Учитывая, как Марина одета, и как накрашена, я думаю о том, что городские девочки слишком рано начинают мечтать и - непотребно рано пытаются воплощать свои мечты в жизнь. Можно, конечно, рассуждать об акселерации и о том, что в наше время жизнь совсем другая, но - сейчас, когда я смотрю на свой карандашный рисунок, мне грустно.
Она слишком молода, чтобы умирать.
Чересчур наивна, чтобы мечтать.
Бессмысленно глупа, чтобы существовать.
Я прогоняю грусть - посмотрев на лик улыбающейся Богини, я тоже улыбаюсь. Я сделал свой первый шаг в этом году, и у меня все получилось прекрасно. Все предопределено - и то, что девочка Марина пришла в клуб "Милан" и то, что она ушла из него одна. Неважно на что или на кого она была обижена. Странно и преступно то, что родители отпустили её в ночь, но - это тоже не важно.
Все то, что угодно Богине, всегда происходит в нужное время в нужном месте.
Жертва, идущая в Тростниковые Поля, никогда не свернет со своего пути.
Я смотрю на огонь догорающей свечи и начинаю думать о следующей жертве. Времени у меня впереди немного, - я знаю, как оно летит, приближая тот день, когда Богиня покинула меня. Этот день я встречу с радостью.
Впереди еще долгий путь. И я его пройду.
Свеча гаснет, и, оставшись в темноте своей квартиры, я закрываю глаза.
Я иду к двери в кладовку. Мне не надо смотреть, чтобы увидеть, где стоят банки с органами девочки - два глаза в разных сосудах, и печень в трехлитровой банке. Сверху на банку я кладу лист с портретом Марины, и, прижавшись лбом к деревянной поверхности двери, я шепчу:
Я войду в светящееся пространство,
и полечу мимо Духа-хранителя Земли,
и буду подниматься по пути света,
ведущему вверх,
и доберусь до своей Звезды.Скоро утро. Солнце снова появится, обжигая мир своим жаром. И начнется новый день.
Я терпелив на пути к Богине.
Я спокоен в ожидании следующей жертвы.
Я счастлив в созерцании своей быстро приближающейся судьбы.
7
Утром я иду в 301-ю палату к новой пациентке. Женщина сидит на кровати справа от входа, занимая практически все её пространство. Её тело, расплывшиеся по поверхности кровати, будто плывет на утлой лодчонке, которая вот-вот пойдет на дно. Глядя на эту тушу, я думаю, что она не сможет спать здесь - или тело не поместиться в этом пространстве, или кровать сломается.
Женщине тридцать два года, и при росте в сто пятьдесят пять сантиметров она весит сто пятьдесят девять килограмм.
Я здороваюсь и, сев на стул, смотрю на пациентку. Она тоже молчит и смотрит на меня, - на лице глаза, погруженные в складки, похожи на впадины. Заглянуть в них очень сложно, а уж понять, что происходит в сознании женщины, еще сложнее.
Я спрашиваю её, как она себя чувствует.
Она молчит.
Я жду, когда в заплывшем жиром головном мозгу, произойдет мыслительный процесс, и она что-нибудь скажет.
И она отвечает голосом, в котором недоумение и обида:
- Меня беспокоит то, что я не могу есть. Что не съем, то или выйдет с рвотой, или живот заболит и приходится идти в туалет.
- И давно это у вас? - спрашиваю я, глядя на прикроватную тумбочку, заставленную продуктами питания - от обычных булочек и трех пакетов сока до куска копченой курицы и нарезанной ломтями ветчины.
Она глубокомысленно замирает в подсчетах, и отвечает:
- Пять дней и восемнадцать часов.
- Целых пять дней и восемнадцать часов! - восклицаю я без тени удивления в голосе, словно констатирую этот ужасный факт.
- Да, - кивает она.
Я задаю стандартные вопросы о заболеваниях в её жизни, спрашиваю об операциях и травмах, которые возможно были в прошлом, и о реакциях на лекарства. Женщина отвечает медленно и задумчиво, словно с трудом поднимается в гору и тащит при этом большой камень на себе, в результате чего, я трачу в два раза больше времени, чем бы мне хотелось.
Напоследок я задаю вопрос:
- Что для вас важнее - жить или принимать пищу?
Я вижу искреннее недоумение в глазах.
- Как это? - спрашивает она.
Я уточняю:
- Вы хотите жить или вы предпочитаете принимать пищу и умереть?
Она удивляется еще больше и говорит:
- По-моему, жить и кушать - это одно и тоже.
- Что ж, - говорю я честно, - значит, в вашем случае, альтернативы нет.
Я встаю и выхожу из палаты, оставив пациентку в озадаченном состоянии. Таким людям, как эта женщина, уже бесполезно, что-либо объяснять. В какой-то момент, я думаю, где-то на уровне ста килограмм веса, она перешагнула ту границу, за которой возврата назад нет. Количество перешло в качество - её больной организм перестроился на тот образ жизни, что она ведет, и просто не позволит ей захотеть похудеть.
В ординаторской я сажусь за стол и смотрю, как Вера Александровна читает книгу, обернутую в газетную бумагу. Она пытается скрыть, что учит правила дорожного движения, потому что, во-первых, нехорошо это делать на рабочем месте, во-вторых, незачем кому-либо знать, что у неё новый автомобиль, а, в-третьих, теоретический экзамен по правилам дорожного движения через два дня и времени катастрофически не хватает.
Я пишу историю болезни и думаю о том, что очень часто люди своими руками старательно и с любовью строят дорогу в ад, даже не подозревая, что их мечты и желания есть камни, аккуратно уложенные в дорожное покрытие, ведущее в бездну.
В ординаторскую входит заведующий отделением Леонид Максимович и, посмотрев, как Вера Александровна суетно прячет книгу, спрашивает:
- Где Лариса Викторовна?
- Здесь я, - слышен голос Ларисы за его спиной. Она закрывает дверь ординаторской за собой.
- Хорошо, - говорит Леонид Максимович, - все в сборе. Значит, как я и говорил раньше, у нас сокращают койки с первого августа. Теперь это уже точно. Надеюсь, вы понимаете, чем это нам грозит?
- Сокращением ставок, - говорю я, потому что женщины испуганно молчат. - А ставки, как известно, это люди и деньги.
Леонид Максимович садится за стол, смотрит на нас и говорит:
- Кому-то придется работать на полставки.
Я улыбаюсь. Выбор небольшой - три врача в отделении.
Вера Александровна имеет двоих детей, которые уже достаточно взрослые, и, к тому же, у неё богатый муж. Но - я прекрасно знаю, как она отнесется к тому, что ей придется работать за меньшие деньги, чем сейчас.
У Ларисы беременность, которую она пока скрывает, но, когда дойдет до дела, обязательно воспользуется своими правами беременной женщины.
Остаюсь я - холостой бездетный мужчина, без амбиций и без каких-либо прав.
- Я буду работать на полставки.
- Михаил Борисович? - удивленно спрашивает заведующий отделением.
Я вижу облегчение на лице Ларисы и ухмылку на губах Веры Александровны. И отвечаю на немой вопрос Леонида Максимовича:
- Я ведь и по времени буду работать до двенадцати часов, следовательно, в оставшееся время у меня будет возможность заработать деньги в другом месте.
- Ну, что ж, так и решим, - пожимает плечами Леонид Максимович. Ему, по большому счету, все равно, кто будет работать на полставки - главное, что его никто не трогает, и его зарплата никоим образом не пострадает.
Когда заведующий выходит из ординаторской, и женщины тоже быстро исчезают, якобы, по своим делам, я задумчиво смотрю в окно - все, что ни делается в этом мире, все к лучшему. Я теперь буду иметь больше времени, чтобы быстрее приблизиться к Тростниковым Полям. Кроме того, это будет продолжаться недолго - скоро Вера Александровна сядет за руль своей новенькой "субару". Ну, а деньги, этот бумажный мусор, который можно обменять на материальные блага, сейчас для меня не играют важной роли. На моем пути к Тростниковым Полям уже виден далекий свет во тьме ночного леса.
8
За окном стемнело. Я сижу в сумерках своей комнаты и смотрю на телефон. Я хочу позвонить, и это желание подталкивает меня взять трубку и набрать номер, хотя рациональная часть сознания говорит о нелогичности этого поступка.
- Здравствуйте, Мария Давидовна, - говорю я в трубку.
- Нет, ничего не случилось, просто хотел услышать ваш голос.
- Да, понимаю, что вы заняты, извините, что побеспокоил.
Я кладу трубку на рычаг и улыбаюсь. По голосу собеседницы я понимаю, что звоню совсем не вовремя. Она занята важным делом, и я знаю, каким. Именно это я и хотел узнать.
Я задаю себе вопрос - почему в моей жизни Мария Давидовна заняла такое важное место? Почему я отрываю часть своего времени для неё? Зачем она мне, когда в моем сердце присутствует только Богиня? Я задаю эти вопросы уже полгода, и каждый раз сам себе отвечаю.
Год назад я сделал все, чтобы наши пути не разошлись. Прошли месяцы, прежде чем, она согласилась поужинать со мной - и этот день для меня стал неким праздником. Середина декабря, снег за окном и мы в ресторане за бокалом вина. Она смотрела на меня настороженно, словно ожидала каждую минуту подвоха или какой-либо опасности. Она говорила о пустяках, и ждала, что я скажу нечто важное. Она отводила глаза, когда понимала, что я слишком пристально заглядываю в них.
Мне стоило больших трудов, чтобы разбить эту ледяную стену. Я был вежлив и галантен. Я говорил о таких вещах, которые никоим образом нельзя было посчитать опасными или навязчивыми. Я пытался стать другом, даже не делая попыток стать ближе.
В первый вечер мы говорили о классиках мировой литературы. И я был приятно удивлен тем, что она прекрасно владеет предметом. Конечно, ей нравились те авторы, которых я не воспринимал, как писателей, но - я кивал и поддерживал её. Она развивала свои мысли о величии некоторых мастеров русской словесности, а я поддакивал. Она рисовала исторические картины, на фоне которых раскрывался талант этих мастеров, а я удивленно восторгался.
В целом, весь вечер говорила Мария Давидовна, словно она пыталась спрятаться за словами от меня.
Потом еще встречи, и снова разговоры, когда говорила не только она, но и я. Несколько раз она отвергала мои приглашения, но - я терпелив и настойчив. Если не ресторан, то в театр. Если не в драматический театр, то - в оперный. К февралю она улыбалась, увидев меня, и непринужденно говорила о всяких пустяках, и не только.
Мне нравилось общаться с Марией. За глаза я так её называл, а в общении - только по имени-отчеству. Наши отношения высокоинтеллектуальны, и именно это мне нравилось. Я не уверен, что и Мария так думала, но, во всяком случае, она ни разу не дала мне повода подумать по-другому. Ни в словах, ни в делах, ни в глазах, я ни разу не заметил желания как-то изменить сложившуюся ситуацию.
И чего я ни в коем случая не пытался делать - я ни разу не заговорил с ней о том, что было летом две тысячи шестого. Ни сейчас, ни ранее, - я не спрашивал об убийце, который убивал наркоманов год назад. Я не спрашивал, чем она занимается сейчас.
Я все видел в глазах.
Слова были лишними.
Так почему же я пытаюсь стать другом этой женщине?
Еще год назад я увидел то, что её ожидает. Проблема уже с ней, - еще незаметная и достаточно медленно прогрессирующая, но неумолимая. И еще - я увидел в её глазах и свою судьбу.
Наши тени уже переплетены, наши имена уже написаны в книге судеб, наши души уже соприкоснулись сознаниями.
Я - для неё, она - для меня.
Я смотрю на часы. Время пришло.
Я собираю приготовленные предметы в сумку и иду к двери.
Ночь меня радует. На улицах тихо и безлюдно. Всего три дня назад умерла девочка, а город снова научился бояться. Родители, ни под какими предлогами, не отпускают своих дочерей из дома в ночное время суток. Сами взрослые тоже не задерживаются на улицах. Можно было ожидать, что увеличится количество милицейских патрулей и добровольных помощников милиции, но - в органах правопорядка, видимо, еще не поняли, что я вернулся.
Я терпеливо жду, сидя на корточках в густой траве центральной аллеи города. Ветерок шелестит листьями лип над моей головой. Редкие автомобили, проезжая мимо, освещают фарами невысокий кустарник, который скрывает пешеходную дорожку аллеи.
Я вижу их издалека - два парня с бутылками пива в руках идут в моем направлении и громко говорят. Тот, что пониже ростом, жалуется другу на "этих проклятых баб", которые не замечают его, такого классного парня. Он говорит о Машке, используя нецензурную брань, и о Вальке, которая дает всем, а ему сказала "нет". Он размахивает руками, расплескивая пиво, обращаясь к товарищу, который явно не слушает его.
Когда я появляюсь перед ними, только тот, что повыше, успевает среагировать, удивленно сказав:
- Оп-па! А ты кто?
Я практически без затруднений убиваю обоих - пока тот, что пониже, смотрит удивленно на своего падающего в траву друга, я уже поворачиваюсь к нему.
Он так и не испугался. И не удивился. Парень просто смотрит в мои глаза, словно я странное видение в его беспонтовой жизни. В последний момент в его глазах появилась осознанная мысль о том, что я - это смерть, но парень так и умер с дурацкой улыбкой на губах.
В тишине ночной аллеи, я спокойно нахожу документы в кармане у маленького ростом парня, и читаю - Чураков Геннадий.
Что ж, он и будет моей очередной жертвой, а тот, что повыше, меня не интересует, - случайные жертвы бывают.
9
Мария Давидовна нажала на клавишу отбоя и, задумчиво посмотрев на свой мобильный телефон, сложила его в сумочку.
Иван Викторович Вилентьев перебирал фотографии, показывая всем своим видом, что ему не интересно, кто звонил, и о чем женщина говорила с неизвестным абонентом.
- Так, на чем мы остановились, Мария Давидовна? - спросил он, глядя на снятый крупным планом разрезанный живот девочки.
- Я говорила, что убийца девочки - это наш Парашистай.
- А, может, все-таки, подражатель? - вздохнул Вилентьев. - Девочка не наркоманка, не инфицирована вирусом СПИДа, кожа не изрезана. Она убита на улице и кровью не обведен контур головы. Единственное, что подходит - выдавленные глаза.
- Вы забываете, что девочка убита двадцать шестого июля, как и в прошлом году. Видимо, для Парашистая этот день имеет какое-то значение, - Мария Давидовна посмотрела на собеседника, который не поднимал глаз от снимков, и продолжила, - да, он изменил ритуал, но главное оставил. Я и в прошлом году считала, что глазные яблоки, которые он уносит с собой, играют основную роль в ритуале убийства. Также, он взял у девочки печень, а это значит, что Парашистай начал собирать органы жертв.
- Зачем?
- Если он последователен в выполнении древнеегипетских ритуалов, то, значит, он начал обеспечивать мумию канопами с органами жертв. Бог Имсет будет хранить печень девочки. А дальнейшие убийства будут сопровождаться извлечением из тел других органов для других Богов.
- Ничего не понял, - поморщился капитан Вилентьев, - какие канопы, какой Имсет, каким Богам?
И когда до него дошло то главное, что сказала Мария Давидовна, он наконец-то поднял глаза от снимков и недоуменно переспросил:
- Погодите, Мария Давидовна, вы сказали, что он начал обеспечивать мумию органами. Какую мумию?
Женщина улыбнулась. Она неоднократно сталкивалась с проявлениями тупости, которую представители сильного пола называли мужской логикой, и давно научилась относиться к этому с некоторой долей юмора. Хотя, это не так смешно, как печально, учитывая, что именно такие люди стояли у власти и принимали глобальные решения.
- Надеюсь, вы помните, что я не поверила, что в прошлом году самоубийца был Парашистаем, поэтому весь прошедший год я думала, анализировала все убийства, составляла психологический портрет Парашистая, - сказала Мария Давидовна.
Увидев, что Иван Викторович смотрит на неё с нескрываемым интересом, она продолжила:
- Так вот, я пришла к выводу, что большая часть из того, что делал Парашистай в прошлом году, было всего лишь игрой. Он обставлял убийства всякими ненужными особенностями в виде многочисленных разрезов и других нюансов, чтобы на то, что было главным - глазные яблоки - мы не обратили внимания. Почему глаза, я не знаю, - протестующе подняла руки ладонями вперед Мария Давидовна, предвосхищая вопрос следователя, - но сейчас вы и сами видите, что это так.
Женщина вдохнула и стала говорить дальше.
- Далее, он взял у девочки печень, и, следовательно, у следующих жертв он должен взять кишечник, легкие и желудок. Во всяком случае, именно эти органы в Древнем Египте складывали вместе с мумией, но - это были органы этого умершего человека, а не каких-либо других людей. Или Парашистай снова играет с нами, или у него на этот счет свое мнение.
- Ну, а мумия-то здесь при чем? - спросил нетерпеливо собеседник.
- Не знаю, - покачала головой Мария Давидовна, - все эти ритуалы подразумевают наличие умершего человека, которому приносятся дары, и которые понадобятся умершему человеку на пути в загробный мир.
Иван Викторович похлопал глазами и сказал после минутного молчания:
- Вы меня не убедили.
- В чем? В том, что есть мумия, или в том, что это не прошлогодний убийца?
- Ни в том, ни в другом. Я думаю, что это подражатель.
Мария Давидовна пожала плечами и больше ничего не сказала. Она подумала о том, что большая часть проблем человечества происходит из-за самонадеянности и тупости мужчин, самомнение которых не позволяет им видеть дальше своего носа.
Из всего того, что она сказала, Иван Викторович так и не услышал главные слова - Мария Давидовна составила психологический портрет убийцы и готова была рассказать о своих умозаключениях.
10
Утреннее солнце освещает двор, когда я выхожу из подъезда. На лавочке сидит и курит Семенов. Осенью прошлого года он вышел на пенсию, и теперь я его часто вижу утром и вечером на лавке у подъезда. За год он заметно постарел - в глазах стало больше грусти, словно он устал смотреть на окружающий его мир, волосы на голове побелели, рука, подносящая сигарету ко рту, дрожит больше, чем обычно.
Я сажусь рядом с ним и говорю:
- Доброе утро, Петрович.
- Привет, док.
- Я тут услышал, что снова ужасы происходят на улицах нашего города, - говорю я.
- Ага, - кивает бывший участковый. Он явно не расположен говорить об этом.
Я молчу и смотрю на людей, выходящих из подъездов и спешащих по своим делам.
- На работу опоздаешь, - говорит Семенов.
- Да, - говорю я, - наверное, опоздаю. И, знаешь, Петрович, мне все равно.
- Что так? Насколько я помню, ты трепетно относился к своей работе, - говорит Семенов заинтересованно.
- Сокращение у нас в больнице. Вчера я вдруг заметил, что всем безразлична судьба человека, который работает рядом с тобой. Если меня это не касается, значит, это не моя проблема. Если я однажды не появлюсь на своем рабочем месте, никто и не заметит моего отсутствия.
- Ну, ты, Михал Борисович, Америку открыл! Знаешь, ведь, поговорку о том, что своя рубашка ближе к телу. Никому нет дела до тебя. Вот я, ушел на пенсию, и никто из бывших сослуживцев не вспомнил обо мне. Год прошел, а никто ни разу даже не позвонил.