– Ольга Марковна, я понимаю, как вам сейчас тяжело. Я вам соболезную, но, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати ноль-ноль, вы должны явиться в морг больницы МПС для опознания тела. Запишите, пожалуйста, как ехать и кого спросить.
– Уже пишу, – сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь пишущее всегда держала рядом с телефоном, и не чувствуя карандаша в онемевших пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.
– А завтра, в двенадцать ноль-ноль, я жду вас у себя на Петровке. Пропуск уже заказан. Скажите, что вы к майору Кондратьеву. Не забудьте паспорт. И еще. Я должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько трудновато узнать. Понимаете, он был убит тремя выстрелами в голову. Из крупнокалиберного оружия. И последнее. Запишите мой телефон. Если вдруг возникнут вопросы.
Белка не помнила, как закончился этот разговор. Она даже не помнила, как вставала за сигаретами и зажигалкой. Но теперь она сидела на краешке незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел на ковер и не могла плакать. Плакать было нечем, словно это у нее исчезло напрочь лицо, словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.
Что в таких случаях полагается делать? Завешивать черным зеркала? Молиться Богу, в которого никогда не верила? Рвать на себе волосы? Обзванивать родных и друзей? Она никак не могла сообразить, кому следует звонить в первую очередь, и поэтому позвонила Майклу. Тот, по счастью, оказался дома.
– Салют, Майкл. Миху убили.
– Что?
– Я говорю, Миху убили.
– Кто? – Майкл всегда даже в состоянии полной ошарашенности правильно выбирал ключевой вопрос.
– Не знаю. Я завтра иду к следователю.
– Ты из дома звонишь?
– Да.
– Сиди и жди. Я сейчас приеду.
Белка собиралась ехать в морг на такси (о троллейбусах и метро страшно было подумать), но Майкл согласился отвезти ее. Сначала Белка, конечно, разревелась, едва начав рассказывать о телефонном звонке с Петровки, потом по наущению Майкла выпила полстакана водки и пожевала бутербродов с кофе.
– Пока не надо никому звонить, – объяснял Майкл уже в дороге. – Вот договоришься обо всем в морге, съездишь в похоронное бюро, тогда и начнешь сообщать людям. А еще лучше уже после Петровки. Ведь тебя же все задолбают вопросами.
– Послушай, Майк, а можно будет найти тех, кто его убил?
– Я же сказал, постараемся.
– Но ведь это же больших денег стоит.
– Не знаю, может быть, и не очень больших. А справки навести можно вообще за бесплатно. Через хороших знакомых. Я же тебе сказал, я займусь этим.
– А милиция может найти убийц? – спросила Белка.
– Менты? Вряд ли. То есть настолько вряд ли, что можно просто об этом не думать. Сейчас вообще мало кого находят, а тут убийство-то совершенно идиотское. Либо в результате случайной драки, либо – что еще более вероятно – по ошибке. Оружие уж больно серьезное было.
Майкл помолчал, внимательно глядя в зеркальце заднего вида.
– Нет, ну конечно, допустим, убийцу возьмут по другому делу, а заодно всплывет это. Правда тебе о нем могут и не сообщить. То есть скорее всего не сообщат. Да и зачем тебе? Не понимаю. Мстить, что ли, будешь?
– Буду, – сказала Белка. – А что мне еще делать?
– Ох, все вы бабы – ненормальные! – вздохнул Майкл. – Логика-то какая в этой мести?
– Ну, можно не просто мстить, можно шантажировать. Пусть хоть заплатит, сволочь, материальную компенсацию. От государства-то этого все равно не дождешься ни копейки.
– Ну, ты, мать, даешь! – удивился Майкл. – Вот это уже сильно.
И он снова долго смотрел в заднее зеркальце.
– А почему нет? Поможешь на этих гадов наезжать, Майк?
– Слушай, мать, о чем ты говоришь? Остановись. Дай мне хоть справки навести. Ладно?
А в морг Белка пошла одна. Возможно, Майкла туда бы даже не пустили, но он и не стремился. Во-первых, не хотелось вдаваться в объяснения, кто он такой, а во-вторых, у Майкла всегда свои прибамбасы, и, в частности, к покойникам он относился как-то непросто.
Жуткая, бьющая по глазам белизна стен, халатов, простыней, пластика, холодное сверкание никеля и только две красных рожи – у санитаров, то ли загорелые, то ли испитые. А тело Мишкино бледное, розовато-сиреневое, в синих прожилках и тонких черных волосках. Опухшее какое-то, застывшее, незнакомое. Уже чужое тело. Страшное. Скрюченные и кажущиеся ужасно тонкими пальцы. На обоих безымянных полосочки от колец. Белка показывает на одну из них.
– Обручальное кольцо и небольшой перстень, – тихо говорит понятливый санитар. – Получите на Петровке вместе с остальными вещами.
Зачем она пришла сюда? Зачем? Все равно это уже не он. Она не способна опознать тело. Она не узнает его. И не хочет узнавать. Зачем тогда?
– Приготовьтесь. Вам будет неприятно, – предупреждает санитар, открывая голову.Первое, что бросается в глаза – волосы, почему-то залитые зеленой краской. "Пометили, чтоб не спутать?" – мелькает глупая мысль. А вообще у Мишки осталось только полголовы. Вместо второй половины – запекшееся кровавое месиво. Осколки костей, лоскуты кожи с волосами, обрывки мышц, кусочки мозговой ткани. Все очень разноцветное, но неяркое, слипшееся, подсохшее. Зрелище настолько ни на что не похоже, что даже не пугает. Потом начинает медленно подкатывать тошнота.
И тогда происходит новый парадоксальный поворот в мыслях. Белка ощущает непреодолимое желание прикоснуться к мужу. Ну, есть же такая традиция прощания с покойником. Погладить его по голове затруднительно, но… Белка быстро протягивает обе руки и обхватывает уцелевшую шею лежащего перед ней мертвого человека точно так же, как любила делать это с живым. Шея холодная и жесткая, но не в этом ужас. Под правой рукой Белка ощущает рубец – не свежую царапину, полученную в предсмертной драке, а старый давно заживший рубец от серьезного ранения, которого никогда, никогда не было у Михи.
И в этот момент белизна простыни сливается с белизной стен, а сверкающий никель рассыпается бенгальским дождем ослепительных брызг. Потом опускается темнота.
Белка сидит в кабинете. Белый халат, который ей выдали, одет теперь на голое тело. Перед окном качаются ветви тополя и щебечут воробьи. Входит давешний санитар.
– Мы постирали вашу кофточку, – сообщает он. – Вот, уже почти просохла.
– Спасибо.
"Значит, меня все-таки вырвало. Но отчего такая забота? Распоряжение следователя по особо важным делам? Ох, не к добру это, не к добру… Главное не подать виду, главное, чтобы они не догадались".
Теперь она замечает врача, сидящего за столом в глубоком кресле.
– Ознакомьтесь, пожалуйста, это заключение судмедэксперта. В конце поставите подпись, что ознакомлены. И вот здесь распишитесь – это протокол опознания. Все понятно?
– Да, мне все понятно, доктор, – зачем-то очень длинно отвечает Белка, хотя с трудом ворочает языком.
Потом долго читает, не улавливая смысла, подписывает и прощается без лишних вопросов. Ей ужасно хочется поскорее вырваться отсюда. Когда надевает кофточку, санитара уже нет, а врач тактично отворачивается. Повесив халат на стул, она выходит.
Лицо у Белки совершенно зеленое, и Майкл растерянно молчит. Майкл ли это? Она и не догадывалась, что возможна ситуация, в которой этот человек не найдет, что сказать.
– Что теперь делать, Майк? Что мне делать? – спрашивает Белка.
– Сядь и подожди меня. Тебе надо выпить.
– Чего? – не понимает Белка.
В ближайшем ларьке Майкл покупает бутылку хорошего джина, Белка свинчивает пробку трясущимися руками, неумело пьет прямо из горлышка, закашливается, снова пьет, потом льет себе на ладони и долго трет их. В машине распространяется терпкий можжевеловый запах.
– Ты с ума сошла, – говорит Майкл.
– Наверно, – говорит Белка.
И потом всю дорогу они молчат. Только уже возле самого дома Белка сообщает:
– У него ужасно изуродовано лицо. Как теперь хоронить?
– Н-ну, – мнется Майкл, – очевидно, в закрытом гробу. Бывают же такие случаи. Ты позвони мне насчет похорон.
– Хорошо, – кивает Белка. – А ты, главное, справки наводи поскорее.
Она уже стоит возле его "Москвича", и Майкл готовиться уехать.
– Постой, – говорит Белка. – Я не смогу одна. Давай вместе зайдем в квартиру. А я сейчас кому-нибудь позвоню. Ладно?
Майкл все понимает и глушит мотор.
Через час приехал Константин, самый верный друг Михи еще со школьной скамьи, а ныне образцовый семьянин, отец двоих детей и удачливый бизнесмен. Серьезный и обстоятельный с юных лет, он и дело себе выбрал солидное – риэлтинг, то бишь торговлю недвижимостью. Увидев, в каком состоянии Белка (а он тоже звал Ольгу исключительно Белкой, кличкой, образованной от ее девичьей фамилии – Белова), Константин сразу взял инициативу на себя. Вызвал агента из похоронного бюро, обзвонил общих знакомых.
Потом приехала Женечка, впала в транс. Константин привел ее в чувство, поручив ответственное дело – приготовить обед. Майкл попеременно с Константином сидел на телефоне и все никак не мог уехать, отчего сделался совершенно тормозной – с трудом отвечал на простые вопросы и неадекватно реагировал на самые невинные предложения. От обеда не отказался. Белка уговорила всех, кроме Майкла, конечно, выпить по стопке джина, сама выпила две, и после второй начала вдруг неудержимо хохотать. Насилу ее успокоили. Женечка даже чуть было скорую не вызвала. Майкл потух окончательно, но внезапно дозвонился до какого-то самого главного бандита, оживился, сорвался и уехал. Белку уложили спать, когда на часах еще не было восьми, и Константин вместе с Женечкой сочли возможным оставить молодую вдову в одиночестве до утра.
Едва оставшись одна, молодая вдова поднялась (спать ей совершенно не хотелось), покормила кота, потом выпила, нисколько не пьянея, еще две рюмки джина и села на подоконник курить, выдыхая дым в открытое окно. Ситуация складывалась сюрная.
Белка была абсолютно уверена в том, что Разгонов жив. Трудно сказать, на чем основывалась эта уверенность, но тут уж, видно, включилась женская логика. Любой мужчина на ее месте рассуждал бы примерно так. Есть два варианта: либо под видом убитого Разгонова прячут и рассчитывают спокойно уничтожить труп какого-нибудь всеми разыскиваемого человека, а труп Разгонова, который долго никто искать не будет, можно бросить где попало; либо это просто наш обычный совковый бардак – убили одновременно и в одном месте двух похожих (особенно с размозженными головами) людей и по ходу доставки в морг перепутали.
Белке не пришло в голову ни то, ни другое. У нее вертелись на уме жуткие шпионские страсти пополам с фантастикой, и при таком подходе получалось, что убивать Разгонова и одновременно убивать еще кого-то, выдавая за Разгонова – крайне нелепо. За этой историей скрывалась большая, страшная тайна. И Белка решила, что никогда, никому и ни за что не расскажет об эпизоде в морге. Собственно, поначалу двигал ею элементарный страх. Она не поняла, не догадалась, а именно почувствовала: и майор с Петровки, и врач из больницы МПС хотели, чтобы она узнала в покойнике своего мужа. А значит, нужно узнать – это единственный способ уйти из-под удара.
Да, она будет косить под доверчивую дурочку, она выдержит паузу, а потом, наведя все возможные справки, начнет свое, личное расследование, она вступит с ними в игру, и она победит, победит, потому что ее удар будет для них неожиданным, она найдет Мишку, она спасет его, если, конечно, к тому времени Мишка сам не вырвется из их цепких лап или хотя бы не найдет возможность сообщить о себе… Так неужели она все-таки любит его? Или это джин начинает действовать?..
За окном стемнело. Сигареты кончились.
4
Шайтану очень не понравилось, что Высокий Шеф вызвал его для разговора на личную встречу. Друганы, конечно, зауважали, и проводили до дверей с большим почтением. Ведь до сих пор из воров только Топор, да Горец удостаивались такой чести, но Топора год назад менты замочили, а от Горца хрен чего добьешься. Шайтан его тогда спросил:
– Ну что, Шеф – большой человек?
– Высокий, – неясно ответил Горец. – Про него где попало трендеть нельзя.
Вот-те на! С ним, с Шайтаном, это теперь называется где попало?
Был тот разговор почти полгода назад, а сейчас Шайтана вели по широкой лестнице вверх двое в дорогих костюмах, и на каждой площадке, на каждом повороте коридора, устланного мягким ковром, стояли холеные фраера и прикладывали к губам плоские телефонные трубочки и что-то неслышно сообщали о нем, о Шайтане. Засосало под ложечкой у старого бродяги Шайтана, гадкое предчувствие возникло: ох, зря он пошел сюда, ох, зря!
И потом, в кабинете подтвердились его худшие догадки.
Он знал Высокого Шефа. Хорошо знал. И не по жизни, а через день в телевизоре видел. В программах новостей.
Конечно, Шайтан слыхивал про господ парламентариев с блатным прошлым, а с Джабой, залетевшим так высоко при вернувшемся Шеварднадзе, даже знаком был в свое время, но чтобы на уровне высшего руководства России принимали воров – это было ново и для Шайтана. Не ожидал он увидеть Высокого Шефа в Кремле, ох, не ожидал! В телефонной-то трубке голос его искажался специально, а теперь… Теперь Шайтан знал, как стало модно говорить, "ху из ху". Плохо это, очень плохо. Не хотел он этого знать. Потому как не живут с таким знанием подолгу. И только одна мысль успокаивала: времена нынче другие. Это при Брежневе номенклатура десятилетиями штаны протирала в одних и тех же креслах. А сегодня еще посмотреть надо, кого уберут раньше: вора в законе Шайтана или тебя, Высокий Шеф, братское твое чувырло!
А рожа у Шефа и вправду была неприятная. Особенно эти его стеклянные глаза и гаденькая улыбочка, от которой в уголках глаз и на щеках появлялось много-много мелких морщинок.
Разговор получился коротким и явно не последним. Велено было организовать срочно нападение на машину в его регионе. Машину спецподразделения ФСБ по борьбе с терроризмом. Ничего себе заданьеце! Если ребята попадутся, Высокий Шеф обещал их вызволить.
Сказано – сделано. Вот только почему ради этого ему пришлось знакомиться лично с Высоким Шефом? Он хотел было позвонить Горцу, посоветоваться, но вовремя сообразил, что делать этого нельзя. Отныне они с Горцом могут общаться только в больших компаниях, как бы случайно, специальные контакты – опасны для обоих.
Конечно, все это нападение на лубянскую блядовозку было одной крупной подставой. Убить никого не удалось (Шайтан так и не понял, почему), зато ребят очень быстро повязали. По своим каналам, он не смог узнать, где они сидят. Оставалось ждать, пока Высокий Шеф выполнит обещание. Но через пару дней он получил от Горца шифрованную "малявку", отправленную для конспирации через питерскую "крытую", из которой ясно следовало: Высокий Шеф тоже не знает, кто и куда загреб ребят из его группировки. Вот тогда Шайтан и решил играть против Высокого Шефа. Очевидно, Горец пришел к этому выводу раньше. И ровно настолько, насколько раньше побывал в Кремле (или где он там встречался с этим набушмаченным фраером?). Интереснее всего было бы Шайтану покалякать с теми, другими, кто так лихо и без дешевого понта (ведь прилетели сразу два вертолета!) заарканил его бойцов. Но это спецподразделение действовало, видать, испытанными шпионскими способами и на переговоры с братвой идти не собиралось. Нужно было как-то заставить их уважать себя. Шайтан знал один способ. Он еще там, в Кремле, об этом подумал. Его ведь обыскали только на предмет оружия. Ну, и действительно, что еще можно искать у бандита? Кое-что можно. И Высокий Шеф узнает об этом. Дай Бог, слишком поздно для себя, ну а если они расколют Шайтана – что ж, старый уркаган недешево продаст свою жизнь.
Он заказал себе два самых миниатюрных магнитофона, какие только научились делать в Японии. И не расставался с ними, закамуфлировав один под сигаретную пачку, а другой под зажигалку. "Жуков" натыкал во все пиджаки и куртки, на случай если его выдернут не из дома и срочно.
И ведь что ценно, рассуждал Шайтан, о чем бы не говорил Высокий Шеф, уже само то, что он говорит со мной, вором – это компромат. Останется только хорошо припрятать кассету – и все, он у меня на крючке, а жизнь – в безопасности, вся охрана Кремля будет с меня пылинки сдувать.
Так думал двадцать второго августа лидер Новой Тверской группировки Тихон Петрович Скобяков, сорок второго года рождения, трижды судимый, нигде не работающий, клички "Чума" и "Шайтан", окончание последнего срока – 13 ноября 1988 года.