– По закону мы не имеем права, – осаживает его старший коллега. – Даже если мы просто попросим его об этом как об услуге, ему это вряд ли понравится. Я вчера с ним пообщался. У него не самый легкий характер.
Видалон включает мотор, соединяется по радиотелефону с дежурным.
– Я – "Подснежник", – говорит он. – Отец только что вышел со своим чемоданчиком и сел в машину. Мы едем за ним. Прием.
– "Подснежник", вас понял. Вы следуете за ним, – отвечает голос дежурного инспектора.
Видалон трогает машину с места. Ему всегда казались дурацкими слова, которые выбирали для радиопаролей, но "Подснежник" сегодня утром звучит вызывающе, да и только. Погода довольно ясная. На тротуаре у парка Монсо каштаны покрылись великолепной бархатной листвой, за решетками – разноцветные газоны, обязанные своей красотой искусству городских садовников.
Видалон бросает мимолетный взгляд на фургончик, где сидят двое коллег, которым поручено наблюдение за женой хирурга. Подобные посты расставлены около домов других членов семьи, а именно – Рауля Фанжена и брата Винсента Лефевра.
Если комиссар Кро и убежден по-прежнему в том, что доктор его обманул и семье известны требования похитителей, то загадкой для него остается, кто же передаст выкуп. Тесть, брат, адвокат, друг семьи? Настоящая лотерея. Но главную ставку он сделал на самого Винсента Лефевра. Вот почему Видалон осуществляет слежку за доктором, а три другие команды наготове, чтобы оказать помощь в случае необходимости.
В половине восьмого утра движение в Париже еще небольшое. Бежевый автомобиль Лефевра спускается по бульвару Мальзерб к площади Мадлен, пересекает Сену, едет по бульвару Сен-Жермен, поднимается по бульвару Распай до бульвара Мон-парнас.
– Все ясно, – говорит Видалон, который осторожно и незаметно следует за Лефевром, – он едет в больницу. Предупреди ребят. Попроси Брекара подъехать, он сменит нас у больницы.
Начинаются переговоры по радиотелефону. Три команды, из которых одна – Брекара, направляются к больнице.
Доктор Лефевр добрался до нее за четверть часа, что даже в это утреннее время является отличным результатом. На бульваре Опиталь под входной аркой перед ним автоматически поднимается барьер. Спустя несколько мгновений Видалон, теряя драгоценные секунды, предъявляет сторожу свое удостоверение. Когда он выезжает на главную аллею, машины доктора уже не видно.
Следует недолгая разведка, чтобы сориентироваться в обширном комплексе больницы Питье-Сальпетриер. Все это раздражает Видалона, который чувствует, что у него нет сил после бессонной ночи. Если бы только этот чертов доктор, думает он, вышел из дома на полчаса позже, за ним бы последовал Брекар, свеженький Брекар, юркий, как карась.
Хирургическое отделение. Странный мир, белоснежный, продезинфицированный. Как у всех людей, обладающих крепким здоровьем, у Видалона настоящая аллергия на больничную обстановку. Ему не по себе, словно это он лежит на месте той вытянутой фигуры, которую вывезли на каталке из лифта.
Он оставил Флоримона на улице в машине, велев ему смотреть в оба. Сестра, которой он показывает свое полицейское удостоверение, сразу же все понимает.
– Доктор Лефевр? Да, он оперирует, погодите… – она смотрит график, – в пятом блоке. Но вам придется надеть халат. Это обязательно. Подождите, вас проводят.
Видалон быстро минует коридоры следом за молодой сестрой. Еще пять минут тратится на то, чтобы надеть зеленый халат, шапочку, маску. Затем он попадает в некий фантастический мир, где по мере приближения к операционному блоку встречает все более многочисленных сестер и врачей, совершенно безликих и неузнаваемых – зеленоватые силуэты в масках.
Видалона охватывает паника. У него слегка кружится голова, его мутит от царящего здесь запаха лекарств, и ему кажется, что он навсегда потерял доктора Лефевра. Он пытается сориентироваться, сосчитать сестер и ассистентов. Его провожатая указывает ему на место в углу операционной рядом с мужчиной и женщиной, одетыми, как и он. Под яркими лампами совершается завораживающий ритуальный обряд какого-то фантастического культа. Все участники, похожие друг на друга как две капли воды, в зеленых халатах, в масках, помогают великому жрецу, чьи жесты точны и безошибочны, молча подавая ему таинственные инструменты.
Так Амедей Видалон присутствует при операции, которую вряд ли смог бы описать. Он лишь понимает, что операционное поле расположено где-то в районе живота лежащей на столе фигуры.
Ему кажется, что он напрасно теряет время, наблюдая за тем, как оперирует доктор Лефевр. В помещении жарко, под маской с него катится пот, он на грани обморока, но не может пошевелиться, стиснутый с двух сторон.
Они длятся вечность, эти три бесконечные четверти часа. Видалоном овладевает дремота. Брекар должен уже быть в больнице – некоторое утешение для несчастного инспектора.
Операционная пустеет. Больного увезли. Видалон испытывает тошноту, у него шумит в ушах, пульсирует кровь в висках. Он спотыкается на лестнице. В большой комнате перед умывальником доктор Лефевр снимает маску, потом халат. Обнажившись до пояса, долго намыливает руки. Ассистентка помогает ему надеть другой халат.
Молодая сестра, сопровождавшая Видалона до операционного блока, неожиданно появляется в тот момент, когда он развязывает шнурки несносной маски. Вероятно, она навела справки о личности вверенного ее заботам посетителя.
– Вы здесь для того, чтобы охранять доктора Лефевра, да? – спрашивает она с подобострастием человека, оказавшегося причастным к важному событию.
– В некотором роде, – признает Видалон, чтобы не пускаться в праздные объяснения. – Что он будет делать теперь?
– В 11 часов у него опять операция, – говорит сестра. – А пока он сделает обход. Хотите, мы пойдем за ним?
"Мы…" Видалон улыбается, несмотря на всю свою озабоченность. Вот у него и новый сотрудник, куда интересней, чем Флоримон…
– Охотно, – соглашается Видалон.
Инспектор остался в халате и шапочке. В сопровождении своего хорошенького гида он шагает за толпой, то есть за группой помощников и учеников, которые следуют по пятам за заведующим отделением. По длинному коридору, большие окна которого выходят в сад, они направляются из части здания, где расположены операционные блоки, туда, где находятся палаты. И вдруг одна деталь привлекает внимание Видалона.
– Смотрите-ка, – говорит полицейский, – он без своего чемоданчика.
– Кто? – спрашивает медсестра удивленно. – Доктор Лефевр? Но он не может таскать его повсюду. Он, наверное, оставил его в раздевалке, поскольку следующая операция в 11 часов.
– Где в раздевалке? – рявкает Видалон, хватая медсестру за руку.
– Я не знаю, – отвечает она в испуге. – Может быть, в своем шкафчике.
– Идем посмотрим, – требует Видалон. Она решительно отказывается:
– Это невозможно. Шкаф доктора Лефевра заперт на ключ. Только он может вам позволить его открыть.
Но Видалон ее даже не слушает. Горько усмехаясь, он представляет себе весь сценарий. Да, очень неплохо задумана вся эта комбинация. Настоящий часовой механизм!
– Я найду вас позднее, – бормочет он и, покинув изумленную медсестру, сворачивает в первый коридор налево. Туда, где висит маленькая светящаяся табличка "Выход".
Часы показывают без четверти десять, когда он, стоя под ярким солнцем на крыльце перед входом в хирургическое отделение, отыскивает взглядом свою машину. На аллеях больничного двора теперь царит оживление. Если бы не многочисленные белые халаты медсестер, можно подумать, что находишься в городском парке.
Инспектор Видалон торопливо шагает к машине. За рулем сидит Брекар. Рядом с ним Берту, очень опытный сорокалетний полицейский. Чтобы следовать по пятам за доктором Лефевром, комиссар Кро мобилизовал лучшие силы.
– Привет, Леон, – здоровается Видалон. – Ты давно здесь?
– С 8 часов 55 минут, – отвечает пунктуальный Брекар. – Мы ехали тебе на смену, когда нам сообщили, что ты следуешь за Лефевром. А здесь администраторша нам сказала, что ты с ним, и мы засели перед входом.
В знак, одобрения этих мудрых действий Видалон кивает.
– А Флоримон? – интересуется он.
– Ну… я отправил его домой, поскольку мы должны сменить вас, – говорит Брекар. – Ты, наверное, совсем измочаленный. Пора и тебе двигаться. Все равно сегодня утром ничего не произойдет. Если я правильно понял, эскулап оперирует до обеда.
Видалон усталым жестом проводит рукой по небритому подбородку.
– И я думаю, что больше ничего не случится. Скажи, с тех пор, как вы здесь, вы следили за входом в отделение?
– Это же наша работа, так? – удивляется инспектор Берту.
– Вы не записывали случайно, кто входил и выходил? – настаивает Видалон.
– Насчет того, кто входил, трудновато, – говорит Брекар. – Вошло немало народу. Я хочу сказать… человек пятнадцать. А выходило поменьше.
Берту достает небольшой блокнотик. Перед Видалоном, старшим по чину, не повредит продемонстрировать свою добросовестность.
– Мы насчитали всего пять, – докладывает он. – Двух мужчин и трех женщин. Мужчины, врачи, оживленно беседуя, сели в машину с регистрационным номером 75.
– С пустыми руками? – спрашивает Видалон. Краткое молчание: Берту размышляет. Вопрос
его удивил.
– Да, с пустыми. Они даже жестикулировали.
– А женщины?
– Три медсестры. Две вместе. Они болтали, сунув руки в карманы передничка.
– Ясно, – вдруг прерывает его Брекар. – Я понял, к чему ты ведешь, Амедей. Третья – тоже медсестра, на ней, кроме белой формы, еще была синяя накидка. И она несла сверток. Тогда я не обратил внимания, но, мне кажется, это был чемоданчик…
Перед объединившимися против него усталостью и неудачей Амедей Видалон вынужден сложить оружие. Он прислоняется к машине.
– Ну, что ж, ребята, здорово нас провели, – вздыхает он.
Глава XIV
Мари-Клод Жанвье потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя.
– Что? – выговаривает она. – Ты не хочешь бежать? Ты не хочешь, чтобы мы воспользовались этим, наверное, единственным случаем?
Сложность общения с Фабиеном объясняется двойственностью его личности: с одной стороны, повышенный коэффициент интеллекта, с другой – детские реакции, естественные для десятилетнего ребенка. В настоящий момент верх в нем одерживает ребенок. Надувшись, он отвечает:
– Нет, я бежать не хочу.
– Но почему же, Фабиен? – не сдается Мари-Клод.
Объяснение ставит ее в тупик.
– Потому что мне хорошо здесь. Потому что мне хорошо с тобой.
Это признание не может ее не тронуть, не польстить ей, однако его глубокий смысл от нее ускользает. Для того, чтобы продолжить беседу, она пытается говорить доступней, спуститься, думает она, до уровня маленького мальчика.
– Знаешь, это очень мило – то, что ты мне сейчас сказал. И я тоже рада, что мы вместе. Ты такой славный! Мы хорошо ладим, да?
Она понимает свою оплошность, когда он сердито смотрит на нее и ворчливо произносит:
– Значит, я славный, да?
– Да… ну, я хочу сказать… Послушай, раз ты закончил есть, давай умоемся и обсудим ситуацию. Хочешь?
– Ладно.
Он встает с мрачным видом. Мари-Клод идет за ним в ванную.
– В конце концов, Фабиен, разве ты не рад будешь вернуться домой, в прекрасную квартиру твоих родителей?
– Нечего мне там делать, – заявляет он с намыленной физиономией.
– Но подумай, наконец, о родителях. О папе, маме… Они провели ужасную ночь, гадали, где ты, что с тобой. Я уверена, что они обратились к похитителям по радио, по телевидению. Они вне себя от беспокойства.
– Ну да… – усмехается Фабиен. – Сразу видно, что ты их не знаешь. Ничего, пусть побегают…
– Фабиен! – восклицает она возмущенно. – Как ты можешь говорить такие вещи!
– Ну, ты даешь! – взрывается он. – Вы, взрослые, можете делать любые гадости, а когда ребенок говорит то, что думает, вас это возмущает.
Мари-Клод не находит, что ответить. Она осознает свое бессилие перед неумолимой логикой десятилетнего человечка, невосприимчивого пока к тонкостям диалектики.
– Но, Фабиен, ты думаешь о том, во сколько это дело обойдется твоим родителям? Гангстеры – они нам сами, сказали об этом, – похитили тебя, чтобы вытянуть деньги у твоих родителей. Их могут просто разорить.
Рассуждения взрослого человека, недоступные ребенку…
– Ну и что! Плевать я хотел. Папа заплатит.
– Как это "плевать"? – протестует Мари-Клод. – Но твой папа отдаст бандитам твои деньги.
– Как мои?
– Конечно… все, что есть у твоих родителей, это и твое. Значит, эти негодяи обкрадывают тебя так же, как твоих родителей. Слушай, если бы однажды ночью в ваш дом забрались воры и взломали сейф
твоих родителей, тебе было бы на это наплевать?
– Ну…
– А если бы они и у тебя украли что-то самое дорогое. Что для тебя самое дорогое?
– Мой электрический поезд и самолет, который летает.
– Вот. Если бы они украли у тебя эти вещи? Все, что принадлежит твоим родителям, принадлежит и тебе.
– Ты думаешь? – спрашивает Фабиен, поколебленный.
Она насухо вытирает его махровым полотенцем, помогает натянуть трусики и рубашку, остальное надевает в комнате.
– Еще бы! – отвечает Мари-Клод. – Хочешь, я тебе что-то скажу? Вот смотрю на тебя и думаю, министр-то прав.
– Какой министр?
– Внутренних дел. Это мой начальник. Он так говорит: в случае похищения не надо платить гангстерам, потому что это получается, как премия преступникам.
– Значит, ты думаешь, папа не станет платить?
– Да нет же, он заплатит. Семьи всегда платят, потому что они хотят, чтобы похищенных освободили, понимаешь? Но я говорю, что наш долг убежать, если мы можем, до того как он заплатит.
Фабиен теперь совсем одет – бархатные брюки, курточка, кроссовки.
– Не хочу я бежать, – повторяет он упрямо, но берет Мари-Клод за руку.
Тогда молодая женщина, чувствуя, что добилась успеха, предпринимает последнюю атаку.
– Ты, может быть, нет, а я хочу, – говорит она, взяв его за руки и глядя ему прямо в глаза. – Ты немножечко эгоист, мой маленький Фабиен. Ты думаешь, что тебе-то они ничего не сделают, потому что ты ценный предмет обмена. А я? Что будет со мной, когда твой папа заплатит и они тебя освободят? За меня выкуп никто не заплатит. А потом бандиты подумают, что человек из полиции для них опасен, что, оказавшись на свободе, я сделаю все, чтобы их найти и отправить в тюрьму. Тогда, знаешь, что они сделают? Да они просто избавятся от меня. Они меня убьют.
– Нет! – кричит Фабиен. – Нет, они не сделают тебе ничего плохого! Я им помешаю.
Мари-Клод с видом печального смирения машет рукой.
– Ты не сможешь ничего сделать, – объясняет она. – Тебя они освободят. Ты вернешься к родителям, а потом… – она делает театральную паузу и сама злится на себя за эту плохую драматическую сцену, – а потом, – продолжает она, – ты меня забудешь.
Глаза ребенка наполняются слезами.
– Нет, Мари-Клод! – вновь кричит он. – Нет, я тебя никогда не забуду!
Взволнованная этим порывом, она сажает Фабиена к себе на колени.
– Я знаю, что ты меня не забудешь, – уверяет она. – Не надо плакать. Я просто хотела, чтобы ты понял разницу в нашем положении, и пока этот тип один, мы можем вдвоем…
Он прерывает ее, чмокнув в щеку. И, вытирая слезы, принимает решение со свойственной детям внезапной сменой настроений:
– Ты права, Мари-Клод. Мы убежим!
Она прекрасно понимает, что весь риск берет на себя, поскольку мальчик представляет для похитителей ценнейший капитал. Если дело обернется плохо, то расплачиваться будет она, Мари-Клод. Но, с другой стороны, если она будет пассивно ждать развития событий, кто может сказать, какая судьба предназначена ей в конце концов? Предположение, высказанное ею, чтобы склонить Фабиена к побегу, в конечном счете не кажется ей таким уж нелепым.
Итак, речь идет о том, чтобы заручиться полной поддержкой Фабиена, и, излагая ему свой план, она старается представить все в виде игры, но соблюдает меру. Теперь она достаточно знает мальчика и понимает, что он терпеть не может, когда с ним обращаются как с маленьким.
Когда она замолкает, он кричит:
– Ага… Гениально… Я уже видел такое по телевизору. В "Странных дамах". Она была не пленницей, а ловила перекупщиков наркотиков. И вот…
Мари-Клод дает ему рассказать, ей кажется, что таким образом он вживается в действие.
– Теперь, – говорит она, – будем надеяться, что южанин займется нами, не дожидаясь своих приятелей. Если же появится Мюриэл со своим вооруженным эскортом, все пропало.
Но опасение было напрасным. Около 9 часов 30 минут на лестнице вновь раздаются тяжелые шаги Бьянкари.
– Давай, Фабиен, – приказывает Мари-Клод. – Открой душ и ложись на кровать.
Она хватает старый вертящийся табурет и становится справа от двери. Мари-Клод стискивает зубы,
сердце ее бешено колотится, потому что она знает, что у нее будет возможность ударить лишь один раз.
Глава XV
– Я не ищу оправданий, патрон, – мрачно говорит инспектор Видалон. – Эти подлецы меня перехитрили. Выкуп передан практически у меня под носом, а я и не догадался.
Сотрудник номер один из команды комиссара Кро стоит перед своим шефом, словно гражданин из Кале, по крайней мере морально, с веревкой на шее.
Паскаль Кро ходит взад-вперед по своему кабинету на Ке-дез-Орфевр, погрузившись в размышления. Он не относится к типу начальников, впадающих в истерику при неудаче, пусть даже крупной. И уж, во всяком случае, он не станет срывать гнев на Видалоне. Ему известны опытность и профессиональная сознательность его главного сотрудника. Но он знает, что человеку свойственно ошибаться и криком тут не поможешь.
Он также не относится к типу начальников, увиливающих от ответственности, подставляя подчиненных. Однако ему тоже придется встретиться с начальством, в частности с префектом полиции и, вероятно, с самим министром внутренних дел.
Весело будет. Можно не сомневаться. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на утренние газеты, которые валяются на его письменном столе. На этот раз что левые, что правые, от "Либерасьон" до "Паризьен либере", включая "Юманите", "Котидьен де Пари", "Матен", "Фигаро", единодушны почти во всем.
И те и другие констатируют, что люди живут в атмосфере все растущего страха. И делают выводы. Основная мишень – правительство. Справа требуют более строгого применения закона. Напоминают, что похищение детей классифицируется как одно из самых чудовищных преступлений и что смертная казнь предусмотрена именно за такие преступления. Слева требуют увеличить полицейские силы на тысячу пятьсот человек. Мари-Клод отводится в деле завидное место. По фотографиям, опубликованным в газетах, видно, что она красива, а героиням это никогда не мешало.
Короче, прежде чем самому отправиться на расправу, Паскаль Кро старается разобраться что к чему., И Видалон объясняет.