– Больше нельзя ждать. Пора. Это единственный выход. Мы должны, – варьировал зачем-то Григорьев эти недоговоренные фразы.
Седому хватило бы и одной.
– Я рассчитывал позже, – откликнулся он.
"Ну, слава Богу, – подумал Григорьев, – хоть такое признание я от него услышал!"
– Позже нельзя. Все просто сорвется.
Седой молчал еще полминуты.
– Ну, хорошо, старик. Считай, что я разрешил. А дату назову отдельно. Можете пока готовиться. Я дам сигнал в течение недели.
Григорьев поглядел на календарь: значит, не позднее семнадцатого августа.
На прощание Седой, как всегда, сказал приятное:
– А вообще-то тебе, Григорьев, уже ничто не поможет.
– Сволочь, – прошипел генерал уже под короткие гудки, – пошел ты к черту!
И вставил в магнитофон новую порнокассету.
2
Лешкины "жигули" отогнали в сторону, за кусты, и на поле приземлился вертолет, в точном соответствии с указанием Тополя, доставивший подходящий свежий труп с пробитой головой. А тело Ясеня погрузили в спецконтейнер и отправили на тверскую базу службы РИСК. Девять из четырнадцати оставшихся Причастных уже дали согласие на вариант "Лайза", используя сотовую и прочую связь. Верба, так и не покинувшая своего поста на Варшавке, сообщила, что отправила Дедушке шифровку по эмейлу. Потом приехала опергруппа с Петровки, а сразу следом за ними еще двое, тоже в милицейской форме, но офицеры ГРУ, о чем они поведали исключительно Тополю, а остальным совали липовые корочки нового управления МВД. И наконец, Тверской РУОП подтвердил ночное перемещение Золтана с дачи в Москву. А было-то, было-то всего девять утра по московскому времени семнадцатого августа девяносто пятого года. Вот тогда Леня Вайсберг подумал: еще немножко, и я сойду с ума.
Он уже чувствовал себя не Тополем и не Горбовским, а именно Леней Вайсбергом, которого снова, как десять лет назад под Асадобадом, швырнули в самое пекло и сказали: "Командуй, товарищ, больше некому". И вроде бы он знает, что и как нужно делать, вроде бы уже ко всему готов, но ведь на самом деле такому никто и никогда специально не учит. И нет инструкций, нет прецедентов, нет советчиков – один на один: ты и смерть. А они смотрят на тебя, ждут приказа и тоже очень-очень хотят жить.
Причастные обманывали сами себя, говоря, что никакой субординации у них нет. Субординация возникла непроизвольно, и в момент трагедии это стало очевидным.
Самые молодые – Каштан и Пихта (Четырнадцатый и Пятнадцатый) изъявили готовность срочно вылететь, но Тополь решил, что их деятельность в дальневосточном регионе важнее, чем формальное участие в московском экстренном совещании, а потому не стоит ради этого прошивать десять тысяч километров на каком-нибудь МИГе. Рябина и Вяз (Двенадцатый и Тринадцатый), именно в эти дни отчаянно пытались загнать обратно в бутылку свирепого таджикского джинна, их довелось поймать чуть ли не на поле боя. Одиннадцатый, Самшит лично держал на контроле все Закавказье от Абхазии до Азербайджана и страшно боялся нарушить зарождавшееся там зыбкое равновесие. Десятый, Бук после неприятных событий с крымскими татарами безвылазно сидел в Симферополе. Дуб (Девятый) второй месяц торчал на Ближнем Востоке, и уехать оттуда сейчас было для него немыслимо. Осокорь (Восьмой) известно где сидел, а Седьмой – Клен с головою увяз в Чечне. В Москве находились только самые-самые – верхняя часть списка: Платан, Пальма, Кедр, Верба. Им-то Леонид и назначил встречу на завтра, но уже по голосам понял: все четверо ждут чего-то именно от него. "Командуй, товарищ, больше некому". И он начал командовать.
Сделав все, что было возможно на месте преступления, добрался до своего кабинета на Лубянке и уже не без помощи референтов начал обзвонку. Информация – распоряжение, новая информация – новое распоряжение. Голова пухла.
Около двух часов пополудни пришел ответ от Дедушки. Базотти просил срочно вылететь к нему. Двоих просил: его и Вербу. Пришлось все перепоручить Кедру, а самому – на служебной "волге" с мигалкой до Ходынского поля и вертолетом в Кубинку, где уже ждала Верба. Начальник аэродрома доложил, что коридор открыт, им подали самое быстрое устройство из тех, что летают по воздуху, а не в космосе, и через каких-нибудь три часа Второй и Третий службы РИСК уже сидели в резиденции Базотти в Майами.
Дедушка расцеловал их, расплакался и долго не мог говорить. Тополь, который всю дорогу тупо подсчитывал, во сколько обойдется подобный перелет и пришел к выводу, что нормальному советскому человеку таких денег хватило бы на всю жизнь, чувствовал теперь: сложившаяся ситуация дошла до вершин абсурда. Они уже минут пятнадцать сидели перед столом Дедушки молча и любовались на старческие слезы этого маразматика. Дважды заходил врач (Дедушка что-то глотал) и один раз – постоянная его помощница Лаура, долго шептавшая шефу на ухо слова на его родном языке. Какие именно, Тополь не расслышал, но, похоже, она его просто по-женски утешала.
Наконец, Базотти пришел в себя. Вызвал Никоса Сиропулоса, старинного приятеля и сотрудника, недавно повышенного в должности до первого помощника, пригласил Тима Спрингера и заговорил в своей обычной манере, лаконичными четкими фразами:
– Малин погиб от рук вашей мафии. Или вашей Службы безопасности. Мы обязательно разберемся в этом. Вы – по своим каналам, я – по своим. Моя агентура в Москве начала работать. Ваша – еще раньше. Мы найдем виновных. Но уже сегодня ясно одно: против него не было заговора, он погиб в бою. Примерно год назад Малин сам вышел на тропу войны с возникающим у вас криминальным режимом. От контрольных функций перешел к функциям регулирования. Я предупреждал, что он играет с огнем. Я и сейчас считаю, что вы торопитесь. Малин наоборот говорил, что уже слишком поздно. Кто из нас был прав, теперь судить Господу.
– Дедушка, – сказал Тополь. – Я остаюсь на стороне Малина. Мы почти упустили ситуацию в стране. Сегодня нам предоставлен последний шанс удержать хотя бы частичный контроль над властью. Для этого потребуются очень существенные кадровые перестановки. Без вашей помощи, Дедушка…
– Тополь, – прервал его Базотти, – ты всегда был очень хитрым мальчиком.
Пятидесятилетний хитрый мальчик грустно улыбнулся.
– Говори прямо. Ты хочешь, чтобы я начал мстить за Ясеня, как обещал. Но вы должны понять: мстить некому. Это Навуходоносор – или какой там древний царь? – приказал высечь море, потопившее его корабли. А я всю жизнь сражаюсь с людьми, но не со стихией. Малина убила система, а это почти тоже самое.
– Значит, службе ИКС не по зубам сразиться с новой российской системой? – это спросила, конечно, Верба. Спросила нарочно по-итальянски, хотя весь разговор шел традиционно на английском. Спросила, откровенно желая начать перепалку.
Дедушка не клюнул.
– В России еще нет никакой новой системы, – наставительно произнес он. – В России идет война за власть. А ввязываясь в войну, никакая спецслужба не сможет соблюсти только свои интересы. Она невольно помогает одной из сторон. Чаще всего – обеим сразу. При этом только растет число жертв. И война затягивается. Мой принцип – никогда не вмешиваться в войны. У вас другие принципы. Я вам не запрещаю воевать, но и помочь не могу.
Тополь почувствовал, что увязает в зыбучих песках Дедушкиной демагогии – аж в затылке заломило – и поспешил перевести разговор в практическое русло.
План совместных действий выглядел примерно следующим образом. Подчиненная Дедушке агентура ЦРУ в Кремле и на Лубянке устанавливает постоянное наблюдение за генералом Григорьевым, которого Малин считал своим личным врагом, за высоким покровителем Золтана, за теми начальниками в МВД, кто по оперативным данным связан с мафией, и наконец, еще за тремя фигурами на самом верху, называть которых Дедушка до времени не стал. Службе РИСК при этом рекомендовалось усилить контроль за криминальными авторитетами, особенно Центрального, Кавказского и Уральского регионов, где Ясень выявил четкую тенденцию к слиянию и созданию единого руководства. Ведущая роль, отводилась, конечно, Осокорю. Сообщение Тополя о давешнем роковом звонке голосом Осокоря произвело на Дедушку гнетущее впечатление.
– Все сходится, – сказал он, помолчав. – Это не мафия и не СБ. Это – мафия совместно с СБ. Ведь убийцы знали про Малина все: даже его спецпароли по операции "71", даже то, что об этом звонке он не расскажет мне…
– Почему не расскажет? – быстро спросила Верба.
– Потому что у нас с Малиным была договоренность: операцию "71" мы проводим полностью независимо друг от друга, вплоть до возникновения форс-мажорных обстоятельств. Звонок Осокоря он таковым обстоятельством не счел.
Иногда Дедушка сильно мудрил в своих оперативно-розыскных мероприятиях, даже Тополь с трудом понимал его, но результаты агентурной деятельности Базотти превосходили все ожидания, и всякий раз приходилось мириться с его мудрежом.
На этот раз случай был особый. И Тополь спросил:
– Вы уверены, что Ясеню звонил не сам Осокорь?
– Абсолютно, – сказал Дедушка. – Впрочем, отдайте кассету Спрингеру на экспертизу. Надеюсь, вы захватили другие записи голоса Осокоря?
Со Спрингером поговорили о технических деталях, получили новейшие аппараты спецсвязи и традиционный набор пилюль для всех случаев жизни. А молчавший всю дорогу Сиропулос вдруг сообщил самую последнюю новость:
– В Неаполе скончался Роберто Пьяцци.
Дедушка вмиг побелел и хрипло спросил:
– Убили?
– Официальная версия – сердечный приступ.
– Почему молчал?
– Вам надлежало закончить этот немаловажный разговор. – Сиропулос хорошо знал английский, но его манера изъясняться была совершенно идиотской. – В деле Роберто мною не наблюдается ничего особо срочного. Врачи еще много лет назад находили у него больное сердце.
Дедушка закрыл лицо руками и надолго замолчал.
– За час до вашего прибытия, – тихо сказал Сиропулос, наклоняясь к Вербе, – Роберто имел телефонный контакт с Базотти. Ему уже в те минуты было нехорошо. А несколько ранее Пьяцци звонил в Москву.
– Кому? – чуть не закричала Верба.
– Не ведаю, – сказал Сиропулос и кивнул в сторону Базотти.
– Проснитесь, Дедушка! – теперь уже действительно заорала Верба. – С кем в Москве разговаривал Пьяцци?
А Дедушка отнял руки от лица, глянул на всех совершенно безумными глазами и прошептал:
– С полковником Чистяковым.
И уронил голову на стол.
В тот же миг Верба прижалась к Тополю и впилась пальцами ему в плечо. Так маленький ребенок в темном лесу инстинктивно хватает взрослого за руку. И Тополя захлестнул такой страх, какого он ни разу не испытывал даже на войне.
Потом были врачи, и какие-то уколы, и самолет в Неаполь для Базотти, и самолет в Москву для них, и на прощание все обменивались уже только незначащими фразами, а в дороге Верба уснула – была у нее такая счастливая способность – засыпать где угодно. Только уже на подлете к Москве они обсудили встречу с Дедушкой и многое поняли, но выводы делать было еще рано. Очень рано.
В Москве Тополь уточнил: шеф итальянского ИКСа Роберто Пьяцци перед смертью разговаривал с Григорьевым. Что ж, это был интересный поворот. И родилась идея операции "Золтан". Но дикая, бредовая оговорка Базотти не давала покоя никому из Причастных, даже скептику Тополю, не говоря уже о Вербе. Тень легендарного Седого вновь была потревожена, и Тополь понял, что теперь ему вместо Ясеня придется распутывать это совсем тухлое дело.
Потом было экстренное совещание на квартире Ясеня и Вербы. Все были на взводе, и вылилось оно в жуткую бестолковую говорильню. До обсуждения убийства (или не убийства) Пьяцци так и не добрались, потому что случилось новое, более очевидное и страшное – в Екатеринбурге погиб Осокорь. Все окончательно перепуталось.
Тополь снова сидел на Лубянке, названивал по всему миру, плохо ориентируясь во времени, тем более, что в разных странах оно было разным, и тупо смотрел в окно на дождливое, мрачное небо, одинаково серое утром, днем и вечером, только ночью свет его слегка изменялся. Уже прилетел Клен из Чечни и взял на себя обработку всех данных следственной группы, а Тополь начал заниматься только операцией "Лайза", только приготовлениями к вербовке Разгонова, ведь до встречи с ним оставались уже считанные часы. И тут – ну, в самый подходящий момент – нарисовался Кедр с новым кошмаром. Оставшись в малинской квартире после совещания, он провел тщательный осмотр. На всякий случай.
– Смотри, что я нашел, – сказал Кедр. – Последнее стихотворение Ясеня.
Он протянул Тополю трепаную книжечку – деловой дневник Малина, раскрытую, на последней исписанной странице. Сергей со школьных лет таскал с собой записные книжки – привычка сразу записывать сочиненное на ходу, в транспорте, в очереди. Новое стихотворение Малина красовалось на странице, датированной двадцатым августа, днем, до которого он не дожил. Это уже само по себе было жутковато, и Тополь спросил:
– Что, просит в своей смерти никого не винить?
– Ты почти угадал, Леня. Прочти.
И Леня прочел.
Меня все время гладят против шерсти,
Мне наливают горькое вино,
А в голове всего лишь пять отверстий…
Проделать, что ли, еще одно?..
Целиком читать было, в общем, не обязательно. Но жуткое впечатление производил все тот же навязчивый рефрен в конце:
Я не хотел. Я всех любил. Поверьте.
Но так уж вышло: кончилось кино.
А в голове всего лишь пять отверстий.
Ну что ж, проделаю еще одно.
– Вот только отверстий получилось немножко больше, – грустно подытожил Тополь.
– А я и не верю в такое самоубийство! – взорвался Кедр. – Тоже мне, Есенин! "До свиданья, друг мой, до свиданья…", "Меня все время гладят против шерсти…" Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?
– Не надо так, Женька. В самоубийство я тоже не верю, но с другой стороны, ведь он же ничего и никому не сказал, ото всех прятался… А что говорит Верба?
– Она сказала довольно странную фразу: "За жизнь любого самоубийцы всегда найдется кого удавить".
– И все?
– И все.
– Ты считаешь, она сможет завтра работать?
– Уверен в этом, – ответил Кедр.
3
Белка обнаружила записку в воскресенье вечером, вернувшись с дачи. И первая мысль у нее была такая: "Дурака валяет. Завтра приедет обратно. Боже, как мне все надоело!" Потом она еще раз перечитала послание и споткнулась о трогательное совпадение – его фразу "Надоело все". Подумала о том, какие они стали одинаковые за десять лет совместной жизни, и появилась вторая мысль: "А может, поехать к нему?". И тут же сама себе ответила: "Ну уж нет!" Поняла вдруг, что давно не любит Разгонова, что любовь превратилась в привычку, не более, что Андрюшку, конечно, жалко, но на фига ему такой отец, который тоже не любит ни жену, ни сына. "Что, я одна не прокормлю Андрюшку? Родители помогут, в конце концов," – такой была третья мысль. И продолжая развивать ее, Белка подумала: "Какие мои годы! Еще и замуж выйти смогу. Более удачно. Боже, сколько роскошных мужчин могли быть моими, а я проходила мимо. Из-за этого… прозаика! Вот он, его шедевр: "Уехал в Заячьи Уши. Возвращаться не намерен." Ну и не возвращайся! А вернешься – я тебя не пущу. Может быть, я уже с другим буду. Позвонить, что ли, Геннадию?"
Раздражение и грусть сменились пьянящим весельем и чувством ожидания – ожидания чего-то нового и прекрасного.
Потом она ощутила усталость. Геннадию звонить передумала. Позвонила только Лехе по поводу трех "штук", но ему о семейных делах решила не рассказывать.
– Вот так, Степа, остались мы с тобой вдвоем, – сказала она коту, который мурчал и терся об ноги.
Заварила себе кофе. Сделала яичницу. Поужинала без аппетита. Она никогда не любила есть одна, а кот Степан ел по-своему собственному графику и компанию составить не мог. Покурила. Рассеянно посмотрела телевизор, перещелкивая дистанционником с канала на канал. Ни одна из программ ее не увлекла, и Белка решила спать. Вот только сон не шел, несмотря на усталость. Мешало непонятное, но с каждой минутой растущее чувство тревоги. За кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике? Да нет. За Миху. За него бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и уезжает в свою деревню. А нелюбимая жена за него беспокоится. Ужасная глупость.
Кот начал бродить по квартире и орать – ну, прямо как весной. С чего бы вдруг?
А Белка выкурила еще три сигареты и выпила стакан спедифена – немецкой шипучки от головной боли, прежде чем сумела заснуть.
Утром в понедельник Белку разбудил телефон. Звонил Леха. Он извинился за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим понятиям половина девятого время для звонков малоприличное) и сообщил, что за деньгами приехать сможет только послезавтра. Едва Белка задремала, а потревоженный кот Степан выбрал себе новую позу, вытянувшись во всю длину вдоль подушки, как телефон снова ожил, и теперь уже подруга Женечка, десять раз извинившись, попросила в долг до пятницы пятьдесят тысяч. Ей было обещано. Встретиться договорились в середине дня. Но и своей лучшей подруге не рассказала Белка об уходе Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что ей хотелось спать, а может… Да. Было, было какое-то предчувствие.
Ее последняя попытка уснуть успехом не увенчалась.
– Вы жалюзи продаете? – поинтересовался низкий женский голос.
Степан тоже оставил надежду уютно свернуться и отправился хрумкать недоеденный вечером "вискас".
– Продаю, – огрызнулась Белка, – только не вам.
И повесила трубку.
Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу – было только желание послать всех очень далеко.
– Знаете что, – прокричала Белка вместо "алло", – засуньте себе эти жалюзи…
– Разгонова Ольга Марковна? – спросил бесстрастный вкрадчивый голос.
И Белке сразу сделалось холодно от этого официального обращения. Мгновенно всплыл в памяти "ТТ", завернутый в тряпку, и фраза из записки – про "пушку" и полторы штуки грин. Доигрался хрен на скрипке.
– Да, это я.
– Вас беспокоит старший инспектор ГУВД следователь по особо важным делам майор Кондратьев.
Этот длинный титул уже не произвел слишком сильного впечатления. Вот только зачем по особо важным делам?
– Ольга Марковна, постарайтесь сохранять самообладание. Вам будет нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.
Ох, уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!
– Ваш муж Разгонов Михаил Григорьевич погиб. Он убит неизвестными лицами.
– Кого? – вырвался у Белки идиотский вопрос.
Она все еще автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.
– Вашего мужа Разгонова Михаила Григорьевича, – повторил майор, изменяя падеж, – убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.
– Где? – выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.
– В городе Старице Калининской области.
Белка помолчала. Потом задала совсем глупый вопрос:
– Почему?