- Сравнивал, сравнивал! - почти крикнул он, и я улыбнулся - исследователь в Стасе был сильнее стяжателя. Я не ошибся, отправляя ему факс. - Почерк похож. И угол наклона букв, и манера их написания, и характерные завитушки… Но ты же сам знаешь: без детальной графологической экспертизы ничего утверждать нельзя. А ее нужно заказывать, деньги платить, потом ждать несколько месяцев…
- Ты чудо, друг!
- Сам знаю, - проворчал он и добавил, чуть помолчав: - Ты бы там не очень, гвардеец? Черт с ними, апостолами, открытием века! Мне друг живой нужен.
- Мне тоже! - крикнул я в микрофон и нажал кнопку…
2
Дом деда Трипуза встретил меня музыкой. Я услышал ее через опущенное стекло на водительской дверце, и, оставив "омегу" у ворот, вошел в калитку.
У крыльца стоял богато накрытый стол, за которым восседало все общество: Дуня с Ритой, дед Трипуз и Виталик с какой-то девушкой. Сидели они, видимо, уже немало и хорошо: лица у всех румянились. Увидев меня, общество издало восторженный вопль, а Дуня вскочила из-за стола. В этот раз она была в длинном шелковом платье и туфельках, волосы уложены в прическу, на губах - помада. Глаза у нее сияли, и я невольно подумал, что сейчас она еще больше похожа на Риту.
- А ну, именинница, поднеси гостю! - услышал я голос Риты, и свирепо глянул на нее. Она в ответ показала мне язык. Именинница! Трудно было предупредить?! Я же с пустыми руками!
Дуня поставила на поднос высокую граненую чарку с желтоватой жидкостью.
- К нам приехал, к нам приехал, - вдруг затянула Рита, и все дружно подхватили: - Аким Сергеич дорогой!
Дуня с подносом передо мной церемонно поклонилась, и стол тут же грянул:
- Пей до дна, пей до дна, пей до дна…
Я осушил чарку одним глотком. Жидкость в ней оказалась сладковатой и ароматной - о происхождении напитка у пасечника Трипузова можно было и не спрашивать. Медовуха мягко прокатилась по горлу, а потом, вдогонку, обожгла его жарким теплом, вышибив из глаз не прошеную слезу. Ах ты!..
Я поискал взглядом, обо что разбить чарку, и тут же услышал предостерегающий возглас Риты:
- Тихо, гусар! Это еще не свадьба…
Скорчив ей рожу, я забрал у Дуни поднос, поставил его на стол, вместе с чаркой. Затем троекратно, со смаком, расцеловал ее. (За столом восторженно завопили.) Медовуха мягко ударила мне в голову и наполнила сердце радостью. Ну, именинница! Раз так…
Золотая цепочка с таким же крестиком, фамильная ценность Ноздриных-Галицких, послушно перекочевала на тоненькую шейку Дуни. На синем, в тон ее глазам, платье крестик с округлыми, по православному, углами смотрелся замечательно.
- Аким! Разве можно? Это же…
- Молодец, гусар! Как для милого дружка - и сережку из ушка!
Рита выбежала из-за стола и расцеловала меня в обе щеки.
- Не злись, я тоже не знала, - шепнула она мне на ухо. - Самой пришлось туго… Давайте танцевать! - воскликнула она громко и обняла нас с Дуней за плечи - чувствовалось, что медовуха деда Трипуза ударила в голову не только мне. - Гости засиделись!
- Пусть человек поест! - возразила Дуня.
- Конечно, Аким у нас, как всегда, голодный! - воскликнула Рита. - Да ну вас! - она махнула рукой и подбежала к Виталию. Тот тут же вскочил с места, как оловянный солдатик, и они закружились по двору.
Меня усадили за стол, и Дуня навалила мне полное блюдо жареной домашней колбасой, картошкой, капустным салатом и еще какой-то снедью. Я поглощал это, почти не разжевывая, - медовуха деда Трипуза вдобавок ко всему пробуждала зверский аппетит. Дуня, присев напротив, опершись подбородком на кулачки, смотрела на меня сияющими глазами.
- Это она сама полдня готовила, - шептала над ухом невеста Виталика. Дуня мигом познакомила нас, и, когда Света (так ее звали) встала мне навстречу, я сразу понял, почему она стеснялась танцевать в ресторане. Невеста была выше жениха на полголовы… Теперь, уверенная в своем счастье, Света заботилась о будущей золовке. - Она такая мастерица, такая мастерица: мамино платье перешила - лучше не бывает! Смотри! Такого на рынке не купишь…
- Да ну тебя! - засмущалась Дуня, и я понял, что в своем старании Света перегнула палку. Какой девушке приятно ходить в перешитых маминых платьях?
Неловкость прервала умолкшая музыка. Рита отстранилась от партнера и решительно махнула рукой.
- Давай "барыню"! Слышишь?!
Виталик послушно побежал к магнитоле. Рита стояла, подбоченясь, задорно поглядывая на нас. Я подумал, что надо будет попросить у деда Трипуза бутылочку медовухи и распить с ней наедине. Куда там шампанскому!
Магнитола грянула "барыню", и Рита подлетела к Дуне.
- Давай, именинница!
Та, словно ждала…
Бросив вилку, я смотрел, как Рита, подбоченясь, лебедем поплыла по двору, отбивая дробь каблучками. Дуня выпорхнула ей навстречу, часто молотя туфельками по мощеному кирпичом двору; обе девушки, встретившись посреди двора, церемонно поклонились друг другу и разошлись. Затем, не переставая приплясывать, снова встретились, и, когда музыка ударила аллегро, взялись под руки и закружились, помахивая платочками. Рита при этом еще подвизгивала в такт. Я, забыв про еду, ошеломленно смотрел на эту "барыню" местной нарезки. Имени медовухи деда Трипуза…
- Во, дают! - Разгоряченный Виталик шлепнулся на стул рядом. - Ладно, Дуня, она в кружке занимается. Но эта твоя журналистка…
Это "твоя" наполнила душу теплом. Я взял бутылку и наполнил чарки.
- За именинницу!
Мы чокнулись и выпили. Он ожесточенно закусил соленым огурчиком. Синяк на его щеке уже начал желтеть.
- Виталий, ты меня прости, пожалуйста. Сам не знаю, что тогда на меня нашло…
- Вот это нашло, - он щелкнул ногтем по бутылке. - Ладно, забыли. Я тоже был хорош…
Мы ударили по рукам. Хватка у него оказалась железной, и я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, когда он стал мять мою ладонь в своей лапище. Одобрительно кивнув, он отпустил мою руку.
- Был у Ровды?
Я сообразил не сразу. Но потом кивнул. Значит, фамилия милицейского начальника Ровда. Бабоед, Трипуз, Ровда - у обитателей Горки прозвища в прошлом были еще те…
- Что он сказал?
- Велел уезжать отсюда поскорее.
- А ты?
- Сказал, что следователь прокуратуры запретил.
- Правильно! - хлопнул он меня по плечу. Плечо сразу заныло.
- В ответ он пообещал надеть мне наручники.
- Это дудки! - возмутился Виталик. - Я видел это дело. Вины твоей нет никакой, даже если бы и зафиксировали превышение скорости. Есть такое понятие - непреодолимые обстоятельства, - радостно пояснил он, - и любой юрист запросто докажет, что они были. А если Ровда вздумает по-своему, то есть прокуратура, которая контролирует соблюдение милицией законности, - лицо у Виталика стало важным. - Ничего у него не выйдет. Будь спокоен.
"Я так спокоен", - хотел ответить я, но передумал и в двух словах рассказал ему историю с телефонным номером. Даже показал его на дисплее трубки.
- Это зря, - сказал Виталик, посерьезнев, - Ровда обязательно проверит.
- Думаешь, он запомнил номер?
- У него память… - он задумался, но так и не нашел сравнения. - Он никогда телефонным справочником не пользуется - знает номера наизусть. Всех фигурантов по делам, даже если это было двадцать лет назад, помнит. Он же из розыска. Работал так, что все ворье области боялась приезжать в Горку. Это потом он стал начальником…
Виталик вздохнул. Я хотел спросить его, почему Ровда - начальник милиции оказался хуже, чем Ровда - сыщик, но в этот миг кто-то тронул меня за плечо. Дед Трипуз жестом руки позвал меня.
Мы вошли в дом. Он достал из шкафчика крестик на шнурке и надел его мне на шею. Кивнул на лик Спасителя на иконе в углу. "Нельзя без креста", - понял я и осторожно взвесил на ладони подарок. Крестик был медный, тяжелый, судя по форме и выбитому изображению - старинный.
- Спасибо, - тихо сказал дед Трипуз, и, взглянув в его обесцвеченные временем глаза, я понял, за что, вернее, за кого он благодарит…
Когда я вернулся во двор, запыхавшаяся Рита сидела на стуле и обмахивалась платком, а Виталик возился у магнитолы. Динамики врезали вальс, но Рита замахала на меня руками:
- Дай отдохнуть! С Дуней, Дуней танцуй. Видишь, заждалась…
Дуня обиженно насупилась, но, стоило мне подойти, засияла улыбкой. Виталик подхватил свою Свету, и они тоже закружились по двору. Сейчас разница в росте между ними была особо заметна, но нас Света не стеснялась. Она тоже пила медовуху…
- Я такая счастливая, такая счастливая, - радостно улыбаясь, сказала мне Дуня, легко двигаясь в так музыке, - у меня никогда не было такого дня рождения. Сколько гостей! Какие подарки! Вот! - она сняла с моего плеча руку и показала часики на браслете. - Это Виталик со Светой. А это - Рита! - она тронула мочку уха.
Я увидел изящную золотую сережку в форме маленького березового листика. Точно такой листик украшал мочку Риты в день нашего знакомства. Значит, поговорка о сережке из ушка была буквальной…
Мы кружились по двору под мелодию старого вальса Шопена, за столом одобрительно смотрели на нас дед Трипуз и Рита, Виталик что-то шептал на ухо своей невесте, в этой атмосфере всеобщего веселья казались нереальными события прошедших дней и даже сегодняшние…
* * *
Монастырь представлял собой замкнутый прямоугольник, главный вход в который лежал через двухколокольный храм в стиле барокко. Только это было протестантское, камерное барокко: из всей вычурности, на которую так богата была фантазия тех времен, архитектор позволил себе лишь прихотливые завитушки под крышами колоколен и лепное обрамление прямоугольника над входом, где когда-то радовала глаз храмовая икона. Внутри все было также просто и скромно. Наверное, в те времена, когда графы Чишкевичи отошли от протестантской ереси и вернулись в лоно католической церкви, здесь появились скульптуры на стенах, богато украшенная кафедра-голубятня на колонне и резной, крытый сусальным золотом алтарь. Теперь же стояли побеленные кистью квадратные колонны, а грубо сделанный из древесностружечных плит иконостас был увешан дешевыми бумажными образами разной величины.
Свечная лавка почему-то оказалась не в притворе, а внутри храма, слева от входа. Какой бы ни был священник в приходе, но храм есть храм, и я подошел. За барьером сидела худенькая женщина лет сорока, с миловидным лицом. Из-под белой косынки ее выбивались рыжевато-седые пряди. Она мило улыбнулась мне, от чего я сходу почувствовал к ней симпатию.
- Три свечки, пожалуйста.
Она завернула свечи в бумажку и подала. И спросила:
- Хотите подать записку за здравие или упокой?
- Лучше за здравие.
Пока я заполнял записку прямо на барьере, она с интересом рассматривала меня.
- Вы не местный?
- В командировке.
- Из столицы?
- Так точно.
- После столичных храмов, наш, конечно, не покажется, - вздохнула она и добавила: - Зато священник у нас такой, какого вы нигде не найдете!
- Да ну?
- Вот увидите! - торжествующе сказала она. - Только не уходите после службы…
Я расплатился и подошел к своим. Дуня и Рита, обе в платочках, стояли в сторонке чуть ли не у самого входа. Я протянул им свечи.
- Не буду их здесь ставить! - надула губки Дуня, а Рита виновато пожала плечами: - А я и не знаю как.
Я прошел по храму. Моей любимой Казанской Божьей Матери здесь не оказалось, и я поставил свечку у местного образа. Вторую зажег перед иконой Всех Святых, третью - перед алтарем. И с чувством исполненного долга вернулся к девушкам. Они с любопытством разглядывали публику. В этот субботний день ее собралось не слишком много - в основном старушки и немолодые женщины с сумками в руках. Снедь для освящения - кому для поминального стола, кому для больного.
Внезапно внутрь впорхнула стайка молодок в голубых одинаковых платьях до пят и таких же голубых платочках. Стреляя во все стороны глазами, они прошествовали к иконостасу и стали слева от солеи.
- Кто это?
- Монашки местные, - сердито сказала Дуня. - Блудницы вавилонские, как дедушка говорит. Живут они здесь. Считается, что Богу молятся, грехи наши замаливают. Ага! Эти замолят…
И, действительно, молодки в голубом меньше всего походили на монашек. Они с любопытством разглядывали прихожан, перешептывались и улыбались. Я поймал взгляд одной, миловидной и круглолицей, подмигнул. Она в ответ тоже подмигнула и хихикнула. Дуня посмотрела на меня с осуждением.
- Что-то немного народу, - сказал я, чтобы скрыть смущение.
- Раньше собиралась полная церковь, - вздохнула Дуня. - Но потом перестали ходить. Здесь в основном приезжие: из деревень, где церкви нет, или из других районов. На чудесника приехали смотреть… - она помолчала. - Раньше, когда в Горке церкви не было, по воскресеньям у деда собирались помолиться. Теперь снова стали…
От алтаря послышалась возглашение, и все в церкви притихли. Даже голубые монашки. Перед ними возникла немолодая женщина-регент, взмахнула руками, и "монашки" запели. Пели они неважно. Сбивались, забывали слова. Несколько раз священник косился в их сторону, и чувствовалось, что едва сдерживается.
Настоятель храма Преображения, извергнутый из сана Русской православной церковью и не принятый пока никакой другой, знаменитый отец Константин оказался брюнетом лет сорока, высоким (но все-таки пониже историка Акима) и грузноватым. Темные глаза на его одутловатом лице смотрели сумрачно и тяжело. Ему, действительно, приходилось несладко: служба шла без дьяка. Отец Константин сам произносил ектенью, сам возглашал: "Премудрость, прости!" и делал знак своему голубому хору петь тропари. Мне даже стало неловко: в какой-то мере я был виной того, что дьяк отца Константина (вернее то, во что он превратился) лежал сейчас в холодильной камере морга. Кто бы ни служил, но в церкви молятся Богу…
Мои девушки стояли у стены. Дуня - с недовольным лицом. Я даже пожалел, что взял ее. Но мы шли сюда не затем, чтобы просто полюбопытствовать: она была нужна. Рита рассматривала церковь и прихожан; чувствовалось, что православная служба ей незнакома. Я старался не выделяться (на меня и так посматривали): крестился, клал поклоны и даже пропел вместе со всеми "Верую" и "Отче Наш". Памятных записок в этот день подали немного, и служба закончилась быстро.
Но никто не ушел. Я увидел, как из притвора за руки ввели несколько женщин и поставили их перед солеей. Отец Константин, воздев руки горе, стал громко читать "Трисвятое".
- Замолчи! Замолчи! - вдруг завопил грубый хриплый голос, и я увидел, как одна введенных в храм женщин бьется в руках своих спутников. Голова ее вращалась чуть ли не вокруг шеи, я увидел белки без зрачков (глаза закатились под веки) и текущую изо рта пену…
- Замолчи! Замолчи! - хрипло закричали еще несколько голосов, и еще две женщины стали рваться из державших их рук. Они изрыгали ругательства, плевались, а одна упала на пол и стала биться в конвульсиях…
Меня передернуло. Но, как было видно, большинству прихожан это омерзительное зрелище оказалось не внове: они наблюдали за происходящим с интересом, а некоторые даже подходили, чтобы видеть лучше.
Среди этих любопытных я вдруг увидел рыхлое лицо и глаза-щелочки администраторши из гостиницы. Она смотрела на отца Константина с нескрываемым обожанием. Мне стало ясно, кто открыл Кнуру дверь номера Риты, и кто вытащил затем его, связанного, из ванной комнаты. Фанатично уверовавшая женщина, каких хватает в каждом приходе, способна и не такое…
Отец Константин невозмутимо продолжал читать молитвы, время от времени помахивая кадилом и окропляя беснующихся святой водой из белого пластмассового ведерка. После очередного такого орошения, та из одержимых, которая корчилась на полу, вдруг вскочила и схватила священника за горло. От неожиданности отец Константин выронил ведерко и кропило, зашатался. Он попытался сорвать с себя бесноватую, но та вцепилась намертво, хрипя, тянулась зубами к его лицу… В церкви все замерли в растерянности.
…Стремительная тень метнулась от притвора к солее и повисла на бесноватой. Та вдруг взвизгнула и разжала руки. Неизвестный спаситель рывком отбросил ее назад: одержимая рухнула на пол. Я услышал глухой стук: как будто пустой арбуз уронили - это голова ударилась о каменный пол. Бесноватая замерла на полу грудой тряпья. Спаситель обернулся…
Это была женщина из свечной лавки. Волосы ее выбились из-под съехавшей на затылок косынки, лицо перекосила гримаса. Столько злобы и ненависти было в ней, что стоявшие ближе к солее отшатнулись.
Отец Константин растерянно потер шею и пошел к выходу. Его неожиданная спасительница тоже исчезла. Прихожане сгрудились возле тела одержимой. Я подошел ближе, заглянул через головы. Ком тряпья все также недвижимо лежал на каменном полу: там, где должна быть голова, растекалась по темной плите красная лужица.
- Убили! - вдруг всхлипнул кто-то.
- А она сама? - возразил мужской голос. - Чуть священника не задушила, сила бесовская!
- Скорую надо бы вызвать, - растерянно предложил кто-то…
Я повернулся, быстро подошел к своим девушкам и вывел их наружу.
- Кто это был? - спросил Дуню, не уточнив, но она поняла.
- Райка. Попадья.
Меня вновь передернуло: не ожидал.
- Попадья сидит в свечной лавке?
- Так к деньгам ближе, - сердито ответила она. - Не надо нам было туда ходить. И без того все осмотрели бы.
…Мы обошли монастырь со всех сторон. Даже по узкой тропинке по-над берегом пробрались. Высокие узкие окна монастыря были прорезаны высоко над землей, даже сейчас, пять веков спустя, они были недоступны. Входов было только два: центральный, через храм, и один боковой, закрытый узкой стальной дверью.
- Здесь мы с Татьяной Сергеевной прошли, - нервно достав сигарету, сказала Рита, когда мы остановились у этой двери. - Там - сквозной проход в дворик, но есть лестница, мы поднимались по ней, потом спустились в подземелье. - Она порылась в сумочке и достала связку ключей. - Сама не помню, как они у меня оказались: то ли Татьяна Сергеевна дала, то ли я в суматохе положила…
Она не стала уточнять: и без того было ясно, что за суматоха случилась два дня назад.
- Идемте! - обнял я ее за плечи. - Отвезу вас домой. А мне еще к начальнику милиции…