Первый раз Женя сказала о волшебстве, повинуясь мгновению восторга, однако впервые задумалась над своими же словами, когда уже выпал снег и муж согласился взять её на охоту. С осени он часто ходил на промысел и что добывал, она никогда не видела, домой приносил уже выделанные беличьи шкурки и сначала сшивал их в некое полотно. Женя думала, что одеяло шьёт, но из этого полотна каким-то чудесным образом получилась роскошная шуба, в которую Прокоша её и обрядил, а ещё - три спальных мешка для младенцев, что-то вроде конвертов. Она и раньше просилась на охоту, однако муж не брал, а тут молча кивнул и повёл на самый край кедровника. Прежде ей казалось, что с луками бегают только кержацкие дети, однако и взрослые молчуны ходили с ними промышлять зверей, и опять от нужды всё время скрывать своё существование. Прокоша подвёл Женю к кедру, пальцем указал в крону, а сам заложил тупую с деревянным набалдашником стрелу и выстрелил. Она ничего и понять не успела, как к её ногам упал соболь - крупный, чёрный, искристый! Но муж ещё более удивил, когда побродил немного по кедрачу, нашёл нужное дерево и опять пустил стрелу. И как в волшебной сказке - ещё один соболь свалился! Однако и на этом чудесная охота не закончилась.
- Троица ниспослана, - сказал он деловито и направился к другому кедру.
- Кем ниспослана? - с лёгкой боязнью и восторгом спросила Женя.
Прокоша что-то высмотрел на дереве, прицелился, выстрелил и ответил:
- Провидением.
И больше ничего объяснять не стал, подхватил добычу и повёл жену домой. Потом он выделал шкурки соболей и преподнёс ей богатую боярскую шапку.
Тогда она и спрашивать не стала, что такое провидение, вспомнила своё прежнее восхищение его волшебством - Прокоша всё наперёд знал! И не делал ни единого лишнего шага, движения, какого-нибудь пустого, напрасного дела, поэтому никогда не выглядел измученным, уставшим и разочарованным. Он существовал в некоем ритме с этим провидением и слушал только его голос, возможно, потому и молчал, чтоб не пропустить ни единого слова.
Но окончательно она убедилась, что муж ясновидящий, когда в начале января он неожиданно вошёл в светёлку, подышал на свои руки и приложил к животу.
- Срок, ласточка, - сказал радостно и удалился.
Женя научилась понимать его с полуслова, однако не собиралась рожать, никаких позывов, знаков не чуяла. По её подсчётам, недели полторы ещё оставалось ходить. А Прокоша сам уже не показывался, но прислал роды принимать многодетную Галю Притворову. Та тоже руки свои приложила и говорит:
- Верно, срок, поспешать надо. Сейчас схватки начнутся, лежи пока.
Принесла две новенькие кедровых лохани, в одну воды тёплой налила, каких-то травок набросала, горящих угольков из печи и вдобавок накапала золотистой жидкости из зелёной склянки. Дух по светёлке разлился благостный, словно в кедровнике жарким весенним днём, и послышалось, будто птицы запели. И только закончила приготовления, как схватки начались. Женя помнила, как Лизу рожала в питерском роддоме, знала, как нескоро ещё до родов, но тут сразу воды отошли. Галя помогла ей сесть над лоханью, сама присела за спиной, ладонями голову обхватила и начала тужиться, будто рожает. Женя и боли не почувствовала, и даже ни разу не крикнула, хотя изготовилась. В лохань что-то хлюпнуло и живот опал.
- Вот и разрешилась, - обыденно произнесла повитуха, отпуская голову роженицы.
В первый момент Женя ощутила разочарование и даже обиду.
- Почему один? - спросила. - Сказали: тройня...
- Да погоди, только принимать поспевай.
Подала ей пелёнку, достала из лохани младенца, перевязала пуповину, перерезала ножницами и вручила.
- Держи первого. Да запоминай.
А он сам задышал и даже не заплакал! Лежит, глазками морг-морг и будто озирается уже.
- Вот оно, семя молчунов, - произнесла Галя с гордостью.
И словно волшебница, второго из лохани извлекла!
- Принимай!
Женя уж никак не думала, что и третий будет. Но он был!
Три минуты прошло - тройня едва в руках помещалась! Успела рассмотреть - все мальчики, и хоть бы один пикнул. Лежат ещё скорченные, сморщенные, со сжатыми кулачками, ножками двигают и все как один смотрят синими Прошкиными глазами.
Повитуха велела Жене лечь, а сама переложила новорождённых на стол, приготовила воду в другой лохани и принялась их купать, ротики, ушки очищать да пеленать.
- Ты сразу нареки сыновей, - посоветовала она между делом. - А я пелёнки помечу, чтоб не путать. Они покуда все на одно лицо. Что старики-то сказали?
Женя только сейчас и вспомнила, что Прокоша о тройне сказал, но какими именами назвать - нет.
- Ничего старики не сказали, - призналась она.
- Значит, доверие тебе оказано. Сама нарекай.
- Имена у огнепальных чудные, не знаю, какие и дать. Я уже думала...
- Давай, которые самой по душе.
- А что Прокоша скажет? Вдруг не понравится?
- Какие дашь, такие и примет. Его дело - дочерей нарекать.
А Женя приподнялась, глянула на младенцев - лежат рядком и все спят.
- Они что же, близнецы?
- Тройняшки они, - со знанием дела определила повитуха. - Разные, и характер будет у каждого свой.
У неё в голове вертелось первое имя - Прокоша, то есть, Прокопий, но второе - Стас. А третьего ещё не было вообще.
- А подумать можно? - спросила Женя.
- Можно, конечно, - просто согласилась Галя. - Это я к тому, чтобы ты не напутала, когда к груди прикладывать станешь.
- Разберусь как-нибудь, - легкомысленно отозвалась она. - Дело нехитрое...
Повитуха вдруг опечалилась.
- Хитрое это дело, ласточка. Можно отнести и к предрассудкам, да не всё так легко. Почему старики и имён не назвали.
- Почему?
- Судьбы третьего не позрели. На тебя возложили.
- Не понимаю, - искренне призналась Женя.
- Что тут не понимать? - вздохнула Галя. - У огнепальных правило строгое: если дитя в первый раз к одному соску приложила, к нему всегда и прикладывай. Попутаешь - и судьбу им попутаешь. Груди у тебя две, а младенцев - трое, Третьему всегда одёнки достанутся от двух первых. Изрочишь с младенчества. Или много от двух перепадёт - всегда пресыщен будет, или вовсе ничего - всю жизнь ему голодать. Вырастет парень изгоем. Вот и задали тебе старики задачу. Вся надежда на материнское сердце. А мужики твои долго молчать не станут. Сейчас поспят, запоют и узнаешь, какие говорливые молчуны бывают. Молоко-то уже прибывает... I
Женя к тому времени уже привыкла во всём на Прокошу полагаться, как на судьбу. Она даже не заметила, когда и утвердилась столь необычная для её своенравного характера привычка, в какой момент согласилась ему повиноваться. Но заметила облегчение, беззаботность: как он сделает, поступит, так тому и быть, поскольку всё наперёд знает.
- Скоро ли Прокоша придёт? - спросила безнадёжно.
- Ты давай сама думай, - как-то безжалостно поторопила повитуха. - Тут на Прокошу не надейся.
Запелёнутые младенцы лежали рядком, посапывали, и всё ещё были словно чужие: слишком уж легко родились, без боли и страданий, словно и впрямь аист принёс или в капусте нашла. Галя мысли её услышала.
- К груди приложишь - и к сердцу приложишь. Так присвоишь - не оторвать будет.
Между тем грудь уже распирало, и это полузабытое чувство подстёгивало ещё пуще.
- Может, сдоить молозиво? - спросила она, хотя уже знала, что у огнепальных это не принято.
- Ещё чего! Пускай высасывают. Нельзя ребят силы лишать.
Тут один, крайний, вроде просыпаться стал, зашевелился, зачмокал, головкой завертел в поисках соска.
- Не давай им кричать, - предупредила Галя. - Пусть молчунами растут.
Женю и осенило.
- Подай-ка мне его! - попросила и распустила шнуровку на рубахе.
- А что? - согласилась повитуха. - И верно - пускай сами выбирают. Мужики как-никак...
И подала просыпающегося младенца. Едва Женя приложила его к правой груди, как первенец захватил сосок, втянул его с коричневым ореолом и заработал язычком, дёснами - будто и прежде сосал. Ей даже больно сделалось в первый миг, но Галя упредила.
- Терпи - крепкий будет парень.
Женя ещё не знала, что такое тройня, что младенцы не только в утробе, но и в жизни повязаны, чуют друг друга, будто в одной плоти. Вторым зашевелился опять же крайний, третий по счёту, как их доставала из лохани повитуха. И даже голосок подал!
- Вот сами и разобрались, - удовлетворённо, однако же невесело заключила Галя, подавая новорождённого.
Она ещё не освоилась, не привыкла кормить сразу двух, чувствовала неловкость своих рук, и младенец никак не мог поймать сосок. Женя пристраивала свёрток и так и эдак, несколько раз даже мазнула соском по лицу. Однако беспомощная головка свалилась под грудь. И вдруг там губки ребёнку захватили родинку, да с такой жадностью и неожиданной щекоткой, что Жене смешно стало.
- Эх, бестолковый!
Но повитуха насторожилась.
- Это к чему он присосался?
- Да родинку схватил!
- Отнимай.
Женя попыталась отнять - не отпускает, сосёт и дёснами щекотит!
- Не отдаёт!
- Настырный будет, - предсказала судьбу Галя. - Да только пустышку сосёт. Сама-то что чуешь?
- Щекотно!
Повитуха решила помочь, склонилась, уже и руками потянулась, но отпрянула.
- Да у него же молозиво на устах!
- Откуда...
- Вон, погляди! Чудо!
А ей было не видно - грудь перекрывала. Младенец же рассосал родинку, растёр её дёснами и стал сосать успокоено, но всё ещё щекотливо. К тому же и придерживать его почти не понадобилось - лежал самостоятельно, под боком.
- Вот и ладно, если так, - встрепенулась Галя. - Всё равно надо у стариков спросить...
Третий новорождённый всё ещё спал, словно зная, что место его не займут и один сосок свободен. Повитуха спохватилась, взяла и поднесла спящего.
- В большой семье не дремлют, - сказала она. - Проспит ведь, прикладывай.
Младенец почуял грудь и, не просыпаясь, впился в сосок, зачмокал. А Женя засмеялась - теперь от радости.
- Говорят - предрассудки, - облегчённо произнесла Галя. - А характер сразу видно. И судьбу.
Первенец сосал дольше всех, с отдыхами, даже засыпал, но стоило потянуть грудь, как тотчас пробуждался и закусывал дёснами до боли. У левой груди младенец оказался лентяем - потянет немного, вспотеет и заснёт. Потом вроде почуял: так и голодным можно остаться, открыл глазки и минут пять работал без устали.
Первым всё же отвалился тот, что сам себе нашёл сосок. Выпустил родинку, срыгнул воздух, зажмурился и уснул с улыбкой на личике. А родимое пятно после его трудов стало крупным, вишнёвым, и капелька молозива повисла, словно золотистая жемчужинка.
- Ну, чудеса, - только и сказала повитуха, перекладывая младенца в зыбку. Теперь уж никак не спутаешь... Ты сама-то знала?
Женя только плечами пожала.
- У меня и родинка эта появилась недавно. Всю жизнь не было.
- Как - не было? - устрашённо изумилась повитуха, за многие годы жизни у огнепальных повидавшая всякого.
Когда оставшиеся младенцы отпустили грудь и заснули, Женя и поведала, как Прокоша водил её в сентябре на прощальное свидание. И о видении своём рассказала, как Стас стрелял из винтовки и будто попал в грудь, даже удар пули ощутила, как раз в то место, где потом и вызрело родимое пятно. Однако старушка Рая Березовская убедила её, что всё это привиделось ей во сне. А как Прокоша на руки взял да понёс, так и вовсе поверила.
Галя её выслушала и сказала определённо:
- Тебе голову зачумили. Уж чего-чего, а заморочить огнепальные умеют. Сроду не отделить: где явь, где сон. Всю жизнь можно гадать: было ли, не было ли... Слыхала я про геолога Рассохина, знаю, как он богатую россыпь нашёл. Если тебе пригрезилось, что он стрелял в тебя, значит, и ему тоже. Будет думать, что убил тебя, на Карагач теперь шагу не ступит.
Сказала о погорельцах так, словно сама к ним не принадлежала, поэтому и поправилась:
- А что нам делать, если морок не наводить? Давно бы нас с этого места согнали. Вот и приходится чары напускать на легковерных.
- Как же можно так заморочить? - не поверила Женя. - Гипноз, что ли?
- Какой гипноз? Тут другое. Вот ты помнишь, как тебя похищали?
- Помню!
- Сама ведь в руки-то Прокоше далась. Хотя тебя прежде погорельцами настращали. В лес не пускали, под надзором держали... А потом вдруг одну бросили. А жених тебе голову заморочил и унёс.
- Начальник партии пришёл, - объяснила Женя. - На драге промывка не заладилась. Вот и позвал Стаса с лотком.
- Так оно всегда и случается, будто ненароком. А это всё огнепальные задумали. Рассохин давно под мороком ходит. Сначала старики навели его на россыпь. Малое отдали, чтоб большого не потерять.
Галя сделала паузу и, словно вспомнив, что она геолог и специалист по россыпям, вдруг заговорила специфическим языком:
- Он и сам не знает, отчего запёрся на этот глинистый, чахлый ручей, где мощная четвертинка. Ему бы пришлось на семь-восемь метров шурфы бить, чтоб подстил достать. А он сунулся в точку, где россыпь чуть ли не обнажалась. Отмыл несколько лотков - и результат. И всё потому, что старикам Рассохин стал нужен.
- Зачем нужен?
- Сама толком не знаю... Может, чтоб тебя привёл. А Прокоша жену себе взял. А может, по иной причине, нам неведомой... Не укажи старики безымянный ручей, Рассохин бы к нам сюда залез. И стронули бы огнепальных с обжитого места. Тут, под пойменными болотами, огромная россыпь, лет на сорок работы прииску. Вот и отвели беду, подсунули ему малую россыпушку. Драги отработали и пропали, лесу мало, да и тот не взять. Карагач опустел, и нам воля... Но это всё - мои догадки. Правду только старики знают.
Женя выслушала её, потом беззвучно спящую в зыбке троицу.
- Какие-то чудеса ты рассказываешь.
- Поживёшь ещё немного и увидишь: чудес тут мало, - обыденно произнесла геологиня-повитуха. - Вот как третий сосок возник - это чудо. Потому и возложена судьба потомства... Вот зачем именно тебя выбрали и похитили! Значит, есть какие-то замыслы на далёкое будущее.
- Что это за старики такие? - с искренним любопытством спросила Женя. - Давно о них слышу, а спросить некого.
- Есть у огнепальных такие, - сдержанно проговорила Галя. - Которые грядущее знают на много лет вперёд. И мало того что знают, - умеют его подправлять, как надо, или даже изменять по своей воле.
- Нет, могу ещё понять, как Прокоша рыбу ловит или соболей находит. Даже то, как срок мне определил. И чары нанести может - испытала. Но чтоб будущее изменять?
- Я и сама ещё не верю, - призналась повитуха. - Старики женщин особо не посвящают. Иных учат чему-то: лечить, например, головы заморачивать, чтоб беду отвести. Меня вот роды принимать приставили, сказали: рука лёгкая младенцев повивать. К чему тебя приставят, посмотрим.
Но чую: не зря они всё это затеяли. Тройни тоже у огнепальных редкость. А тут ещё молочное родимое пятно... Ой, да что гадать? Не наше это дело.
Она вынесла лохани, вымыла пол, затем исчезла на четверть часа и принесла еду.
- Теперь тебе троих кормить, - сказала она. - И сама ешь за троих.
Постояла над плетёными зыбками, в ряд подвешенными к потолку, посмотрела, как спят младенцы, и заговорила, словно обращаясь к ним:
- Одно слышала: через тридцать лет уйдём отсюда.
- Куда уйдём? - насторожилась Женя.
- Неизвестно... Твои сыновья вырастут - узнаем. Может, им и доведётся огнепальных уводить.
9
Колюжный предусмотрительно сделал заявку на вертолёт ещё из Москвы, но когда прилетел, оказалось, что во всей области уже бушует внешне почти незаметный неврастенический ажиотаж: встречали гостей из Центра коммуникаций. Что это за организация, с чего вдруг нагрянули её представители вкупе с ОМОНом и что собираются делать - толком даже губернатор вряд ли знал. Ощущение было такое, будто ЦК - это нечто высокое и грозное, сопоставимое со старым, партийным. Начальников в областном аэропорту знобко потряхивало; по распоряжению центра на всякий случай поставили на спецобслуживание все ведомственные вертолёты и ни о каком фрахте налево слышать не хотели.
Было ещё два пожарных, принадлежащих МЧС, однако и там от Вячеслава отмахивались, мол, начинается пожароопасный сезон. Однако как выяснилось, откровенно врали и не давали борт даже на один рейс по той же причине, мол, ЦК негласно запретил всяческие несанкционированные им полёты над территорией области. Спасатели же дали дельный совет - обратиться к местному олигарху, который не так давно купил частный геликоптер французского производства, подержанный, десятилетний, но ведь иномарка, с виду - так приличная. Правда, сам владелец только учился летать, поэтому нанял профессионального пилота. И поскольку содержание вертолёта обходится дорого, то иногда сдавал его в аренду, в том числе и администрации области, когда нет нужды гонять тяжёлую машину.
Колюжному не оставалось времени на раздумья, Бурнашов с компанией уже были в Усть-Карагаче, и младший Галицын рвался немедля ехать по месту пребывания своего отца, то есть на Гнилую Прорву. Он уже сделал попытку прорваться на джипе по старому зимнику вдоль реки, но в пяти километрах засадил машину так, что едва выдрали трактором. Теперь катался по посёлку, искал лодку с мотором и проводника, и будто бы уже договорился с кем-то, но Бур-нашов удерживал его тем, что не хотел оплачивать аренду моторки, а своих денег у Романа будто бы не было. В принципе, его можно было и отправить на розыски Галицына, но Рассохин - когда ещё была связь с ним - отчего-то велел ни в коем случае не пускать его в одиночку.
Колюжный встретился с местным олигархом, в общем-то без особых хлопот подрядил у него вертолёт, невзирая на завышенную цену, залог и строгий наказ не совершать ничего криминального с применением летательного аппарата - будто бы опасался за свою репутацию. Пилот был из уволенных военных лётчиков, воевал в Чечне и вначале показался Вячеславу человеком отчаянным и независимым. Они вместе проработали на карте маршрут до Гнилой Прорвы и в тот же день, уже после обеда, вылетели в Усть-Карагач. Приземлились там на полузаброшенном аэродроме, где Бурнашов, чтобы не тратиться на гостиницу, разбил лагерь из двух палаток.