- Вот и я, по наивности своей полагал, что как я к людям, так и они ко мне. Но, - всем все равно. Абсолютно.
- Тебя, что, Михаил Борисович, увольняют?
- Нет, - качаю я головой, - работать буду в два раза меньше.
Я встаю и, попрощавшись, ухожу.
В ординаторской тишина. Я действительно опоздал, - все уже на обходе. Быстро переодевшись, я иду к своим палатам.
Леонид Максимович смотрит на меня укоризненно и говорит:
- Михаил Борисович, пойдемте в ваши палаты, а то мы их пропустили, пока вас не было.
В 301-ой палате я коротко рассказываю заведующему отделением и врачам о больных, начиная слева.
- Больная Якимова, диагноз - обострение хронического пиелонефрита, с клиническим и лабораторным улучшением готовится сегодня на выписку. Больная Сидорчук, тридцать девять лет, диагноз - впервые выявленная артериальная гипертензия второй степени, риск два. Проводится обследование и подбор препарата для гипотензивной терапии. Больная Мамалыгина, тридцать два года, диагноз - подострый панкреатит, морбидное ожирение.
Все врачи смотрят на жирную женщину и на тумбочку, заставленную пищей.
- Ей нельзя все это кушать, - говорит Леонид Максимович с искренним недоумением в голосе.
- Я знаю, но женщина думает иначе, - говорю я, и смотрю на больную.
До женщины доходит, что люди в белых халатах говорят про неё, и она протягивает руки, словно пытается защитить свою тумбочку от посягательств врачей, и уверенно говорит:
- Пусть пока тут стоит. Вы меня полечите, мне станет лучше, и я это съем.
Леонид Максимович, лицо которого неожиданно напряглось, резко поворачивается и выходит из палаты. Все остальные так же быстро покидают помещение, и только я остаюсь. Глядя на Мамалыгину с улыбкой, я говорю задумчиво:
- Ох, тяжело будет санитарам из морга.
И тоже выхожу из палаты, зная, что женщина еще долго будет думать над моими словами, и вряд ли поймет их.
Когда я прихожу в ординаторскую, доктора уже отсмеялись. Леонид Максимович, вытирая слезы, спрашивает:
- Слушай, Михаил Борисович, ты хотя бы попытался заставить её убрать продукты?
- Нет, а зачем?
- Ну, тогда ты не вылечишь её никогда.
- Её никто не вылечит, - говорю я меланхолично.
Леонид Максимович, стерев улыбку с лица, смотрит на меня и говорит:
- Почему вы, Михаил Борисович, опоздали на работу?
Я улыбаюсь.
Я смотрю в глаза заведующего отделением и говорю:
- Наверное, у меня есть на это причина, но я почему-то никак не могу вспомнить, какая. Может, я переводил старушку через улицу или спасал женщину от хулиганов. А, может, увидев пожар, я бросился в огонь и вынес всех людей, которые задыхались в огне. Выберете сами причину, Леонид Максимович. Какая причина вам больше понравится, так и будет.
Я вижу, как заведующий, нахмурившись, открывает рот, чтобы сказать, что он думает о моем поведении, но я его опережаю:
- Я просто проспал, Леонид Максимович. Этого больше не повторится.
Напряжение с его лица спадает. Заведующий отделением встает и, кивнув, выходит.
Заверни говно в красивую обертку на глазах у всех, скажи, что это вкусная конфета, и - тем, кому выгодно видеть дерьмо конфетой, примут эту ложь.
11
Я ухожу из отделения рано. Выйдя на больничный двор, я иду под дерево и сажусь на лавочку. Солнце еще высоко, и в тени раскидистого тополя мне хорошо. Я жду, когда придет Оксана. Я уверен, что сегодня она придет, поэтому спокойно сижу и смотрю на обычную жизнь больницы.
На балкон четвертого этажа вышли покурить трое больных из пульмонологии. Гулко кашляя на весь двор, они прикуривают от одной спички, и, перемежая разговор кашлем, о чем-то говорят. Обычная ситуация - попробуй спасти от смерти фанатично упертого человека, вырывшего себе могилу по пояс и продолжающего копать дальше.
Две медсестры из аллергологического отделения идут в сторону столовой. Я, глядя на их пышные формы, думаю, что их общая масса никак не меньше двух сотен килограмм. И однажды я видел, что они кушали в столовой - овощной салат с двумя кусками хлеба, суп и котлету с пюре с тремя кусками хлеба, стакан сладкого чая со сдобной булкой. Не то, чтобы я считал количество съеденного, но сам процесс поглощения пищи был настолько интересен, что я тогда просидел со своим салатом лишних тридцать минут.
На лавку перед входом в патологоанатомическое отделение сел санитар Максим и закурил сигарету. Судя по всему, его рабочий день сегодня закончился. Я только один раз заглянул в его глаза, года два назад, и не увидел там ничего - Максим, как робот, выполнял свою работу, совершенно не задумываясь о жизни и смерти. Возможно, он родился таким, а, может быть, это морг так изменил его мироощущение. В любом случае, именно тогда Максим, как личность, для меня престал существовать.
Старшая медсестра из эндокринологического отделения с толстой стопкой историй болезни прошла быстрым шагом в направлении административного корпуса. Насколько я слышал, в больнице сейчас работают представители одной из страховых компаний, от которых зависит зарплата медицинских работников и материальное обеспечение больницы. Работать сейчас в медицине становится все хуже и хуже - о качестве работы врача судят по тому, как он написал историю болезни, а не по факту излечения больного. Главное, правильно написать и громко отрапортовать, а не помочь и вылечить. Никого не интересует больной человек, пока он не умер, и его родственники не подали в суд. Никому нет дела до того, что врачу нечем лечить, так как у больницы нет денег для покупки необходимых лекарств, и ни в коем случае, нельзя предлагать больному самому купить нужные препараты - в нашем гуманном законодательстве есть закон о бесплатной медицинской помощи.
Когда-то, много лет назад, у меня возникали мысли о том, что бы я мог сделать для медицины и, конечно же, для людей. Сейчас, и уже достаточно давно, я даже не думаю о том, чтобы что-то изменить. В мире теней бессмысленно оказывать помощь тем, кто не ценит её.
Я вижу Оксану, которая идет ко мне. Она улыбается, и я улыбаюсь в ответ.
- Здравствуйте, Михаил Борисович, - говорит она.
Я отвечаю на приветствие и спрашиваю, как дела.
Мы некоторое время говорим на отвлеченные темы, а потом Оксана говорит:
- Михаил Борисович, я подумала и решила, что все равно пойду учиться в медицинскую академию.
Я киваю. Почему-то я не сомневался в том, что она скажет эти слова. Я смотрю на неё и спрашиваю:
- Оксана, скажи мне честно, у тебя бывают странные видения, словно ты видишь то, чего не может быть в этом мире?
В глазах девушки появляется удивление. Она наклоняет голову набок и, прищурившись, говорит:
- А вы откуда знаете?
- Вижу в твоих глазах, - отвечаю я честно.
Она молчит.
- Расскажи мне об этих видениях, - прошу я Оксану.
- Они абсолютно нереальны, - говорит девушка и отводит глаза, - порой они меня пугают до такой степени, что я прячусь дома в ванной комнате. А иногда они заставляют меня забыть, где я нахожусь, и кто я. Это, как увлекательный сон, из которого я хочу вырваться, и никак не получается. Это, как кошмар, в который я хочу возвращаться, и боюсь этого желания.
Она снова поворачивает лицо ко мне и спрашивает:
- Скажите мне, Михаил Борисович, что это со мной?
- А ты не пыталась, Оксана, записывать эти кошмарные видения? - спрашиваю я, никак не отреагировав на её вопрос. - Или рассказывать кому-либо?
Она отрицательно качает головой.
- А ты попробуй, - говорю я, делая акцент на последнем слове.
- Зачем?
- Придет время, поймешь.
Я встаю с лавки.
- Михаил Борисович, а как на счет медицинской академии?
- Если хочешь, учись, - пожимаю я плечами, - но это не твой путь.
Я ухожу, сказав слова прощания.
Год назад я избавил Оксану от смертельной болезни, но опухоль оставила следы своего пребывания в голове. Изменения в ткани мозга привели к тому, что она видит нереальные вещи и события. Я улыбаюсь, - девочка начнет учиться в медицинской академии, но быстро поймет свою ошибку. И через четыре года первый и, к сожалению, единственный фантастический роман принесет ей всероссийскую известность.
12
Когда я уже подхожу к дому, звонит сотовый телефон. Я беру трубку, жму на кнопку и слушаю.
Это Мария Давидовна. Она говорит, что сегодня у неё вечер свободный, и она хотела бы провести его со мной. Но, если я чем-то занят, то она, кончено же, поймет меня.
- Для вас, Мария Давидовна, я всегда свободен, - говорю я в трубку.
Мы договариваемся, где встретимся, и я жму на кнопку отбоя.
Она давно подозревает меня. Да, подозрения беспочвенны и иррациональны, но она часто думает обо мне. И это тоже одна из причин, почему я не теряю контакта с этой женщиной.
Дома я переодеваюсь. Смотрю на отражение в зеркале и улыбаюсь - с каждым днем отражение все больше и больше теряет черты реальности, словно я уже одной ногой шагнул в Тростниковые Поля. Все чаще, глядя в зеркало, я вижу там маленького мальчика, бредущего по ночному лесу.
Я подхожу к закрытой двери и, прижавшись лбом к её поверхности, говорю:
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как исцеление после болезни,
Как освобождение после заключения.Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах ладана,
Словно как когда сидишь под парусами,
В свежий ветреный день.Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах цветка лотоса,
Словно как когда находишься на грани опьянения.
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как молния на небе после дождя,
Как возвращение домой после военного похода.Сегодня Смерть стоит передо мною
Подобно сильному желанию увидеть свой дом,
После долгих лет, которые ты провел в заключении.
С Марией Давидовной я должен встретиться у входа в кинотеатр. По телефону она сказала, что хочет посмотреть фильм "Остров", который все хвалят, а она так и не посмотрела.
Я иду по улице, глядя на гуляющих людей и на неоновые огни магазинов. Быстро темнеет на небе, и все ярче становится на земле, словно только так тени могут увидеть друг друга ночью. Уличные фонари, как проводники теней в мире тьмы.
Мария Давидовна появляется неожиданно. Она говорит, что вечер сегодня добрый. Я улыбаюсь и говорю о том, как хорошо она выглядит. Мы идем внутрь кинотеатра и садимся на свои места. Перед тем, как погаснет свет, я успеваю заглянуть в её глаза и убедится, что, по-прежнему, она имеет в отношении меня только смутные подозрения.
Я с удовольствием смотрю фильм, в котором человек, будучи Богом, осознал себя им только тогда, когда пережил процесс умирания. И, осознав свою божественность, он прожил жизнь так, словно недостоин этой участи - быть Богом.
Когда снова свет освещает лицо Марии Давидовны, я вижу следы слез на щеках. Я встаю, протягиваю ей руку, и мы уходим из кинотеатра.
- Как вы думайте, Михаил Борисович, такие люди, как отец Анатолий, реально существуют или это выдумка режиссера? - спрашивает Мария Давидовна, когда мы идем в сторону её дома.
- Такие люди есть, - говорю я коротко.
- Вы их знаете?
Я пожимаю плечами в ответ, и ничего не говорю.
- Как часто вы, Михаил Борисович, делаете то, что вы сделали для Оксаны?
Я знаю, что она интересуется мною. Она нашла Оксану и узнала о моих способностях. И я не удивляюсь этому. Скорее всего, она не так много поняла из того, что ей рассказала девочка, потому что Оксана сама не понимает многого.
- Очень нечасто, - отвечаю я.
Мы подошли к подъезду дома, где на двенадцатом этаже живет Мария Давидовна. Она подходит к двери и открывает её. Когда она поворачивается и хочет сказать, что она была бы рада пригласить меня на чашку чая, но я не даю произнести эти слова, и, вежливо улыбаясь, говорю, что благодарен за прекрасный вечер в её обществе.
Я знаю, что она смотрит мне в спину и в глазах можно увидеть массу противоречивых чувств - от удивления и восхищения до подозрения и страха. И где-то в дальних тайниках сознания уже зреет любовь.
Я прихожу домой, подношу горящую спичку к свече и, достав лист бумаги, рисую первый и единственный портрет Марии. Я рисую её такой, какой запомнил в зале кинотеатра после просмотра фильма - с высохшей дорожкой слез на щеках и пониманием в глазах.
13
Иван Викторович Вилентьев курил и смотрел в окно. Как бы ни хотелось это признавать, но Мария Давидовна оказалась права.
Парашистай вернулся.
Двое убитых парней на центральной улице города подтвердили это. Он сам выезжал на место преступления и смотрел на трупы. Один из них был разрезан, как девочка - первая из убитых жертв в этом году. Иван Викторович снова прокрутил в голове свои впечатления от увиденного: пьяные парни явно не оказали сопротивления убийце, один просто был убит, а у второго Парашистай выдавил глаза и, разрезав живот, извлек желудок. Все, как и говорила Мария Давидовна.
Глубоко затянувшись, Иван Викторович закашлялся. Затушив сигарету в пепельнице, он вернулся к столу и сел. Перед ним лежало дело Парашистая, поднятое из архива. Он прекрасно помнил последний разговор с Марией Давидовной, он услышал и запомнил её слова о психологическом портрете убийцы, но - на тот момент он не хотел верить, что Парашистай снова убивает.
Иван Викторович взял материалы дела и пошел в кабинет психиатра Марии Давидовны Гринберг. Негромко стукнув в дверь и дождавшись разрешения, он вошел. Увидев, что она разливает кофе в две чашки, он удивленно спросил:
- Вы меня ждали?
Женщина кивнула и улыбнулась ему:
- Я знала, что после очередного убийства вы придете. Вам сахар в кофе положить?
- Да, - сказал Иван Викторович и сел за стол. Размешав сахар в кружке, он сделал глоток и поднял глаза на Марию:
- Хорошо! Очень вкусно. Почему вы раньше меня не угощали кофе?
Мария Давидовна пожала плечами и ничего не сказала. Она, будучи мудрой женщиной и хорошим психологом, знала, когда нужно говорить, а где лучше промолчать.
- Вы, Мария Давидовна, насколько я помню, что-то говорили о психологическом портрете Парашистая? Если можно, то я бы хотел услышать ваше мнение об этом.
Мария Давидовна посмотрела на сидящего напротив коллегу, который снова опустил глаза, и вздохнула - даже если мужчина признал правоту женщины, то это еще не значит, что он признал её превосходство.
- Да, еще в прошлом году я долго думала над этим вопросом. Теперь, после новых убийств, я внесла некоторые коррективы, но принципиально ничего не изменилось.
Она взяла приготовленную бумажку со стола и, периодически заглядывая в неё, продолжила:
- Первое. Это мужчина. Тут у нас вопросов не возникает.
- Второе. Этот человек имеет отношение к медицине. Не знаю, какое точно - врач он, или медбрат, а может способный умный санитар - не важно. Главное, он знаком с анатомией человека и с медицинскими инструментами. Также, надо учитывать то, что в прошлом году, когда убивал ВИЧ-инфицированных, он каким-то образом получал служебную информацию о них. А это проще всего сделать, когда ты медицинский работник.
- Третье. Последние годы он живет один. А, может, он всегда жил один, но я больше склоняюсь к первому. Судя по всему, он должен быть замкнутым и осторожным человеком. Я думаю, он редко идет на контакт с людьми, как правило, только по работе, и никаких знакомств и общения с людьми во внешнем мире. Наш убийца - среднестатистическая личность, незаметная в толпе. С таким человеком столкнешься, и не поймешь, кто перед тобой. И наш убийца - очень умный человек. Он продумывает свои действия на несколько шагов вперед. Он тщательно готовится к убийству, продумывая место, время и пути отхода. Он не оставляет следов или оставляет те улики, которые ведут нас по ложному следу.
Мария Давидовна, мудро сказала "нас", хотя думала иначе.
- Четвертое. В его жизни произошло какое-то важное событие, которое изменило его. Я бы даже сказала, - послужило пусковым механизмом. Что конкретно произошло, я могу только догадываться, но думаю, что это была смерть близкого человека. Здесь тоже масса вариантов - мама, друг, брат, любимая женщина и так далее. По большому счету, неважно, кто это был. Главное, именно после этого он стал использовать древнеегипетские знания. Парашистай убивает во имя и для этого близкого человека.
- Пятое. Наш Парашистай - шизофреник. До этого важного события в его жизни, он был нормальным человеком, а после был дебют шизофрении. Как он проявился и попал ли он в поле зрения психиатров, я не знаю, но в этом направлении надо искать. Если он каким-то образом избежал контакта с психиатрической службой, значит, можно предположить, что шизофрения у него вялотекущая. В этом случае, заметить это очень трудно, а порой и невозможно. Он живет в своем больном воображении, и, тем не менее, достаточно адаптирован для жизни среди людей - я думаю, люди, с которыми он работает, даже не замечают того, что он болен.
Мария Давидовна смотрела, как внимательно слушает Иван Викторович, который периодически делал пометки в своем блокноте.
- Шестое. Мертвое тело близкого человека он сохранил. Как это у него получилось, я даже не могу предположить. Вы, Иван Викторович, прекрасно знаете, что смерть любого человека практически невозможно скрыть от общества. Но - давайте будем исходить из того, что это ему удалось. И тут возникает масса вопросов - где тело? Если он его похоронил, зачем эти ритуальные убийства? Если где-то хранит, то, как он сохраняет тело от естественного разложения? И здесь мы возвращаемся к пункту второму - имея медицинское образование, он может знать, как сохранить тело.
Мария Давидовна перевела дыхание, сделала глоток чуть теплого кофе и продолжила:
- Я порылась в литературе. Не думаю, что Парашистай стал выполнять древнеегипетский процесс мумификации, описанный Геродотом и другими античными авторами, - достаточно сложно и трудоемко. Скорее всего, он использовал формалин. Вам, Иван Викторович, нужно попытаться выяснить, не было ли кражи достаточно большого количества формалина из тех мест, где его много. Например, кафедра анатомии медицинской академии, - Мария Давидовна замолчала на мгновение, проследив, чтобы слушатель точно записал её слова.
- Итак, мы предположили, что Парашистай где-то держит труп близкого ему человека. Далее, он приносит дары своей мумии, чтобы ей было удобно в загробной жизни. И жертвы две тысячи четвертого и пятого годов были случайными - он, я думаю, толком не знал, что нужно делать, но, - Мария Давидовна подняла указательный палец вверх, акцентируя значение сказанных слов, - шизофрения прогрессирует и подсказывает ему, что надо делать. Он что-то находит в глазах жертв, что-то понятное только ему, и начинает выдавливать их у жертв. Я думаю, он их тоже сохраняет. Как умный человек, он понимает, что его могут поймать, и делает все, чтобы этого не произошло, наводя нас на ложный след.
- Умный и дальновидный шизофреник? Мария Давидовна, а вы не преувеличиваете? - голосом полным скепсиса, спросил Иван Викторович.
- Нет, - покачала головой психиатр, - шизофреники, как правило, очень умные люди, просто мы этого понять не можем, или не хотим. Я могу продолжать?
- Да, конечно.