Тринитатский, шедший следом, с полдороги обернулся и протянул мне руку: мол, идемте вместе, не бойтесь. Ладно, подумала я, если нас засыплет, напоследок будет хоть что почитать…
Далеко вглубь библиотеки мы, к облегчению моему, не пошли. Белые мелкоячеистые деревянные стеллажи, напоминающие пчелиные соты, выстроились от самой лестницы. Хозяин дома без видимых усилий достал откуда-то из середины шесть разнокалиберных томов в старинных задубелых переплетах и подал Максу. Два тома очень солидного вида, с позеленевшими металлическими застежками, Кунце даже открывать не стал - сразу вернул хозяину. Один взвесил на руке - и тоже вернул. Три остальных, более мелкого формата, осмотрел самым тщательным образом, едва ли не обнюхал. Провел ногтем по обрезу, похрустел над ухом бумагой; выхватил из кармана лупу-брелок, изучил пару латинских закорючек - вслед за тем, помотав головой, отдал все Тринитатскому обратно.
- Не то? - спросил отставной шеф-повар "Пекина". Он наблюдал за действиями гостя с нарастающим интересом. - Не Парацельс?
- Нет. - Макс печально развел руками. - Одна вроде похожа, но сорт бумаги, чернил, вид картинок… Нет. Не совпадает. В "Магнус Либер Кулинариус" не должно быть виньеток и буквиц, автору было не до них. И потом здесь везде символ кухонной соли - мизинец с ключом, а у Парацельса должен быть просто ключ…
Когда мы поднялись обратно из подвала, Тринитатский той же кнопкой вернул цельность столу, усадил нас вокруг, налил всем по чашке зеленого чая, пригубил из своей и сказал:
- Сочувствую вам, молодые люди. Так вы ничего не добьетесь. Чай был крепким, тон хозяина - веским. Не поспоришь.
- Большинство владельцев манускриптов, - продолжил Всеволод Ларионович, отпив еще глоток-другой, - уж я-то знаю, никогда не покажут посторонним своих хранилищ. Тут ваш покорный слуга скорее исключение из правил. Да и я бы вас, простите, без рекомендации Адама вряд ли пустил в свой подвал.
- И что же делать? - спросила я, скорее для порядка. Уж больно потерянный вид был у Макса. Даже злиться на него не хотелось.
- Мой совет - ищите не книгу, а ее проявления. - Тринитатский важно поднял палец. - Ищите следы. Вот что вам, Яна, известно, к примеру, о самих рецептах из этой "Магнус Либер Кулинариус"?
Судя по любопытству в глазах старого повара, он был не прочь обогатить свою практику еще какой-нибудь редкостной "свининой по-парацельски". Мне было неловко его разочаровывать. Но увы.
- Ничего о рецептах мне не известно. Вот он, - я кивнула в сторону Макса, - у нас изучил все источники.
- Детальных описаний я не нашел, - нехотя сознался Кунце. - Зудхофф и фон Бодштейн пишут только, что блюда, которые можно приготовить по той книге, унштандардлих. Нестандартные. Особые. Однако все биографы почему-то избегают конкретных описаний.
- Очень жаль, - огорчился Тринитатский. - Это сильно усложняет ваши поиски. И все-таки дело не вполне безнадежное. Слово "нестандартные" - не такая плохая зацепка. За последние пятьсот лет в мировой кулинарии многое, конечно, поменялось. В Европу и Америку пришла азиатская кухня, на Дальний Восток - африканская и европейская, в Россию - американская, на островах Океании отказались от каннибализма в пользу фаст-фуда. Но… - Хозяин допил свой чай и отставил чашку. - Но кардинальных сдвигов в мире не произошло и произойти не могло. А все почему? Природа, молодые люди. Язык человеческий остался языком, мышечным органом на дне полости рта. Вкусовых рецепторов не убавилось и не прибавилось. Вы можете насильственно внедрить картофель, и он приживется, станет модным, потом необходимым. Но вы не сможете сделать модным кушаньем опилки. Великие гастрономы оттого и считаются великими, что варьируют тот же стандарт, не меняя его в главном… Возьмите все меню всех ресторанов Москвы, возьмите в руки красный карандаш, вычеркните оттуда все тривиальное - и сколько блюд будет в остатке? Вот-вот. Совсем немного. Вы, Яна, прекрасная ученица Адама, я убедился, - вам и карты в руки. Прикиньте, у кого в Москве самые необычные первые блюда, мясные деликатесы, десерты. Действуйте методом исключения. Если ваша "Магнус Либер Кулинариус" действительно цела, как уверяет господин Кунце, и не используется где-нибудь в качестве гнета для бочковых огурцов - что в России возможно, - у вас есть шанс рано или поздно найти искомое…
Когда мы наконец распрощались с хозяином и мотоцикл выкатился обратно на Николоямскую, я услышала в шлеме бодрый голос Макса:
- Старик прав. Метод не быстрый, но реальный. А мы скоро можем начать искать эти необычности?
Ну нет, подумала я, больше ему из меня не сделать дурочку.
- Скоро, - пообещала я. - Очень скоро начнем. Как только герр Кунце поведает о том, о чем забыл рассказать вчера… Тормозите! - Я чувствительно ткнула в кожаную спину. - И снимите шлем.
Мотоцикл послушно прижался к обочине дороги. Макс повернулся ко мне, снял шлем. Дождался, пока я стяну свой, и спросил:
- А о чем я забыл?
Глаза его при этом были честные-честные.
- Ненавижу, когда мои клиенты мне врут, - сурово припечатала я. - Я не стала ничего говорить при Тринитатском, чтобы не грузить его нашими разборками… Слушайте, я же видела, как вы рассматривали те книги в подвале. И дурак бы понял, что вы с первого взгляда могли определить - похожа книга на нашу или нет. Откуда вы знаете про буквицы, про рисунки, про бумагу? Только не говорите, что вы и про это вычитали у вашего Зудхоффа, не морочьте мне голову!.. Словом, или вы сейчас скажете правду, или платите мне за день работы на вас - и ауфвидерзеен!
На арийском лице сию же секунду изобразилось полное раскаяние. Макс переложил шлем в левую руку, а правой коснулся груди.
- Я не собирался вам врать, - объявил он. - Я просто кое-что отложил на потом. Чтобы не тратить времени.
- Считайте, что "потом" наступило, - отрезала я. - Давайте.
- Может, хотя бы доедем до отеля? - взмолился Макс. - Тут не самое подходящее место для разговора.
- Нет, выкладывайте сейчас. Обочина - место вполне подходящее.
Кунце вздохнул, огляделся по сторонам и начал вполголоса:
- Однажды в мае я возился у себя в мастерской, а мой отец на веранде пил кофе. Это был понедельник - день, когда наше герцогство закрыто для туристов…
Глава двенадцатая "Сладко ль тебе, морда?" (Иван)
Чтобы замочить советника президента России по кадрам Ивана Николаевича Щебнева в его служебном кабинете, потенциальной террорист должен сильно постараться. Здешняя система личной безопасности всегда отличалась высокой степенью консерватизма и работала по принципу диода: вынести за пределы территории я мог при желании хоть Царь-пушку хоть шапку Мономаха, хоть черта лысого. А вот тести что-то, похожее на орудие убийства, - нет. Даже моего влияния не хватит. Любое смертоносное приспособление либо приспособление, готовое сделаться таковым, будет сразу обнаружено, задержано и нейтрализовано на границе охраняемого периметра. С этой целью обустраивались КПП, ставились рамки металлодетекторов, включались газоанализаторы, задействовалась телеметрия. Ради этой же цели платили хорошую зарплату десяткам охранников, от дежурных прапорщиков с доберманами до надежных Гришина и Борина. Все было учтено, включено, жужжало, мигало лампочками, блестело никелем, бдило, рычало и гавкало.
В общем, никаких серьезных причин для беспокойства у меня не было. Ни малейших. И то, что мне уже целых двадцать пять минут не дает покоя большой бумажный пакет в полуметре от кресла, где сидела моя теперешняя гостья, следовало списать на легкий невроз. Такие неврозы охватывают всякого государственного чиновника при контактах с антигосударственными существами.
В принципе, размышлял я, опасения мои небеспочвенны. Толстой бабушке русской демократии Валерии Старосельской не западло принести в мой кабинет все что угодно. Вплоть до гремучей змеи. Ее и металлодетектор не заметит, да и пес, натасканный на взрывчатку, может ушами прохлопать. Неплохо бы вспомнить, есть ли в моей кладовке средства индивидуальной защиты от змей. И какие бывают средства от змей? Чем пользуются змееловы? Кажется, брезентовыми перчатками, стальными удавками, сачками. И еще на змей охотятся мангусты. А кстати! Сколько надо времени, чтобы найти и доставить в мой кабинет небольшого мангуста?..
- …Вы чего там, заснули? - донесся до меня громкий скрипучий голос. Словно старые дверные петли не смазывали по меньшей мере лет двадцать. - Эй, опричник! Вы меня совсем не слушаете!
Я отвлекся от раздумий на змеиную тему и вежливо ответил гостье:
- Отчего же, я внимательно вас слушаю.
- И о чем я только что говорила? - Толстая бабушка Лера вела себя так, словно она была школьной класснухой, а я неисправимым двоечником и хулиганом. - Вам нетрудно будет повторить?
Ваню Щебнева, однако, голыми руками не возьмешь. Думая о своем, я краем уха улавливал звуки у себя в кабинете. По такой простой схеме работает диктофон: в смысл не вникает, но все фиксирует автоматически, пока есть пленка. Прокрутить запись можно после.
- Вы, Валерия Брониславовна, - сказал я, - в частности, говорили о том, что я злодей, что вы ненавидите меня, мою должность, мое рабочее кресло, что вы с радостью увидели бы мою смерть, смерть моих детей… их, кстати, у меня пока нет…
- И не советую вам их заводить, - быстро вставила Старосельская, - если вы помните судьбу детей Геббельса…
- …что намоем лбу народы читают проклятия, что я ужас мира и стыд природы. По-моему, все… Ах да, чуть не забыл: еще я упрек
Богу на земле! Вот теперь, кажется, ничего не пропущено. Насчет упрека Богу вы здорово придумали. У вас талант к стихосложению.
Я знал, конечно, чьи стихи пересказывал сейчас своими словами. Но почему бы маленечко не поиграть в юного невежду?
- Это все придумано не мной, - гордо проскрипела дверь русской демократии, - и относится не к вам. Это Александр Сергеевич, чтоб вы знали. Пушкин. Ода "Вольность". 1817 год. А вы, Щебнев, как я и предполагала, неуч… Впрочем, - добавила она, - память у вас хорошая, она вам пригодится. На новом Нюрнбергском трибунале вы сможете наизусть огласить весь список преступлений вашего режима против свободы слова, демократии и прав человека. Вам дадут немного, лет пять… Глядите-глядите, он уже трусит!
- Не-а, - честно сказал я. - Промазали. Трибунала я не боюсь.
- Значит, вы меня боитесь, - сделала вывод мученица догмата. - То-то я смотрю: у вас на столе ни ручек, ни карандашей, ни паршивой вазы с цветами. Только одна плевая пепельница в углу. И кофе, я заметила, принесли в пластиковых стаканчиках, чуть теплый. А кресло мое к полу наверняка привинчено.
- Не привинчено, - возразил я, - это ни к чему. Оно и так, знаете ли, очень тяжелое. Катать можно, а поднимать надорветесь.
Валерии Брониславовне трудно было отказать в проницательности. Я и впрямь распорядился не искушать гостью и заранее обезопасить наш разговор. С нее бы сталось плеснуть горячим кофе мне в лицо. Или, точнее, в моем лице ошпарить весь нынешний режим.
- Боитесь! - самодовольно повторила Старосельская. - И это правильно. В советской карательной психиатрии были не только свинцовые мерзости, была от нее и кое-какая польза. Все, кого гэбня гноила в дурке, кому припаивала "вялотекущую шизофрению", получали пожизненную справку. С нею нас в отряд космонавтов не возьмут, зато порог ответственности на нуле. Мы психи, мы ни за что не отвечаем. Я могу сейчас взять со стола вот эту мраморную пепельницу, открыть окно и выкинуть ее. Или жахнуть ее прямо в стекло… и мне ничего не будет.
- Жахните, сделайте себе приятное. И вам ничего не будет, и стеклу тоже. - Я подвинул пепельницу в ее сторону. - Это не мрамор, это розовый туф. Окна у нас в здании не открываются, стекла бронебойные. С трех метров из пушки не пробьешь.
Старосельская втянула носом воздух кабинета и догадалась:
- Воздух свежий - из кондиционера?
- Разумеется, из него, - кивнул я, - просто его не видно. А вы что хотите? У нас закрытый режимный объект, здесь только кондишены. Иной раз, не поверите, самому хочется открыть окно, перегнуться через подоконник и - р-р-раз! - плюнуть от души в народ… Но нет. Конструкцией даже форточки не предусмотрено.
- Совести у вас не предусмотрено, вот что, - вынесла гостья суровый вердикт. - И как только ваш язык повернулся говорить такое? Вы еще молодой, а уже закоренелый негодяй.
В оскорбленном ее тоне я, однако, расслышал легчайшие, почти невесомые мечтательные обертоны. Идея плюнуть в свой народ, думаю, не раз посещала даже стойкие демократические мозги.
- Но, может, я еще успею исправиться и искупить вину? - предположил я. - Где-нибудь на ударных стройках капитализма?
- Э-э-э… возможно, - одарила меня шансом бабушка русской демократии. - Но учтите, со сроком я промахнулась. Пять лет для такого, как вы, мало. Вам для исправления дадут все десять… - Тут Валерия Брониславовна вспомнила о гуманизме и прицепила к громыхающему бронепоезду маленький передвижной ларек. - Зато, когда сядете, я вам, так и быть, отправлю продуктовую передачку. Колбасы какой-нибудь. Или вкусных пирожных, наподобие этих. - Она мотнула головой в сторону своего бумажного пакета.
Я не скрыл улыбки: вот, значит, какая "змея" пригрелась в пакете! Мадам Старосельская, представьте, думает о политике не двадцать четыре часа в сутки. Она, оказывается, тоже человек. И, как большинство нормальных землян, любит сладенькое.
- И не мечтайте! - тут же заявила бабушка русской демократии, поспешно придвинув ногой пакет поближе к креслу. Улыбку мою она истолковала неправильным образом. Вообразила, будто я покушаюсь на ее десерт уже сейчас. - Ишь какой хитрый! Эти десять штук я взяла для себя, руки прочь! Пока вас еще не посадили, вы их сами в состоянии купить, хоть целый грузовик. На Шаболовке, чтоб вы знали, есть частная кондитерская. Хозяева - очень достойные люди. Муж и жена, потерявшие почти все зрение под гнетом коммуняк. Пирожные у них выходят чуть-чуть подороже, чем в Елисеевском, но я стараюсь покупать только там, у Черкашиных.
- Понимаю-понимаю, - сказал я. - Из принципа.
- Да вы-то, кремлевский мальчик, вы-то чего понимаете в принципах? - высокомерно одернула меня Старосельская. - Вам сколько лет? Небось и тридцати нет?
Чем неудобны быстрые карьеры, вроде моей, так это люфтом между внешним видом и должностью. Ты уже давно полновесный советник главы государства, а выглядишь еще сопливым референтиком.
- Мне тридцать два, - уточнил я.
- Ну, это несущественно, - махнула пухлой рукой Валерия Брониславовна. - Год-два роли не играют, если это, конечно, не тюремный срок. Когда нас гноили в лагерях и психушках, вы, Щебнев, в пятом классе изучали "Малую землю" Брежнева. Мы жизнью и свободой платили за буржуазные ценности, а потом такие, как вы, влезли на готовое и норовят теперь все захапать. Принципы, понимаешь, как бы не так… При чем тут принципы? Это обычные законы правильного капитализма, по фон Хайеку не по Марксу. У тех кондитеров с Шаболовки товар просто лучше - и весь секрет.
- А чем же он лучше? - спросил я.
- Практически всем, - откликнулась поклонница буржуазных ценностей. - Ассортимент шире, качество выше. Вот я и реализую священное право выбора, пока ваша кодла еще не полностью его отняла у россиян. К тому же толстые женщины за пятьдесят имеют преимущество перед худыми и молоденькими: не надо трястись над лишними калориями. И никто, - моя гостья грозно возвысила голос, - никто, даже ваш президент-узурпатор, не запретит мне есть то, что я захочу, в тех количествах, в каких я захочу, и в то время суток, когда я захочу.
- Боже упаси препятствовать вам в еде! - Внутренне я содрогнулся. Ни декабристов, ни Герцена, ни лиха у нас в стране лучше не будить. С нашим пещерным уровнем пожарной безопасности даже синичка способна море зажечь. Мы еле-еле убереглись от "цветочных" революций, нам только "революции пирожных" не хватает до полного счастья. - Пожалуйста, кушайте на здоровье. Можете хоть сейчас приступать, я и звука против не издам…
К этим словам сейчас же, как по заказу, прибавился посторонний звук - стрекотанье внутреннего телефона. Ага, труба зовет. Я наскоро состроил из своих щек, губ и носа извиняющуюся гримаску, поднял трубку, приложил ее поплотнее к уху и сказал:
- Да, Софья Андреевна, да. Кто-то меня очень хочет?
- Крысолов полчаса уже висит на линии, - сообщила Худякова. - Это все из-за тех двух альпинистов, Шалина с Болтаевым. Он говорит, что "Любимая страна" имела виды на обоих. Им почти уж выписали партбилеты, ждали только подходящего момента. И тут вдруг погодинцы увели героев из-под самого носа…
- Постойте, вы же сказали, что их еще не спасли! - удивился я.
- В том-то и дело, что не спасли, - подтвердила секретарша. - Может, им вообще не удастся помочь. Час назад по "Эху" сказали, что ветер внезапно усилился, и расчистка завала приостановлена.
- Так чего же ему, чудаку, неймется? - Я побарабанил пальцами по крышке стола. - Ладно, переключите его на мой аппарат. Но перед этим скажите, что у меня важный гость. Пусть он покороче.
За те пару секунд, пока Софья Андреевна соединяла меня с лидером "Любимой страны", я успел бросить взгляд на важную гостью. И увидел, что она зря времени не теряет: уже распаковала на своем краю стола пакет с пирожными и затеяла смотр сладкого богатства.
Были здесь эклеры с кремом цвета брусники и брусничные корзинки с мармеладом и цукатами. Было нечто круглое апельсинового цвета и что-то треугольное, явно шоколадного происхождения, опять-таки с целой горой крема. Особняком лежали коричнево-желтые кубики типа "наполеона", но с разноцветной желеобразной начинкой. А еще были снежные комья взбитых сливок, обнимаемых хрупкими бежевыми вафельными рожками. Не знаю, каково это на вкус, однако смотрится крайне завлекательно. Слепцы Черкашины, пострадавшие от большевиков, и вправду, похоже, знатные кулинарные мастера…
- Иван, так нельзя! - возник в трубке обиженный бас Сени Крысолова. - Скажи этому голодающему Поволжья, ну Погодину, чтоб не борзел. Те два горных козла, Шалин и Болтаев, - наш креатив. У нас и оба варианта для них были проработаны: первый - радостная встреча, а второй - церемония прощания, если не откопают. Мы уже оплатили воздушные шарики, серпантин, духовой оркестр, венки и митрополита, и тут - такая подляна от "Почвы"… Ты же куратор проекта, вели им все отыграть назад!
- И как это ты себе практически представляешь? - развеселился я. - Чтобы они их так же заочно исключили, что ли? И с какой, мил человек, формулировочкой? "Ввиду неучастия в делах партии"?
- Сами они заварили кашу самим и придумывать, - угрюмо сказал Крысолов. Сеня не был расположен шутить над своей же глупостью.
- Ну а дальше будет что? - продолжал я допытываться у него. - Представь, они свободны, и что потом? Вы их сразу примете, чтобы через день похоронить? А вдруг они уже сейчас - того-с, а? Лежат в снегу, холодные и дохлые? Ты же, Сенечка, с этими альпинистами опасный прецедент создашь: партия власти растет за счет мертвецов! Мы и глазом моргнуть не успеем, как все прочие партии кинутся записывать к себе покойных тетушек и дядюшек. А там и до избирательных участков на кладбищах недалеко…
- Стало быть, помогать ты отказываешься, - надулся Крысолов на другом конце провода. Я прямо наяву увидел, как обиженно топорщатся его белогвардейские усы. - Имей в виду я могу и выше постучаться. Ты, в конце концов, не последняя инстанция.