Иногда я думаю, что люди, подающие в суд на врача, пусть даже тот трижды виноват, кидают камень в свое отражение в зеркале, пытаясь скрыть от самого себя свою вину. Жена Мехрякова, как самый близкий для него человек, могла увидеть его состояние, или предположить, что у него что-то не так. Всего то, чуть больше внимания к близкому человеку, чуть более откровенные взаимоотношения между людьми, спящими в одной постели.
Посмотри в глаза ближнему своему, и - увидишь там бездну.
Жена доктора Мехрякова перевалила свою вину на Ларису, которая, конечно же, тоже виновата, но только лишь в том, что ночью была недостаточно внимательна. Да, и бессмысленно искать виноватого, когда человека уже нет.
Я включаю компьютер и, прихлебывая из чашки кофе, беру папки с историями болезни. Рабочий день начинается.
- Всем привет! - жизнерадостно здоровается Вера Александровна, входя в ординаторскую. - День сегодня будет замечательный!
- Почему? - спрашиваю я, глядя на её довольное лицо. Сегодня у Веры Александровны юбилей - двадцать лет совместной жизни с её мужем. Она уверена, что никто этого не знает, и в этом она почти права, - действительно, никто, кроме меня. Муж Веры Александровны, вложив некоторое время назад определенную сумму в прибыльное предприятие, сейчас имеет достаточный доход, чтобы подарить жене новый автомобиль "субару". Она знает об этом, и именно это заставляет её радоваться наступающему дню.
- Да просто потому, - отвечает она неопределенно, и идет переодеваться.
Когда через десять минут Лариса сидит за столом и заполняет лист назначений, а Вера Александровна, сидя на диване, смотрит на себя в зеркальце, поправляя макияж, я говорю:
- В городе становится все больше и больше машин, и все чаще они сталкиваются друг с другом. Опасно стало ездить по нашим дорогам, много аварий и все чаще гибнут люди.
- К чему вы это, Михаил Борисович, - говорит Вера Александровна.
- Вчера видел, как новенькая "субару" серебристого цвета на большой скорости налетела на черный джип, перевернулась и упала на бок. Женщина-водитель осталась жива, но, думаю, остаток жизни она проведет в инвалидном кресле.
- А с джипом что? - спрашивает Лариса.
- Машина помялась, конечно, но люди практически не пострадали - так, ушибы и ссадины, - говорю я, рассказывая своё видение так, будто это реальность. С наивной надеждой, что буду услышан.
Я поворачиваюсь и смотрю на Веру Александровну. Она явно не слышит моих слов, пребывая в счастливом неведенье своего близкого будущего.
Сегодня муж Веры Александровны подарит ей серебристый автомобиль, и начнется обратный отсчет.
3
Когда выхожу после работы на больничный двор, я вижу на лавочке под деревом Оксану. Девочка сидит и смотрит на меня. Она улыбается.
Я улыбаюсь в ответ и иду к ней.
Оксана весь год регулярно появлялась во дворе больницы, встречая меня после работы. Конечно, регулярность была относительной - первое время я видел её каждую неделю. Потом - каждый месяц до мая. И вот, она снова появилась через два месяца отсутствия.
Я рад её видеть. И я говорю об этом.
- Я тоже рада вас видеть, Михаил Борисович, - говорит она, - у меня переводные экзамены, поэтому я некоторое время отсутствовала. Но теперь все позади, и я - здесь.
Она повзрослела, превратившись в юную девушку - в глазах подростковые проблемы, а тело прекрасно юношеской красотой.
Я любуюсь ею. В некотором роде, она тоже моё творение. Так же, как верно то, что она сделала себя сама.
- Как экзамены? - спрашиваю я.
- Так себе, - махнув рукой, смеётся она, - пару предметов сдала на тройки, остальные - на четверки, и только один предмет на пятерку.
- Дай угадаю, - останавливаю я её, - пятерку ты получила по сочинению.
- Да, - говорит она, ничуть не удивившись, и, помолчав некоторое время, добавляет, - я, Михаил Борисович, хочу быть врачом и спасать людей.
- Хорошее желание, - говорю я коротко и отстранено.
Мы сидим и молчим. Вечернее солнце скрывается за больничным корпусом за нашими спинами, погружая двор в сумерки. Справа в морге загорается свет в окнах, и вслед за ними, освещаются окна в других корпусах. Знакомая медсестра из гинекологии, спеша домой, проходит мимо нас. Слева невдалеке санитарка вынесла мусор и с грохотом выбросила его в контейнер.
- Михаил Борисович, почему вы не хотите, чтобы я стала доктором? - спрашивает Оксана с обидой в голосе.
- Это не твоё, - говорю я.
- Почему?
- Чтобы ценить жизнь, которую ты будешь нести людям, надо ежедневно умирать самому и знать, что кто-то рядом с тобой ежедневно умирает. Ты, Оксана, ненавидишь смерть, потому что не можешь принять эту реальность. Однажды столкнувшись с ней, ты больше не желаешь заглядывать в бездну своего сознания.
Я поворачиваю лицо к ней и, заглядывая в глаза, продолжаю:
- Ты же не хочешь быть обычным врачом, который четко выполняет определенные алгоритмы обследования и лечения, даже не пытаясь задуматься о смысле того, что он делает? Ты же не хочешь быть доктором, который после шестичасового рабочего дня бросает ручку в стол и идет домой, забыв о пациентах? Ты ведь не хочешь быть бездушной машиной по диагностике и лечению в соответствии с заданными алгоритмами?
- Я не понимаю, о чем вы говорите?
В глазах Оксаны искреннее недоумение. И где-то в глубине сознания, в тех запретных уголках памяти, где хранится вся мерзость человеческая, как пена, всплывает задавленное понимание.
Она просто не хочет понимать. Она нарисовала мечту в сознании и стремится к ней. Она придумала для себя красивую сказку про будущую жизнь, и хочет сделать её былью.
- Оксана, ты пробовала еще хотя бы раз выйти на балкон и посмотреть вниз, представив себя летящей к асфальту? - спрашиваю я. - Я имею в виду, хотя бы раз после того случая, о котором ты мне рассказывала.
Она отводит глаза. И это ответ на мой вопрос.
- Хочешь быть хорошим врачом, научись принимать смерть такой, какая она есть. Не бойся смотреть ей в лицо. И помни, что умирать в своем сознании придется всякий раз, как будет умирать твой больной.
Я встаю с лавки и ухожу.
Наш разговор еще не окончен. Пусть девочка подумает, а потом, когда она снова придет, мы продолжим.
4
Вечерний город хорош. Улицы освещены фонарями и фарами проезжающих машин. Люди, идущие навстречу, улыбаются друг другу. Прохладный ветер с реки освежает ничуть не хуже, чем морской бриз, - отличие только в запахах, что он несет.
Я тоже улыбаюсь, когда вижу глаза прекрасных девушек, - они счастливы тем, что молоды и красивы. Они осознают свою привлекательность и исключительность, они знают, что мужские глаза останавливаются на изгибах их тел. И это знание ничуть не оскорбляет их - смотрите и любуйтесь, ибо истинную красоту невозможно утаить.
Молодые и красивые - они живы, и в этом их счастье. Они даже не могут себе представить, что где-то есть смерть, которая изменяет восприятие красоты, - очень часто мертвое тело выглядит значительно прекраснее, чем живое. Надо умереть, чтобы увидеть это.
Я иду по центральной улице города, слившись с потоком теней. Когда я становлюсь одним из них, я чувствую некую апатию - мой шаг замедляется до скорости черепахи, ползущей по пустыне, я смотрю в одну точку, потому что лица теней сливаются в один лик, на котором глаза Богини, я вдыхаю воздух через раз, словно кислород отравляет меня. Я думаю вяло и не могу говорить, поэтому, растворившись в толпе, я исчезаю. Может быть, кто-то из знакомых меня и видит, но понимает об этом, только отойдя на некоторое расстояние, и, обернувшись, он сможет увидеть только головы людей. Став тенью, я отпускаю "БА", и, взмыв к небу, птица парит во мраке неба.
Я останавливаюсь у ресторана и смотрю на часы. Сейчас семь часов вечера, как мы и договаривались.
Сегодня у меня ужин с Марией Давидовной. Женщина, с которой приятно общаться, - я заранее предвкушаю наш разговор. Интеллигентная и обаятельная, она заставляет меня на миг забыть о том, что моё сердце отдано другой.
- Здравствуйте, Михаил Борисович, - слышу я голос, который в уличном шуме невозможно ни с чем спутать.
- Здравствуйте, Мария Давидовна, - отвечаю я.
- Давно ждете?
- Нет, я только что подошел.
Она уверенно берет меня под руку, и мы идем в ресторан. Прохладная рука на коже моего предплечья немного волнует, но я улыбаюсь этому чувству - странно, что я вообще могу ощущать что-то подобное. Живое человеческое тепло для меня уже давно пустой звук.
Мария Давидовна открывает меню и читает. Я смотрю, как она это делает, созерцаю движения пальцев, которые двигаются по строчкам, любуюсь движениями губ, которые шепчут прочитанное в меню.
- Что вы, Михаил Борисович, будете кушать? - спрашивает она, подняв глаза от меню.
- После трудового дня я голоден, поэтому, пожалуй, я возьму телячий стейк с овощами. И на десерт - апфельштрудель.
Она кивает, и говорит, что тоже голодна, но возьмет бефстроганов, потому что в этом ресторане он чудный. Она так красиво произносит слово "чудный", что я поневоле улыбаюсь - в этой женщине есть тот шарм и обаяние, ради которого мужчины совершают подвиги.
Я делаю заказ, и, когда официант отходит, мы смотрим друг на друга. В её глазах появляется печаль, словно она возвращается мыслями к чему-то не очень приятному.
- Тяжелый день? - спрашиваю я.
- Да, - кивает она, - сегодня с утра пораньше меня сорвали с моего обычного места работы и…, - она замолчала на полуслове, но я знаю, что она хотела сказать.
- Я тоже сегодня устал, - поступили сразу трое больных, с которыми пришлось разбираться. И одному из них, как не печально, уже никто не в состоянии помочь.
Я говорю и смотрю в глаза собеседницы. То, что вначале я принял за печаль, оказалось затаенным ужасом. Сегодня она видела то, что совсем не хотела видеть, но по роду своей работы ей пришлось на это смотреть.
Принесли бокалы с красным вином. Я вдыхаю его терпкий запах и говорю:
- Иногда мне кажется, что наша с вами работа медленно убивает нас, погружая в мрачные бездны человеческого сознания, где в ожидании ужаса страшно открыть глаза и невозможно вдохнуть воздух, которого нет.
- Ну, не так все мрачно, - говорит Мария Давидовна, - довольно часто я встречаю чистые души и открытые сердца, и ради этих людей стоит ежедневно приходить на работу.
- Согласен, что такие люди есть, но я их вижу редко. Кстати, сегодня одна моя пациентка сказала мне, что хочет быть врачом и лечить людей. Год назад она чуть не умерла, и это оставило в её сознании неизгладимый след.
- И что вы ей сказали?
- Я попробовал отговорить её. В шестнадцать лет она еще мыслит эмоциями, а рациональная часть сознания пребывает в неведении о настоящей жизни, - она еще не знает, что будет спасать жизнь тем людям, которые принимают это, как должное, словно врач обязан им. Чаще всего, человек - неблагодарная скотина, и, зная это, трудно быть добрым доктором.
Мария Давидовна, приподняв брови, говорит:
- Есть в вас, Михаил Борисович, какая-то обреченность. Неизбывная печаль и бесконечный пессимизм. Почему вы видите только отрицательную сторону жизни? Я согласна, что люди часто бывают неблагодарными пациентами, но так ли уж вам это надо? Разве просто осознание того, что вы сделали доброе дело, недостаточно для самого себя?
- Иногда мне бывает достаточно простого слово "спасибо", сказанное человеком от души, - говорю я, - потому что доброе дело я сделаю в любом случае, и увидеть, что человек понял и осознал, что врач сделал все возможное и невозможное ради его жизни, вполне хватит в качестве благодарности. Но довольно часто я не вижу в глазах пациентов не только благодарности, но и элементарного уважения.
Официант приносит заказанные блюда, и мы едим, переваривая не только пищу, но и только что сказанное нами. Мария Давидовна периодически поднимает глаза и смотрит на меня. Я улыбаюсь глазами в ответ, и продолжаю жевать мясо.
Под заказанное кофе мы продолжаем разговор, но уже совсем на другие темы. Мария Давидовна рассказывает о том, что она любит готовить дома, перечисляя ингредиенты овощного салата и приправы для мяса. Я в свою очередь говорю о том, какой прекрасной на вкус бывает хорошо приготовленная красная рыба.
Хороший вечер в приятном обществе интеллигентной женщины ненадолго отвлекает меня, - я смотрю на её лицо и думаю о женщинах в моей жизни. Их очень немного, но каждая оставила неизгладимый след в моем сознании.
5
Ранним утром Валера, бомж с солидным стажем, шел по двору в поисках пивных бутылок. Он собирал все, не брезгуя даже теми бутылками, которые брали только в качестве "боя" за десять копеек. Он вполне обоснованно считал, что десять раз по десять копеек - это уже рубль. Рубль к рублю, и - хватит на пузырек боярышника. Пузырек с утра принял, и - весь день твой.
Заметив рядом с урной у крайнего подъезда довольно длинный окурок, он нагнулся и подобрал его. Неторопливо оглядев его со всех сторон, чтобы убедиться, что на окурке нет следов губной помады, Валера сунул бычок в угол рта и достал спички. Не смотря на то, что в его жизни практически не было место брезгливости, он, тем не менее, категорически не мог докуривать окурки после женщин. Губная помада на фильтре сигареты, особенно ярко-красного цвета, стала для него неким табу. Ему почему-то казалось, что если он возьмет в рот такой окурок, его обязательно вырвет. Или зараза какая-нибудь прилипнет.
Вдохнув сигаретный дым, Валера удовлетворенно улыбнулся и пошел дальше. Его настроение стремительно улучшалось. А когда он увидел у следующего подъезда оставленную кем-то бутылку из-под Балтики-тройки с явно недопитым пивом, он даже мысленно возблагодарил Бога. Сейчас он получит облегчение - вчера он выпил больше, чем обычно, и сегодня чувствовал себя неважно, а, потом, когда он сдаст бутылку, еще и получит за неё рубль.
Хорошо. День начинается прекрасно.
Валера сел на лавочку и неторопливо сделал глоток.
Сейчас ему сорок девять лет, и пятнадцать из них он не имел своего дома. Если конечно не считать домом подвал в одной из "хрущевок" в этом микрорайоне. Он не задавал себе вопрос, почему так получилось, во всяком случае, последние лет десять. Он просто жил, просыпаясь утром с похмельем, и засыпая ночью в нетрезвом состоянии. Бывали дни, когда приходилось засыпать трезвым, и это были черные дни. Последние три года очень часто стал болеть живот, - сильные боли, которые охватывали живот обручем, и заставляли лежать, когда любое движение усиливает боль. Бывали дни, когда он никуда не отходил от отхожего места - он понимал, что в этом виноват его образ жизни, но ничего не хотел менять.
И очень редко он ощущал страх смерти, когда возникала боль в груди, и не хватало воздуха при вдохе.
Валера радовался каждому прожитому дню, и любой мелочи, которая скрашивала его существование. Допив пиво, он сложил свою добычу в клеёнчатую сумку и встал. Когда он двинулся дальше, к следующему подъезду, он услышал мелодию. В утренней тишине двора, огороженного с трех сторон домами, веселая песенка звучала неестественно бодро и жизнерадостно. Валера посмотрел в ту сторону, откуда был звук, и увидел предмет голубого цвета, лежащий на песке под грибком.
Такого подарка судьбы он уж совсем не ожидал. Мысленно обрадовавшись, Валера, ускорив шаг, свернул к детскому городку. Когда он подошел к мобильному телефону, звук песенки прекратился. Он наклонился и взял маленький, похожий на игрушку, предмет.
Жизнерадостно засмеявшись, Валера посмотрел по сторонам, словно испугался, что кто-то отберет эту игрушку у него. У него никогда не было мобильного телефона, он не знал, как им пользоваться, но иррациональная радость от находки заслонила все возникающие опасения. Даже если он дешево продаст эту вещь, ему хватит на то, чтобы некоторое время провести в спокойствии и достатке, не выходя из своего подвала.
Двор абсолютно пуст. Никто не видел, как он нашел телефон. Валера сунул его в карман и посмотрел прямо - под деревом невдалеке от детской площадки что-то лежало. Он прищурился, сфокусировав взгляд, и - похолодел.
Валера видел мертвых людей - за годы его свободной жизни, неоднократно рядом с ним умирали его друзья и собутыльники. Но то, что он увидел, когда подошел ближе к дереву, заставило его выронить сумку из правой руки и упасть на колени. Ноги перестали его держать, и Валера, стоя на коленях у тела девочки, вдруг почувствовал, что не может вдохнуть, и от нехватки воздуха кружится голова. Он моментально забыл о том, что только что испытал некое подобие радостного чувства от находки мобильника. Он ощутил где-то в груди очень сильную боль, которой у него до этого никогда не было. И в ту секунду, когда он понял, что умирает, Валера сморщился - и от боли, и от страха, и от желания ослепнуть, чтобы не видеть того, что видят глаза.
Когда Валера, упав на бок и перевернувшись на спину, смотрел безжизненно открытыми глазами в небо, в его кармане снова заиграла веселая мелодия из мобильного телефона, но теперь звук, приглушенный одеждой, был еле слышен.
Первые лучи солнца коснулись тополиных листьев. Послышались первые звуки начавшегося дня - открывающиеся двери подъездов, голоса людей, звук работающих автомобильных двигателей.
Под единственным тополем в окружении сотен окон трех многоквартирных домов на земле лежало мертвое тело бомжа Валеры, который никак не ожидал такой смерти, и выпотрошенное тело девочки, пустые глазницы которой освещало утреннее солнце.
6
Уже четыре года, как я практически не сплю по ночам. С точки зрения медицины, я должен, как минимум, сойти с ума. Или умереть. Головной мозг, не получая необходимого отдыха, должен принимать желаемое за действительное, и наоборот. Усталость должна копиться, со временем приводя к парадоксальным реакциям и галлюциногенным видениям. Может, конечно, так оно и есть, но почему-то мне кажется, что я абсолютно нормален.
Возможности человеческого организма безграничны - вероятно, я использую свой мозг по максимуму, а не как все люди, процентов на десять в лучшем случае.
Как бы то ни было, я рад, что ночь принадлежит мне.
Я рисую сначала Богиню, а потом - через полчаса - девочку по имени Марина. Её имя я узнал из выпуска новостей по городскому телевизионному каналу. Смерть девочки вызвала некоторый переполох в средствах массовой информации, я уж не говорю о слухах, которые поползли по городу. Если уж по телевизору диктор говорила о том, что не соответствует действительности, то, - что же говорят на улицах.
На рисунке девочка Марина получилась с обиженным лицом - такой я её запомнил, и такой изобразил. Может, она у меня получилась с выражением лица взрослого человека, но пусть будет так.
Я задумчиво смотрю на рисунок и думаю.
Думаю о том, что в возрасте четырнадцати лет надо вовремя возвращаться домой и уделять внимание родным, читать умные и не очень книжки, внимательно слушать, что говорят родители, ложиться спать до двенадцати, а не шляться по ночам на дискотеки.
Я думаю о том, что довольно часто людям все равно, что происходит рядом с ними. Они словно не замечают своих детей, позволяя им делать то, что ни в коем случае нельзя делать в их возрасте.