Оставив лодку у залома, Стас ступил на низкий полузатопленный берег и еще раз прошел по волоку: все точно, погорельцы спустились сверху, обтащились и отправились к прииску. Второй раз своим следом не пошли, чтобы сбить с толку преследователей, так что надо искать сейчас не похитителей, ибо их след оборвался, а их сухопутного помощника. А он существовал, так как выведя из строя мотор, не мог уйти речкой на обласе!
Волок был замусорен лесом, и эта небольшая сора была продолжением залома, поэтому Рассохин сначала тщательно обследовал кустарники, густо сплетенные над сырым скользким суглинком – тоже контрольно-следовая полоса, и только потом добрался до полузамытых, вросших в землю стволов деревьев. И тут нашел бесформенные пятна оставленные запачканными на волоке броднями. Верхняя часть колодины отбелилась растаявшим снегом, а по ней, как по чистому вымытому полу, протопали в грязной обуви. Случись небольшой дождь, и все бы смыло!
Стас пошел по следу пособника, а тот перескочил на другую лесину и таким образом удалился от волока на полсотни метров, ни разу не ступив на землю, миновал сору и оказался на еловой гриве. Вывод был верный: третий участник похищения существовал и пришел на реку сухим путем!
И тут у Рассохина шевельнулась и чуть ожила надежда, приземленная вместе с вертолетом: что если у погорельцев, как на Кавказе, как в кино, – похитителей невест нанимают, которые потом и передают ее жениху? Эти двое захватили Женю, попутно клад, ушли до залома и здесь вручили отроковицу заказчику, а сами с книгами погребли вверх, в свое логово? Прорываться по речке с женщиной, тем более зная, что на прииске много народу и вертолет, – все это для незримых кержаков весьма рискованно и опасно. Здесь же почти молниеносно провернули дело – захватили добычу, через два часа передали и скрылись…
Не вписывалась лишь одна деталь: этот третий, получив добычу, не стал бы поджидать Рассохина и портить мотор.
А если был четвертый? Следов на деревинах много, и не понять, ходили несколько человек или один бродил туда-сюда. Третий убежал с невестой, а дружок его прикрывал! Говорят же, кержаки поодиночке не ходят, тем паче погорельцы…
Эх, если бы сразу до этого додуматься! Когда обнаружил испорченный "Вихрь"! Догнал бы на одном дыхании – грива узкая, слева и справа кочкастые мокрые соры, и тянется около трех километров, прежде чем соединится с высокой террасой. Своими ногами Женя не пойдет, значит, ее несут, но даже если меняются, все равно выдохнутся… Впрочем, погорельцев никто никогда не видел, может, они мужики могучие, тренированные суровой таежной жизнью. И вес под семьдесят кило для них привычный, к тому же своя ноша не тянет…
Вдохновленный, Рассохин впервые за день выкурил трубку и пошел гривой, на ходу высматривая следы. На лесном грунте с тонким хвойным подстилом, недавно вытаявшим из-под снега, подошвы бродней не отпечатывались, но если приглядеться, то все равно видно, где наступали – чуть разрушена целостность подсохшей корочки мелкого мусора, кое-где с валежин сдернут мох. Все совпадает, кержаки ушли гривой в материк, так что выходные следы нужно искать уже на террасе, к тому же чем дальше от речки, тем они будут менее осторожны, не исключено, где-то есть тропа, набитая за многие годы – не первый же раз погорельцы ходили к залому. Это их путь на Карагач! Говорят же, что они добывают пушнину и каким-то образом переправляют ее кержакам других толков, взамен получая боеприпасы, соль и муку.
Грива подходила к увалу почти вплотную, однако была разделена сырой болотиной, так называемым тыловым швом, через который навели явно рукотворный мост, хотя на вид – два ветровальных дерева с выворотнями, но упали навстречу друг к другу, соединясь вершинами, а так не бывает. Ель на болотистой почве глубоко не укореняется. Чтобы не махать топором и не свариться с лесниками, на Гнилой Прорве местные мужики сразу за огородами так дрова готовили: подрубали корни и ждали, когда дунет хороший ветерок. Если же только с одной стороны подрубить, то и упадет в нужную сторону. А что упало, то пропало…
Обе сваленные таким образом ели зависли на сучьях, стволы не касались воды, но по "мосту" кто-то недавно проходил, хотя следов нет, бродни отчистились за три километра пути по сухой гриве. Но тонкие вершинки, которые, если наступить, чуть погружались в болотину, и сейчас были еще мокрыми, не успели просохнуть, солнце не доставало. Рассохин перебрался к подножию невысокого мшистого увала и сразу же засек направление, по которому ушли погорельцы: не тропа еще, но натоптано изрядно и уже нынешней весной. И в одном направлении – наискось по склону, сокращали расстояние, тянули прямицу, а по ней и найти легче логово! Стас взял азимут по компасу и только поднялся на увал, как услышал в небе гул: кажется, начались поиски, над тайгой летал "Ан-2", вероятно, челночил вкрест течению речки. Вот что значит присутствие высокого начальства, иначе бы дня два канителились, прежде чем пригнали авиатехнику. Сейчас самолет был кстати – барражируя над районом, он отвлекал внимание кержаков, заставлял сидеть по своим норам, и Стас может к ним, как к глухарям на току, подобраться незаметно и неслышно.
На гребне увала следы пропадали, мох был короткий, щеточкой, и быстро распрямлялся. Между тем солнце давно перевалило зенит, и следовало спешить, чтобы до темноты выйти к краю верховых болот – по карте это километров восемнадцать. Где-то там, в недоступных гривах и урманах – лежбище погорельцев! В местах, до которых больше никому дела нет.
Часа два Рассохин шел по азимуту материковым, но со следами угнетения, бором с частыми и чистыми буграми вспученных торфяников, на которых густо кровянела прошлогодняя клюква. Шел, хватал ее на ходу, озирался по сторонам, а самолет уже летал рядом, почти над головой: возможно, на борту были люди сообразительные, искали не только вдоль реки – норовили высмотреть логово или перехватить похитителей на подходах к нему.
Рассохин прошел больше половины, когда самолет прошел на малой высоте и чуть в стороне и сразу же потянул вверх. Сосняк становился все реже и ниже, с метелками утлых неразвитых крон, и с воздуха хорошо просматривался. Ему показалось, пилоты что-то высмотрели, ибо "Ан-2" сделал разворот и опять потянул к ленточным болотам.
– Верной дорогой идете, товарищи! – негромко вдохновил их Стас и помахал рукой, указывая направление. – Туда! Туда!
Было неясно, заметили его сигналы или нет, но самолет в самом деле ушел в сторону болот с набором высоты и там, невидимый, пошел на круг. Под ногами все чаще попадались мокрые торфяники, поля густого багульника, уже пахнущего до головокружения, мох становился глубже и кое-где уже чавкал под сапогами. Впереди показалась первая песчаная грива, отмеченная на карте, – по сути, гребень древнего бархана, – поросшая узким прямоствольным бором. Место для схорона погорельцев вполне подходящее, и можно уже сегодня, пока не село солнце, пробежать ее и подсечь следы. Хотя бы косвенные: порубки деревьев, затеси, старые пни – топят же они дровами свои берлоги! Между тем самолет словно умышленно отвлекал на себя кержацкие взоры, кружась над лесом где-то за гривой. Рассохин воспользовался этим, скорым шагом одолел последние полкилометра и поднялся на вершину невысокого, но сухого бархана. И всего-то метров двенадцать в ширину, а как на другой планете: брусничник цветет, белые пятна ягельника и ощущение надежности…
Он пересек гриву и в это время увидел, как за хвостом "Ан-2" потянулись три предмета, напоминающие сосиски. Они разделились, и над каждым возник сначала куполок стабилизации, затем несколько секунд спустя с ясно слышимыми хлопками раскрылись парашюты.
Пилоты нашли логово и выбросили десант! Как раз рядом со следующей боровой гривой!
Рассохин слетел с бархана и помчался скачками. Он потерял парашютистов из вида, но точно заметил место, куда они должны были приземлиться – за гриву, а это с километр по болотистому сырому сосняку. Если сейчас десант прихватит погорельцев, отступать они будут назад, то есть на Стаса, поскольку впереди залитое верховое болото. И тут их можно встретить!
Лес уже был обводнен так, что из-под сапог летели брызги. Один Стас все-таки проколол, когда ползал по залому или перебирался по "мосту", внутри хлюпало и сбилась мокрая портянка, но переобуваться некогда. Самолет тем временем заламывал вираж над гривой, которую только что оставил Рассохин: вероятно, пилоты были на радиосвязи с десантом и теперь готовились навести его на тайный схорон или же на кержаков, если станут удирать. Наверняка это были военные, действовали очень слаженно, отработанно, как на загонной охоте. Стас не добежал до гривы метров двести, когда увидел широкий прогал в сосняке, причем в обе стороны от него – здесь можно и перехватить отступающих погорельцев! Он заскочил на торфяную пучину, чтобы видеть дальше, вынул револьвер, вытолкнул стреляные гильзы и зарядил полный барабан. С момента прыжка десанта прошло минут пятнадцать, давно уже должны приземлиться и стронуть кержаков с логова – они, поди, тоже наблюдали и парашютистов заметили. Интересно, Женю они понесут или поведут за собой? А может, бросят, чтоб спастись самим?
Только бы оставили в живых! Ведь эти же звери утопили Раю Березовскую…
Прошло еще семь минут, прежде чем Рассохин услышал осторожное бульканье воды под броднями – погорельцы отступали и двигались, как лоси, выслушивая пространство. "Ан-2" снизился еще и прошел почти на бреющем, верно, звуком мотора пытался оглушить похитителей. Стас отвлекся на самолет лишь на секунду и вдруг увидел перед собой двоих в камуфляжных комбинезонах и с автоматами – неужели погорельцы успели перескочить прогал?!
– Не двигаться! Оружие на землю! – Десантник рубанул очередью над самой головой.
– Вы что, охренели?! – заорал Рассохин и присел. – Мать вашу!
В критических ситуациях иных слов у него не находилось, а эти сыпались сами собой.
Третий десантник оказался сзади – обошел когда-то, стервец, и теперь крался в пяти метрах от Стаса.
– Да я свой! – крикнул он. – Геолог Рассохин! Меня обложили, идиоты, а погорельцев проворонили!
Должно быть, речь его этих камуфляжных убедила, возможно, знали, что где-то в одиночку исчезнувшую практикантку ищет геолог, но один все равно спросил:
– Документы есть?
– Ну дураки! – возмущенно сказал Стас. – Вы же все испортили! Где-то здесь близко кержацкое логово! От залома по следу шел!
Десантник все равно не поверил, достал радиостанцию "Комарик" – ту самую, с которой Гагарин в космос летал, всегдашнюю мечту геологов, и, связавшись с бортом самолета, спросил, кто такой Рассохин. Ему ответили, и тоже, видимо, с помощью понятных выражений, после чего вояки опустили автоматы.
– А мы тебя выпасли, – промолвил потом он разочарованно. – Смотрим, борода, вроде похож…
Стас сел на торфяник, сразу же промочил брюки, но вставать не хотелось.
Парашютистами оказались вовсе не военные, а те же милиционеры, специально обученные ловить беглых заключенных. Посовещавшись, они пошли снимать купола, зависшие на мелком сосняке за гривой. А Рассохин, уже привыкший извлекать надежду из всего – может быть, обманчивую, призрачную, вдруг подумал, что сегодняшнее представление с десантированием и захватом может завтра сослужить службу: погорельцы, что сидели сейчас в своих норах, успокоятся и через сутки-двое вылезут на свет божий. Поэтому надо убраться отсюда поскорее и увести с собой десантуру. Однако эти здоровые парни пешком идти отказались, а достали топорики и принялись расширять прогал на болотине, готовить площадку для приема вертолета.
– Тебе не кажется, – вдруг сказал один, – что студентка сама сбежала? Говорят, вы какой-то клад нашли… Она же с кладом этим пропала?
Рассохин даже объяснять ничего не захотел, молча встал и пошел обратным маршрутом к залому. Но по дороге эти его слова, как искры, подпалили сомнения, когда он вспомнил детали их последнего с Женей разговора, вызвавшего смятение чувств. Сейчас, словно протрезвев, он неожиданно осознал, что она играла с ним, вернее, пытала, бросая то в огонь, то в воду, и это доставляло ей удовольствие. Она умышленно рассказала ему о своем бывшем муже, и с такими подробностями их отношений, что он вскипел от злости и ревности. И тогда отроковица как-то незаметно погасила пламя, призналась, что ненавидит всю свою прошлую жизнь, свой Питер, с которым связано все самое мерзкое и подлое, от погоды до проспектов, на которых нет деревьев, травы, цветов, поэтому люди насыщаются энергией камня, асфальта и металла. Ее муж был человеком известным, мастером спорта по пулевой стрельбе международного класса, много ездил по миру, привозил медали, призы, но никогда не брал ее с собой, хотя возможностей было предостаточно. Причина однажды раскрылась: у него была любовница, врач команды, которая родила ему сына. То есть он одновременно жил в двух семьях, и это продолжалось еще несколько лет даже после того, когда Женя узнала правду. Муж и в самом деле любил ее, несколько раз уходил к сопернице, возвращался, пока ей это не надоело. Женя работала фотографом на "Ленфильме", мечтала сниматься в кино, однако режиссеры видели в ней только женщину и предлагали войти в актерский мир "на спине".
И вот однажды она ощутила отвратительность, неприемлемость этой циничной, с извечным поиском сладострастия жизни и решила круто все изменить. Он ушла со студии и поступила в Горный институт, и теперь осталось лишь защитить диплом, чтобы потом взять дочку и навсегда покинуть презренный город на гиблых болотах.
Еще призналась, что всю жизнь ждет своего единственного мужчину, ищет его и сюда, на Карагач, попросилась сама, потому что название понравилось, уловила в нем некую мистику, предопределенность и подумала – суженый здесь и она непременно узнает, как только он возникнет перед ее взором.
И только ворохнулась надежда, что сейчас отроковица скажет – мол, вот и нашла, этот мой мужчина – ты, но Женя принялась описывать своего будущего избранника, и Стас понял, что никак под это описание не подходит, хотя бы по возрасту…
А потом так же внезапно поманила тайным местечком, куда уйдут вдвоем, где поставят палатку, и – наперекор судьбе. И в этот миг более всего походила на богиню Афродиту…
Могла же она, увидев погорельца, некого таежного молодца, возникшего перед взором, узнать в нем суженого? И сбежать с ним добровольно… Эта дикая, невероятная версия встала в воображении Рассохина как залом, собирающий весь мусор, снесенный с берегов половодьем.
Уже поздним вечером, когда Стас вернулся на речку, он увидел костер на противоположном яру и еще одну лодку.
– Рассоха, давай сюда! – крикнул ему Репнин. – Где тебя ночами носит?
Они сидели вдвоем с Гузем и пили водку, нарушая сухой закон, объявлявшийся с началом полевого сезона. Наверное, обмывали передачу первого участка месторождения прииску…
– Ну и что? – выжидательно спросил начальник партии, наливая ему в кружку.
Мета, поставленная отроковицей под глаз Репы, стала желто-зеленой.
Стас не хотел ничего обсуждать, тем более делиться своими предположениями. Молча выпил водку, снял сапог и вылил воду.
– Что решил-то? – поторопил Гузь.
– Буду искать…
Они переглянулись с Репой, и тот пожал плечами.
– Извини, но мне придется забрать у тебя моторку.
– Забирай…
– Не дури, Рассоха, – попытался урезонить его Гусь. – За поиски взялись профессионалы, эмвэдэ и кагэбэ. Своими методами… Накроют этих погорельцев… медным тазом. Нам приказано не отвлекаться.
Рассохин сел к костру, от мокрой одежды повалил пар.
– Не отвлекайтесь. А я буду искать.
Репа готов был выдать речь, скорее всего нравоучительную, однако глянул на него и промолчал.
– Револьвер сдай, – жестко заявил начальник партии. – И секретные документы. Ты уволен, а уволенному не положено.
Секретными документами были карты-двухверстки с артиллерийской сеткой. Стас выдернул из полевой сумки наган, два листа карт и кинул все под ноги Гусю.
Потом отправил туда же и бесполезную теперь сумку.
10
Распятый камуфляж Галицына был неким символическим, угрожающим знаком всем, кто ступит на этот берег. Пока было чучело, но от него исходила чужая, зловещая воля и решимость.
Однако настоящее распятие они обнаружили спустя полчаса, когда звериный рев повторился, и как показалось, чуть ближе. Сын пленного фашиста передернул затвор автомата и крадучись двинулся на звук. Рассохин хоть и был безоружен, однако пошел следом: впереди стояла стена стволов могучих сосен, видимость полтора десятка шагов, не более, и зверь, если это был он, мог выскочить внезапно. Так они прошли метров двести, прежде чем вновь услышали хриплое, утробное ворчание и глухой стук, теперь несколько правее. Гохман в тот час изменил направление и сделал знак – осторожнее. Это мог быть медведь, кормящийся на муравьиных кучах, которые встречались здесь довольно часто, весенний бор был гулким, как храм, и усиливал все звуки.
Вдруг участковый вскинул автомат и стал выглядывать что-то из-за дерева. Замер на мгновение, расслабился и ругнулся.
– Ничего себе упаковали! Вот это уже чистый криминал…
Впереди между двух сосен на земле корчился человек: сквозь рукава его брезентовой куртки была пропущена березовая жердь метров шести длиной, растянутые кисти рук и локти прикручены веревкой, а на голове – брезентовый чехол от палатки, завязанный на шее.
Рассохин слышал о такой старинной казни по-таежному, но видеть подобного еще не приходилось…
Человек пытался встать, однако сил уже не хватало, жердь перетягивала и одним концом упиралась в сосну. Участковый ловко рассек веревки и вспорол рваные рукава энцифалитки, после чего сдернул прогрызенный напротив рта мешок и отпрянул.
– Мать твою!.. Мишка? Скуратенко?
Тот сел, как чурка. Затекшие, с посиневшими кистями руки не слушались, взгляд дикий, блуждающий. Глаза загноились, губы истрескались и кровоточили, на грязном заросшем лице какие-то белые разводы.
– Убью, сука! – прохрипел он. – Ментяра поганый…
– Мишка, ты что? – Участковый поставил его на ноги, прислонил к дереву. – Это же я, Федор Гохман!
– Зарежу паскуду…
– Тебя кто распял?
– У-у, падла! – заревел и одновременно заскулил моторист. – Он мне ответит! Кишки выпущу!
Гохман похлопал его по щекам.
– Ну все, все, ты спасен, будешь жить. Кому кишки собрался выпускать? Кто тебя так?
– Полкану этому долбаному! – осмысленно проговорил Скуратенко.
– Тебя что, этот полкан на жердь поставил?
– Не поставил, а подставил, падлюка. Сдал, сучий потрох!..
– Ладно, пошли на стан.
Участковый закинул одну безвольную руку себе на шею, Рассохин подхватил другую, но Скуратенко слабо воспротивился.
– А ты – кто?
От него несло, как от бомжа – мочой, немытым телом…
– Это свои, – успокоил Гохман. – Рассохин, ученый из Москвы.
– Какой Рассохин?