Как улыбнулась, совсем я голову потерял. Глаз от нее оторвать не могу. Чего говорю - и сам не ведаю.
- Ты сходенки сбросить вели. Как подымусь, так и скажу. Негоже, при всех-то.
- Что ж ты такое сказать хочешь, что при всех негоже? - еще пуще улыбается.
А я и сам не знаю. Авось, думаю, кривая вывезет.
Подала она знак, сбросили сходни. Отпустил я канат, взошел. Она ручку выпростала из рукава широкого, плавно так повела, ровно лебедушка крылом, проходи, мол. Я же, как ручку ее увидел, столбом встал; потому - перстень у нее на пальце, с Алконостом из камня самоцветного. Разом все вспомнилось, будто вчера случилось.
Заметила она, что меня в оторопь привело, перестала улыбаться.
- Аль прежде видел? - спрашивает.
- Не без того, - отвечаю.
- А чей он, ведаешь?
- Может, и ведаю… Откуда он у тебя?
- А ты кто таков собой, чтобы спрашивать?
- А такой… Может, этот самый перстень, он мой был…
- Ах, вон оно как… - Призадумалась, на меня глядит.
Святогор неожиданно прервался, чуть приподнялся на стременах и приложил ладонь к глазам. Илья проследил глазами направление его взгляда, но увидел разве что маленькую темную полоску далеко в небе.
- Змей, - совершенно будничным голосом произнес Святогор. - Давненько не видел…
- Змей? Какой змей? - не сразу понял Илья.
- То есть как какой? Вестимо, тот самый, которого в народе Горынычем кличут. В горах моих живет, далече отсюда. Давненько не видел.
- Вот так прямо и живет? - удивился Илья. - Что ж ты его… не того?..
- Живет себе, и живет. Мне не досаждает, я его и не трогаю. А ты что думаешь, мне его на цепь посадить? Дом сторожить?
- Он же… Он же в землю нашу летает, народ губит, села разоряет…
- Сам видал, али люди брехали? - насмешливо глянул в его сторону Святогор. - Ну, так кого разоряют, тот пусть сам о себе и обзаботится. А мне змеи не мешают…
Не понимает Илья. Как же так получается? Народ Святогора первым богатырем почитает, - ну, может, не первым, одним из первых, - а ему до народа и дела нет. Сам по себе. Забился в горы и живет, в ус не дует. Оно, конечно, через горы эти ни один враг не сунется, да только не потому, чтоб богатырь за землю стоял, что его породила, а потому, что досадить боятся. Чудно… Спросить хотел, напрямки, а против воли вырвалось:
- С бабой-то, что дальше приключилось?
- С бабой-то?.. А ничего… - Святогору то ли не хотелось припоминать, то ли рассказывать, то ли змей его мысли в сторону увел. - Украл я ее, как положено. Дружину ее побил немного, ладьи поломал. Не в Киеве, конечно, когда в обратный путь отплыли. Я за ними берегом последовал, и когда они к берегу пристали, тут и украл. Сказал ей, как все было, и про кузнеца не утаил, как он мне судьбу выковал. И она мне рассказала, как лежала в тереме во гноище, как водили к ней лекарей всяких-разных, - ни один с хворобой ее не справился. А потом, - она уж вроде как отходила, - какой-то молодец ударил мечом по коросте, что тело ее покрывала, та и спала. Это ей слуги рассказывали, - они из углов да щелей выглядывали. Даже след от удара остался. Стала она с той поры выздоравливать, скоро совсем оклемалась, ровно родилась заново. И положила она о ту пору зарок себе наистрожайший - уж коли и суждено ей выйти замуж, так пусть же суженым ее станет тот самый молодец. А найти его - по перстню собиралась, что он на столе оставил. Сама она богатствам счета не знала, вот и построила ладьи, дружину набрала, торговать стала. Так оно проще молодца найти, потому как слава о красоте ее за сто верст впереди бежала. Ну да и силушкой не обижена, за себя постоять может; сказывала, как-то раз подъехал к ней какой-то соискатель, мой это перстень, мол, нашла, кого искала. Так она его в бараний рог скрутила, даром что подковы гнул, ровно прутики ивовые. В общем, к чему это я? А к тому, что коли уж ты попросил кузнеца судьбу себе сковать, не бегай ее, все равно не убежишь.
- Да я и не просил вроде… Думал, вы надо мной надсмехаетесь, - сказал Илья. - А что, ежели вернуться? Я мигом - туда и обратно… Объясню…
Святогор расхохотался.
- Коли б кузня та простая была, может, и вернулся бы. Да только нет тебе к ней дороги, пока срок назначенный не минует. Сколько он тебе сроку назначил? Год? Вот через год - любую дорогу выбирай, каждая к кузне приведет; а до той поры - и не пытайся.
* * *
…Чем Илья Святогору глянулся? А может и не глянулся вовсе? Может, лишние руки в хозяйство на время заполучить решил? Про то не ведомо; только согласился богатырь обучить Илью искусству воинскому, а заодно навыкам разным, которые тот, по причине немочи своей многолетней, освоить не сумел. Где грубая сила требуется, там пожалуйста. А вот, скажем, косьба? Тут рукоятку надобно правильно на косовище расположить, пятку к земле прижать, чуть приподнять лезвие - и повернуться телом вполоборота. Не руками тащить косу по земле - телом вести. Оттого-то у неопытных косцов поначалу поясницу и ломит, али ладони в мозолях. Ну, про то, как острие в землю со всего маха вгоняют, и говорить нечего. А Илья - чем хуже прочих? Не один десяток раз косу из земли вытаскивал, сколько кочек смахнул, - не счесть, пока получаться стало.
С конем обращаться - тоже уметь надобно. Прежде чем потник положить, спину обтереть надобно, посмотреть, нет ли натертостей. Ремни седельные строго подогнать: послабже - соскользнет седло, посильнее - задохнется конь. Опять же уздечка. Сколько пальцев должно помещаться между горлом и подбородным ремнем? А сколько между ремешком и челюстью? Не так все просто.
Да и ездить - целая наука. Конечно, ежели надобно, чтобы конь, помимо прочего, твоим боевым товарищем был. Как команды ему подавать, голосом ли, движениями рук и ног. Как в седле держаться, чтобы не слететь. Здесь тоже довелось - и падать, и место себе, что с седлом соприкасается, поотбить.
С воинским искусством - то же. Поставит Святогор, к примеру, колоду, махнет мечом - та и рассыплется надвое. Махнет Илья - зазвенит меч, да и отскочит, хорошо еще, ежели ладонь не вывернет. И булава. Казалось бы - дубина дубиной, махай себе, - поберегись, коли голова дорога; только Святогор приложит колоду - та крякнет и осядет, а у Ильи - отлетает булава, точно по камню хватил.
Или вот лук. Тоже искусство - наложил стрелочку, натянул тетивочку, и пуляй себе. Главное - посильнее натянуть, чтоб подальше стрелка полетела, да покрепче держать, чтоб лук не выронить. Ну, и прицелиться, конечно. А только попервой тетивочка та самая так Илье по запястью шваркнула, чуть не взвыл. И оружие выронил, от неожиданности, и куда стрела улетела - не заметил. Только Святогор пуще в другой раз хохотал: это когда Илья на скаку выстрелить попытался. Допрежь он все луком цеплялся: то за седло, то за самого себя, а тут вскинул, да и не удержался в седле, так грохнулся - земля содрогнулась…
Копье тоже… Приспособил Святогор вроде как чучело, только из толстого ствола. Привязал поперечину; с одной ее стороны днище от бочки приспособил, с другой - дубину на веревке. Мчится Илья, копье наклонив, чтобы в днище посильнее да поточнее ударить; а как ударит - повернется чучело вокруг себя, и дубиной по всаднику угодить норовит. Коли что не так - как раз дубиной и приголубит.
Тяжко идет ученье, ох, тяжко. Даже и не думалось, что так оно будет. Однако ж понемногу дается.
Одно Илью смущает. Славяна, жена Святогорова. Прошло время, примечать стал: как только нет того поблизости, - и рядышком пройти норовит, и заденет слегка, и глазами поведет, и голову наклонит особенно как-то. А Илья, он из камня сделан, что ли? Али слепой, али к красоте бабьей нечувствителен? Вот и мается, не знает, как поступить. И Святогору не скажешь, потому - сказать особо нечего, и ей - посмеется, ишь, чего удумал…
Бегут дни, один на другой похожие; только тем и отличаются, что на дворе. Оно, конечно, в хорошую погоду и по хозяйству, и искусству воинскому, и прочим навыкам обучаться куда как сподручнее, нежели под ветром и дождем. Только ведь ни враг, ни нужда не спрашивают, когда придти; посему - завсегда быть готову встретить их надобно. Мужает Илья, матереет. Не просто силушку в себе чувствует, разухабистую да вольную, - разумной силушка становится, расчетливой, не бежит поперед головы. Уменья прибавилось. Видели бы его отец с матерью…
Гнать старался от себя мысли о родителях. Соскучился очень. Как-то они там, без него? Вот, кончится ученье, первым делом - домой отправлюсь. Сколько там еще до назначенного кузнецом сроку осталось? Потому как решил для себя: в тот день, что кузнецом назначен, поклонится Святогору до земли и распрощается. Не век же в учении да гостем, пора и честь знать. Дальше уж как-нибудь сам.
* * *
…Вот он и настал, наконец, день долгожданный. Совсем уж Илья мыслями измаялся. Не то, чтоб совсем уж оперился, а так, едва на крыло стал. Худо-бедно за себя постоять сумеет. И не только за себя. Оно, конечно, далеко ему до Святогора, ну да ничего, с опытом наверстается. Слова осталось правильные подобрать, чтоб не обиделся. И со Славяной так распрощаться, чтоб не подумала, будто он от нее бежит. Пока к кузнецу да обратно, есть время подумать.
Позавтракали, собрались, в путь подались. Святогор привычно по сторонам поглядывает, не нарушил ли кто владений его, а Илья все слова ищет правильные. Только не выходит никак. Больно уж неловко получается: чем таким может он отплатить за учение, за привет? То, что по хозяйству помогал, так это не в счет. Вот коли б битва какая приключилась, чтоб помочь, из беды выручить - это да. Так ведь, как назло, разогнал богатырь всех королей и иже с ними, если и идут куда походом, горы эти, небось, за сто верст стороной обходят.
Тут Святогор осадил коня, повернулся в сторону утеса голого, застыл. Илья тоже глянул, но ничего не увидел: скала себе, и скала, площадка ровненька, деревца чахлые за камень зацепились. Полно здесь таких. А только Святогору такое видится, что Илье разглядеть не под силу.
- Чего там? - спросил.
- Не пойму, - отвечал Святогор. - Странное что-то. Слухи были, водятся в горах силы какие-то грозные, неведомые, которым и названия нету. Никогда с такими не встречался. Не они ли пошаливают? А ну-ка, глянем…
Ближе и ближе подъезжают. Осторожничают. Больно близко тропа к обрыву вьется. Не то, чтоб узка, а коли что не так… Даже думать не хочется, что будет, коли не так… И видит Илья, что прежде от взора его пряталось - камень какой-то к скале на площадке притулился. Будь один - он и не заметил бы, а заметил - так и пускай себе лежит, есть-пить не просит. Не то - Святогор. Вот уж воистину - хозяин. Приметил непорядок.
Это уж когда на площадку выехали, понял Илья слова Святогоровы. То, что издали камнем простым виделось, домовиной оказалось. Старой на вид, но прочной, дубовой должно быть, от времени прочнее камня ставшей. Обычного размера. Крышкой прикрыта. А по крышке - вырезано что-то непонятное. Доводилось Илье видеть письмо - это когда по бересте, скажем, или по чему еще, значки выводят, буквами именуемые. И такой силой обладают эти самые значки, что кто владеет этой самой премудростью, тот про что хочешь кому хочешь за тридевять земель все расскажет, будто с глазу на глаз, - ехать не надобно. Достаточно бересту эту самую послать. Только те, что Илья видел, и те, что на крышке - не похожи вроде.
Спешились оба, осматриваются. Никаких следов. Домовина - и все. И так смотрели, и эдак - ничего не высмотрели.
- Ты, Илья, в сторону стань, - пробормотал Святогор. - И держи меч, али булаву там, наготове. Я сейчас крышечку-то возьму, да подвину. Коли что оттуда выпорхнет, так ты не зевай - бей без промаху. Потом разберемся, что да как.
- Стоит ли, - усомнился Илья. - Может, не живой там. Негоже беспокоить.
- Негоже бросать вот эдак-то, посреди скалы. Взялся упокоить - так и упокой по-человечески. Ежели не живой окажется, сами упокоим, как подобает. А ежели сила какая злая, - попотчуй ее без жалости.
- А ну как пустая? - спросил Илья.
- Да кому оно понадобилось, пустую домовину в гору затаскивать? Готов?.. Поглядывай!..
И прежде, чем Илья толком сумел приготовиться, толкнул крышку в сторону и отпрянул. На вид тяжелая, крышка подалась легко, ровно перышко, обнажив под собой пустое пространство. Святогор, отмахнувший сжатую в кулак руку за спину, готовясь разить, крякнул.
- Вот тебе и на, в самом деле пустая… Что за напасть!..
- Далась она тебе, - досадливо поморщился Илья. - Лежит себе, и лежит. Как бы нам к кузнецу не опоздать…
- Не опоздаем…
Святогор еще раз оглядел домовину, хотел, видно, ногой пнуть, потом раздумал, к коню направился.
- Ладно, будь по-твоему…
Уже собрался было в седло, но замешкался. Расхохотался.
- А ну-ка, полезай в домовину. - Это он Илье.
- Зачем еще? - удивился тот.
- Полезай, полезай, не бойся. Я, ежели что, ее по щепочкам разнесу. Засаду устроим. Ты вовнутрях будешь, а я тут снаружи прилягу, будто неживой. Как кто явится, знак подам. Нельзя же вот так просто, взять, и уехать, не разобравшись.
- На обратном пути глянем, - пытался урезонить его Илья. - А то, может, не тот явится, кого ждем… Ну, может, он не живой, хозяин домовины-то…
Но Святогора было не остановить.
- Нешто это видано, чтобы не живые по свету белому шастали? Это детишек неразумных пугают, да и те не очень-то боятся. Нет уж, коли умер, так умер. Полезай, говорю. С час покараулим. Не заявится никто, дальше подадимся. Как и говоришь, на обратном пути глянем.
Очень не хотелось Илье в домовину ложиться. Не то, чтобы боязно, а все ж таки не по себе. Вот ведь незадача, попала вожжа Святогору под эту самую… под кольчугу. Ладно, час полежать, это не на веки вечные.
Улегся Илья, Святогор крышкой накрыл, повозил, прилаживая.
- Ну что, удобно тебе? - спрашивает. - Дышится?
- Удобно, - буркнул Илья. - Ты давай тоже, в засаду…
Снаружи громыхнуло; должно быть, Святогор, изображая неживого, грохнулся, как стоял. И затих.
Лежит Илья, прислушивается. Скучно. Не поймешь, сколько и времени прошло, скоро ли вылезать. Потихоньку лаять себя начал, что поддался Святогору. Ребячество учинили, ровно дети малые. Как вдруг…
Показалось Илье, будто разверзлось у него под спиной, будто проваливается куда-то. Захолонуло сердце, вскинул руки, чтобы крышку сбить, - ан не руки у него, крылья. И не в домовине он более, в небе синем. Высоко-высоко. Среди стаи птичьей. И сам он вроде не человек, а птица. Радостью переполнен, волей, свободою. Парит вместе с другими к горам дальним.
Только это всего лишь показалось, что дальние. Первая придвинулась - и не заметил как. Нет вершины у горы. Вместо нее - огонь живой полыхает, во все небо. Жар нестерпимый. Некоторые птицы, что впереди летели, вспыхнули коротко, - и нет их. Остальные же - не боятся и не сворачивают, летят в огонь, ровно и не огонь это вовсе. Илья, хоть и страшно ему стало, за ними держится.
Миновали гору. Дальше летят. Не заметно, чтобы птиц меньше стало. И огня не заметно было: так, сияние какое-то вокруг, вовсе не жаркое…
Одну миновали - вот уже и вторая, ничуть не меньше первой. По склонам ее, будто смола течет. Медленно так течет, пузырями покрыта. Воздух над смолой колышется, не иначе как испарениями пропитался. Камнем падают вниз некоторые птицы, остальные же - не боятся и не сворачивают, прямо путь держат. Страшно Илье, а не отстает.
И эту миновали. Третья надвигается, тоже как смолой текучей покрытая. Пригляделся Илья - нет, не смолой, змеями. Такими огромными, что и сказать нельзя. Поднимают вверх головы, шипят так, что уши закладывает. Замирают крылья распластанные у некоторых птиц, так и летят вниз, распластанные, навстречу пастям разверстым. Остальные же - не боятся и не сворачивают, машут себе крыльями.
Позади остались горы. Впереди - синь моря-океана, только вдалеке, на самом горизонте, темнеется что-то. Думал, далече лететь, ан нет, совсем скоро хорошо видно стало. Остров стоит посреди безграничной водной глади. Камень огромный на острове том, белый-белый. Два потока из-под него выбиваются и в море текут. Один светлый-пресветлый, другой - чернее черного. Не видел таких камней прежде, однако ж безошибочно знает - Алатырем камень тот в народе кличут. Настолько большой, что и сказать нельзя. Только рядом с тем деревом, возле корней которого приспособился, почти не заметен. Вознесло дерево то крону свою пышную на высоту недостижимую, раскинулась крона во все стороны не иначе как на полмира. Справа средь листвы на дереве том один дворец золотом сияет, прекраснее которого в целом свете не сыщешь, коли влево не посмотреть. Там такой же прекрасный, но серебряный. И какой из них лучше - сказать невозможно. Пока на один смотришь, - он лучший, а стоит взгляд перевести, - да нет же, этот!.. Ближе подлетают, уже и иных птиц, на ветвях сидящих, разглядеть можно. Думал прежде, сказки народ сказывает, на потеху, а оказалось… Вон она, Гамаюн-птица, а вон - Сирин. И Алконост, и Стратим, и еще какие-то, чьих прозваний не ведает.
Ближе и ближе дерево. Уже и листочки на веточках видны. Чувствует Илья, вроде как подустал немножко, пора бы и отдохнуть, не все же крыльями махать. Присмотрел себе веточку, к ней устремился. Только было лапы вперед выставил, чтобы половчее ухватиться, да листочек махонький, что на веточке рос, раздался разом во все стороны, так что Илья сквозь него мимо веточки махнул. Глядит вниз, и глазам своим не верит…
…На одном из холмов приречных примостилась деревенька невеликая - дворов тридцать. Спряталась посреди лесов да дубрав, только с реки и разглядишь ее. Ладненькая да аккуратненькая, сколько здесь простояла - кто ведает? Избы, сараи, постройки хозяйственные…
Ажно сердце к горлу подбросило, слезы на глаза навернулись. Как же не узнать родимых мест-то? Вон она, изба родимая, а рядом с избой… Да неужто деды его родные? Молодые, сильные, головы задрали, приметили, руками призывно машут. Узнали. Даже в птичьем облике узнали. Крикнул Илья в ответ, крылья сложил, чтоб побыстрее…
Как вдруг…
- Ну ты чего там, заснул, что ли? - прогремел голос Святогора.
Слетела в сторону крышка. Открыл глаза Илья - и сразу зажмурил от яркого света. Головой трясет, в себя приходит.
- Вылазь, чего разлегся!.. Нет никого, только время понапрасну потратили…
Вылезает Илья, и вид у него такой очумевший, что даже Святогор заприметил.
- Что это с тобой? - полюбопытствовал.