался "Выводы группы аналитиков", и хотя авторы себя никак не обозначили, сомнений в подлинности не возникало: пакет был доставлен кремлевской спецпочтой. Вот какие тезисы содержались в этом историческом документе:
"1. РИСК практически вышел из подчинения международному Центру, оставив за Би-би-эс чисто координационные функции.
2. РИСК контролирует до шестидесяти процентов крупнейших преступных группировок на территории бывшего СССР.
3. Объем средств, привлеченных РИСКом, для решения своих задач в текущем году, сопоставим с госбюджетом России.
4. РИСК имеет свою агентуру во всех ветвях официальной и неофициальной власти.
5. В последнее время РИСК стал оказывать заметное влияние лично на Президента.
6. РИСК никогда не будет бороться за официальную власть, а потому не может проиграть в этой борьбе. Борьба за власть ослабляет соперников и укрепляет такие организации, как РИСК, в руководстве которых нет и не будет публичных политиков.
7. РИСК намерен не позднее сентября-октября полностью остановить военные действия в Чечне. Прилагаемый план мероприятий более чем реален.
8. Генеральная линия РИСКа – полная конверсия ВПК, скорейшее разоружение в одностороннем порядке и, как следствие, стремительный рост влияния и престижа России на мировой арене. Этого нам не простят".
От последнего тезиса аналитики, видно, так расстроились, что не только закурсивили его, но даже позволили себе чисто эмоциональное дополнение к сухим выводам. Григорьев тоже расстроился. Не от последнего тезиса – там была лирика – а от цифры "шестьдесят" во втором пункте. Месяц назад Малин контролировал лишь сорок процентов группировок. Такими темпами к концу года он просто поставит крест на российской мафии. И еще больше расстроился Григорьев от седьмого тезиса. Чечня – это было слишком конкретно, и сроки назывались уж больно страшные. Здесь, как говорил незабвенный Ильич, "промедление в выступлении смерти подобно". Беглое изучение плана мероприятий службы РИСК по Кавказу оптимизма не добавило. А потом он изучил его всерьез, взвесил все еще раз и понял: вариантов не осталось.
Раздался длинный гудок. Потом шуршание и невнятный отзыв. Невнятный, но очень знакомый.
– Ну, здравствуй, Седой, – сказал Григорьев.
– Здравствуй, старик. Давно ты не звонил мне.
– Давно, – согласился Григорьев. – Повода не было. Я ведь тебе по мелочам не звоню. – Он сделал паузу. – Получил тезисы моих аналитиков?
– Получил, – сказал Седой.
Григорьев еще подождал. Очень хотелось услышать вывод с той стороны, но Седой хранил молчание.