На следующий день - сызнова все повторилось. Только ему в этот раз потруднее стало. Те, что вчера красный товар выложили, сегодня все остатки по сусекам поскребли да повынули. Иной с изъяном, иной с гнильцой - так за него и цена пустяшная. Покачал головой Садко, однако ж и этот купил. Ну, и другой тоже, до которого давеча руки не дошли.
На третий день, кутерьма великая поднялась. Солнышко, оно быстро по небу бежит, гость приезжий уже и не торгуется особо, большей частью запрошенную цену платит, только и на торг выставлять нечего. Все амбары-закрома начисто выметены. А Садке и горя мало; знай себе похаживает, да покрикивает: у меня, мол, и половина казны не истратилась, что ж мне, с пустыми руками домой возвращаться? Эк, куда хватил! С пустыми руками. Это ж сколько ладей нужно, чтоб все увезти, им тут нахапанное?
На четвертый день снова пошел Садко по рядам. А там - шаром покати. Народ диву дается, гости руками разводят. Хоть и нет охоты признать, что спор проигран, а супротив очевидного не попрешь. Все приезжий выгреб, ничего не оставил. Разве что горшки побитые в горшечном ряду. Он и их купить хотел, да народишко подразозлился маленько. Ишь, чего удумал! Пойдет гулять присказка по земле, что, мол, "новгородцы горшками битыми торговали", прилепится какое-никакое прозвище, вовек не забудется. Даже побить Садка собирались, да Ильмень спас. Сам на торги заявился, пристыдил. Сколько, мол, вы от меня добра видели, а ни разу ничем не отблагодарили, даже весточку от сестрицы родимой, и той не привезли, а сколько из вас по Волге ходит?.. Повинились люди. И перед Ильменем, и перед Садком. Тот им товары купленные обратно возвернул, а про деньги, что плачены были, Ильмень сказал их обратно в озеро бросить. Бросили. И что ж? А то, что побежали деньги, едва воды коснувшись, рыбой большой и малой… Отстроили Садку хоромы и прочий почет оказали, что прописано было, и уж с той поры, как кто на Волгу собирается, непременно весточку ей у Ильменя спрашивает, а как обратно возвращается, у сестры - для брата. Ну, и подарки какие преподносят. Так-то вот…
* * *
Только байки байками, а сыт ими не будешь. Плещет вода под веслами, мягонько так. Обтекает-обвивает нос корабельный, высоко над волной взметнувшийся. Мечется Сокол-корабль, ровно орел по поднебесью; то в море выйдет, то опять в реку возвернется, а все без толку. Утекает ворог, ровно вода сквозь сети, полнится сердце молодецкое тоской-кручиною. И рады бы скорее в Киев возвернуться, ан не с пустыми же руками. Ежели б только наказ княжеский не выполнить, а то ведь не прекращаются набеги, смерть и разорение людям несущие.
Не ведомо, сколько б тому тянуться-продолжаться, когда б не случай. Услышал раз Добрыня на базаре, - его с той самой поры, как лошадь покупал, помнили, не то, чтоб уважали, но с опаской в его сторону поглядывали, - что есть где-то на реке старец мудрый, прошлое-будущее ведающий. Все то ему ведомо-знаемо. Сквозь воду-землю видит, не успеешь подумать вопрос задать, - он уж на него ответ дает. Услышал Добрыня про старца, к Илье поспешил. Так и сяк умом раскидывали, а другого пути не выдумали, как старца того искать и совета-помощи спрашивать. Вроде и найти его несложно. Место, где он пристанище себе подыскал, больно уж приметное, хоть и непривычное. Утес там. Щуку иногда народ выловит, в сажень длиною, а она от старости вся зеленью поросла. Вот и утес такой же. Зеленый весь, от подножия до самой вершины. Точнее, не до самой вершины, потому как там камни сложены, будто кто когда-то крепость там построить хотел, да по каким-то причинам не сложилось. И сосны там вековые, богатырями на утесе том выстроились. В камнях пещерка имеется, которую старец себе под жилище и устроил. Такой - да не сыскать?
А ведь не сыскали б. С какого берега искать надобно, Добрыне спросить невдомек было. Утесов же много оказалось, только все с описанием не схожи. То крепость есть, а сосен нету, то наоборот. В общем, совсем соромно - на реке, и утес не найти. А потому не найти, что он промеж двух других спрятался. Эти два, которые обок его, они в реку вдались, а он затаился. Сказать, сколько раз мимо него плавали и не видели - никто не поверит. Ан и не важно это. Главное - отыскался. Еще бы место нашлось, где пристать, а то ведь обрывается камень в воду глубокую… Нашли и место: кое-как приткнулись к соседнему утесу. Выступ там имелся: будто кто когда пристань вытесывать начал. А от нее вроде как тропинка наверх вьется. Не очень удобная, где поуже, где пошире, в иных местах и соскользнуть недолго. Не соскользнули, взобрались. Отсюда и соседний утес хорошо видать. Все в нем, как описывалось. Только камни те, что снизу вроде как крепостью казались, - просто камни, как блины, один на другой, наложенные. Дырку видать. Ну а уж пещерка это, или еще там что, отсюда не разглядеть.
Идут Илья с Добрыней, петляют промеж дерев. Птички поют, листва шелестит, солнышко светит. Вот ежели б давеча утес этот самый нашли, тогда б иное дело. Тогда гроза такая разыгралась, не знали, куда деться. Молнии, казалось, в самый их корабль метят. Гром - уши закладывало. Ливень такой, что руку вытяни - едва до локтя видать. Натерпелись страху. Это земного ворога одолеть можно, а супротив неба не попрешь.
Вот уж и камни те самые. А чуть поодаль от них, почти на самом краю, старец застыл, к ним спиною. Волосы у него - белые-белые, солнцем горят. Одет простенько, лапти, да онучи, да порты, да рубаха длинная - как у всех. Борода до пояса, - ветерком ее колышет, вот она и показывается. Одна рука вдоль тела опущена, в другой - посох. Вообще-то, мог бы и получше палку подобрать. Кривая вся, что за дерево - не разобрать, до того потемнело, а в навершии будто колесо со спицами вырезано.
И как-то так, ни с того, с сего, оробели вдруг богатыри. Подталкивают один другого. Ты, мол, поспособней, тебе и речь держать. А другой ему - ты старшой брат, тебе первым и быть. Пихаются, сопят, вот еще сумятицу затеять - и совсем гоже.
Наконец, сдался Илья.
- Доброго здоровья тебе, старец, - произнес он.
- И долгих лет, - зачем-то добавил Добрыня.
- И вам поздорову быть, - степенно ответил старец, не оборачиваясь. - Далеко ли путь держите? Что за нужда привела вас ко мне?
Словно ушат воды ледяной слова его. Какой же он всеведущий, коли такой простой вещи не знает? Досадно, конечно, что так вышло. Однако, за просто так развернуться и уйти, еще досаднее. Переглянулись Илья с Добрынею, вздохнули дружно, и повел Илья рассказ про корабль разбойничий. Про то, какие бедствия людям чинит, про то, как ищут они его, ищут, - сколько дней пролетело, не сосчитать, да и не дней, годов, - а все без толку, как прослышали они случаем про мудрость его, и пришли помощи просить. Илья замешкается, Добрыня подхватит. Добрыня замешкается, Илья рассказ продолжает.
Стоит старец недвижимо, ровно из камня вырезан, не поймешь, слушает, нет ли. Колышет ветерок легкий бороду да рубаху. Что он там об себе думает?
Закончили, наконец, богатыри. Ждут. А старец опустил голову, и вроде как рассмеялся тихонечко. Не обидно, будто над несмышленышами.
- Не вы первые, - ответил, - не вы последние, кто помощь не в сердце своем, в словах чужих ищет. Всего-то и надо, что глазами иными окрест взглянуть.
- Где ж их взять-то, иные? - буркнул Добрыня. - Какие с рождения дадены, такие и есть. Иных нету.
- И их хватит. Вот стоите вы там, помощи ожидаючи. Не о помощи помышляйте, о мире, что вокруг вас по край неба раскинулся. Ваш он, а вы - его. Он - это вы, а вы - это он. Что глаза в кучку свели? Не понятно? Добро, помогу поначалу.
И старец неожиданно тихо запел:
Из-под бережка, из-под крутого,
Из-под камушка, из-под белого,
Потекла река, речка быстрая…
Сквозь леса бежит,
Леса темные,
Меж лугов бежит,
С зеленой травой,
Средь полей бежит,
К морю синему…
Таращатся окрест Илья с Добрыней, как велено было. А слова старца, простые такие, обычные, не единожды слышанные, обволакивают мягко, будто периною, согревают, в сердце просятся. И вот уже все иным стало. Стоят они на утесе высоком, соснами поросшем; обок два такие же. Другой берег низкий, тоже лесистый, а за деревами вдали будто луга начинаются. Река широкая, с пару верст. Камни белые рядом. И все это - оно не снаружи. Или - не только снаружи. Поведет Илья глазами, - сосна рядом, - и вот он уже сам сосна. На реку глянет - и сам уже воды несет к морю синему. Скосит взор на камень, - и вот он уже пещерку видит, в себе самом. Он и то, и другое, и третье, - и в то же время сам по себе. Слов таких еще не придумано, чтоб описать, что с ним такое творится. И хорошо ему, - век бы так стоял, то сосной, то камешком, а то рекой забавился…
Смолкла песня. Застыли богатыри, еле-еле отошли от увиденного глазами новыми. Видит старец, засопели, друг на дружку поглядывают, мнутся, то на руки свои посмотрят, то на ноги, да и говорит:
- Ну, а теперь сами. Идите сюда, станьте рядышком. Только не особо, а то враз кувырнетесь, на радость ракам.
- Так ты что ж, летать не обучен? - спросил, шутя, Добрыня.
- Был бы обучен, был бы птицею. Иди, иди, не задерживай.
Подошли, встали. Как и не подойти-то? Мало ли он какую еще песню знает? Срамоты не оберешься, больно доходчиво…
Подойти-то подошли, а делать что? Скосил глаза Илья на старца, встал, как он, вдохнул полной грудью, плечи расправил, и вдруг - как будто повторяться начало. Как будто снова он и сосна, и камень, и река, вот только мешает что-то. Как мураш промеж лопаток. И рукой не достать, и суетится - спасу нету. Чего изменилось-то? Всего на пару шагов ближе к краю подошел, ан уже помеха. Маялся, маялся, наконец, вроде как отыскал причину, какую не ожидал. Ихний Сокол-корабль, возле соседнего утеса приткнувшийся.
И опять, что было - того не стало. Стоят они с Добрыней на утесе, рядышком старец.
- Ну, чего сапоги мнете? - спрашивает. - Дошло, али нет?
Совсем сбил с панталыку. Чего должно было дойти-то? Ты разобъясни по чести, а уж потом спрашивай.
- Вижу, у вас мечами махать лучше получается, нежели умом пораскинуть. Неужто не поняли? Мир - он для всех даден, потому - в ладу жить в нем нужно. Беречь, сколько возможно. А корабль этот ваш - он не для лада, для раздора сделан, для рати. Потому и увидели вы в нем помеху прежде виденному. И тот корабль разбойничий, про который спрашиваете, он такой же. Хоть и разными мастерами изготовлены, а братья они по нутру своему. И чем больше таких братьев на земле будет, тем меньше мира и лада останется. Не вы ими правите - они вами. Потому и минуют один другой… Что еще вам сказать? Идите к морю Хвалынскому. Пусть кто из вас на руле стоит. Как почует - руль вроде как сам по себе в сторону вильнуть норовит, так знайте, недалеко недруг ваш. Ну, а как повстречаетесь, не мне вас учить…
Эк туману напустил. Ничего не понятно. Ишь, чего удумал, чтоб кусок дерева плавучего мало того живой был, еще и братьев имел. Хотя, с другой стороны, сосна вон стоит, живая она… Ладно, надоумил, как корабль разбойничий повстречать, и на том спасибо.
- Гусляра, - старец молвил, - здесь оставьте, пусть ко мне поднимается. Ни к чему он вам более. И не спрашивайте, сами увидите. А тебе, Илья, особый почет оказан будет.
* * *
Кто б и сомневался и в том, что слово старца исполнится. До самого синя моря шли, - никому Илья с Добрыней руль не доверивали. По очереди друг друга сменяли. Гусляр, нехотя, на берегу остался; остальные приутихли. Знали, что их ждет; ничего богатыри не утаили. Мечи острили, стрелы, копья; кольчуги, у кого были, правили, щиты досматривали. Разговоров поменее стало, все больше с бортов в даль поглядывали: не видать ли?.. Сколько ни увещевали Илья с Добрыней - упредят, мол, когда надобно, - не помогало. Кому ж не ведомо: ждать да догонять пуще всего.
Даже как-то боязно было: сколько идут, а брус рулевой ничем себя не выдал. Дерево сухое, оно таково и есть. Только как соль ветерком обозначилась, заметили: подрагивать стал, поталкиваться. Так и норовит корабль потихоньку в сторону увести. Ты его к правому берегу правишь, где стрежень, а он к левому, где песок под водой виден, норовит. Тут уж от бортов гонять перестали, наоборот - не заметить врага вовремя, так и пропасть недолго. Мало ли где он тут затаиться мог?
А уж перед тем, как заметили, брус так заметался - не удержать. Вдвоем на руль стали. Раньше доски поскрипывали, - теперь стоном стонут. Парус провисает, весла из рук вырываются…
Разбойник же - вон он. Его тоже треплет - ишь, как из стороны в сторону шарахается. Только и на нем, видать, не с базару по резане набирали. Хоть и шарахается, а не сворачивает, прет напрямки, ровно зашоренный.
Вот уже и стрелы первые порхнули, что с одного корабля, что с другого. Ну да мастера не зря хлеб ели, или чего у них там едят? На одном щиты взметнулись, гребцов прикрыли, на другом - будто шатер распахнулся; скользят по нему стрелы, как санки по горке ледяной.
Совсем сблизились, но тут ровно богатырь невидимый, сильномогучий, рули в стороны отвернул. Разошлись корабли. Развернулись, и снова друг к дружке навстречу… Нет, не одолеть силы братской силе людской… Что ж, не для того на пир ехали, чтоб не солоно хлебавши оглобли поворачивать…
Ткнулись в берег корабли. Ссыпались на песок вои. Не бросились вперед, словно оголтелые, готовятся. Столы расставлены, скатерти накрыты, меды налиты. Не суждено сегодня кому-то с лавки встать, последним пир сей для него станет. Оглядели Илья с Добрыней своих: лица суровые, решимостью исполнены. Знали, куда и зачем идут. Берег же ровно специально выбрали: площадь ровная, кустарник неподалеку какой-то диковинный. У кого меч в руке, у кого - булава; лук - он теперь без надобности.
Обнялись богатыри, встали перед своими ратниками, каждого обежали взглядом, головой слегка кивнули: не робейте, мол, сдюжим, как и прежде сдюживали. Повернулись к противнику и видят: у тех тоже богатырь объявился. На медведя чем-то похожий. Ноги косолапы, знать, к коню привыкшие, шелом с перьями разноцветными, сабля на боку - такой хоромы княжеские с одного удара развалить можно, даром что каменные…
Глянул на него Илья… Так вот оно, где свидеться довелось. Ох же ты, старец, старец… "Особый почет тебе оказан будет". Подумать не успел, Добрыня уже вперед шагнул.
- Погодь, - за плечо ухватил.
- Ты вот что, Илья, - досадливо сбросил руку его со своего плеча Добрыня. - Ты свои погодь дома оставь. Ты мне в мире брат названый, а тут твоего старшинства нету. Коли не будет мне счастья, тогда твой черед настанет, а пока - охолони.
- Погодь, - повторил Илья. - Не рассказывал я тебе… Спор у нас с ним, давний спор. Еще с Чернигова. Не чаял уж и встретиться. А коли довелось… Ты уж не серчай…
Глянул Добрыня на Илью глаза в глаза: не хочет ли тот его собой выгородить? Не придумка ли слова его? Нет, видать не придумка.
- Да я что… чего уж там… - и отвернулся.
- Условие у нас было, чтоб до последнего. Потому и просьба у меня к тебе. Мы сейчас вон туда, за кусточки отойдем, чтоб вам не мешаться. Коли он из-за них появится, время ему дай, отдохнуть, приготовиться, сколько спросит. Он по-нашему не разумеет, ну да столкуетесь. Коли ранен будет - пусть вылечится. Все по чести быть должно. Как он со мной обошелся, так и ты с ним. Но помни, Добрыня, коли и ты с ним не совладаешь, тяжко нашей земле придется. Нет у меня что-то надежды на Алешку, шалопутный он… Пора мне. Вишь, он тоже меня узнал.
- Что ты сказал, наказ твой в точности исполню, - глухо сказал Добрыня.
Илья повернулся, сделал шаг и, вдруг остановившись, снова повернулся.
- И вот еще что… Помиритесь вы с Алешкой. Побратайтесь. Он ведь как ладья без ветрила, его, как коня норовистого, учить надобно. Женить. Может, образумится. Стойте крепко за землю нашу, а там и я, глядишь, вам подсоблю, ежели чем смогу…
Открыл было рот Добрыня, про Алешку услышав, а потом рукой махнул. Не к месту сейчас то, что сказать собирался. Иди уж, Илья, коли так решил, не ровен час вырвется что негожее. Потом потолкуем. Иди, иди, да смотри там, не поддавайся, а мы уж тут как-нибудь без тебя.
Не успел за кустарник зайти, на берегу началось. Звон, крики, грохот. Как же не вовремя ты, богатырь степной, навстречу угодил. А впрочем, может статься, и вовремя. Сколько ж ты горя причинил, разбойник степной, не за-ради народа своего, за богатство. Потому и не будет тебе сегодня ни удачи, ни пощады. Об одном жалею - раньше встретиться не довелось.
Свистнула сабля, молнией сверкнув на солнце. Тверже твердого, встретил ее меч…
* * *
…Добрыня сидел спиной к кустам, уткнув голову в руки, лежавшие на коленях. Он даже вроде и не удивился особо, когда рядом тяжело опустился Илья. Вскинулся, глянул на брата названого, лучше б не видеть. Того ровно великаны какие молотами не в подъем обихаживали - так помят да побит. Кровь на доспехе, лицо - чернее черного. Ничего не сказали братья друг другу. Посидели несколько времени, да и опрокинулись, сном тяжелым забывшись.
А поутру, солнце еще взошло, как ни было тяжко, закинули канаты крепки на корабли, на берег подальше вытянули. Перенесли, одного за другим, всех, кого иной сон сморил, на корабли сложили. Каждого на свой. И то сказать: ежели б за степняками верх остался, обобрали б до нитки, да и бросили. Может, потому это, что не встретилось им на пути старца, чтоб глазами новыми на мир посмотреть? Так то не вина их - беда.
Запалили разом, отошли к воде, подальше от жара. Дождались, пока все, что могло сгореть, в пепел обратилось. Не заметили раньше, - не до того было, - выше по берегу камни обозначились. Принесли, сколько смогли, укрыли пепелища. Так укрыли, чтоб ни воронам, ни зверям хищным доступу не было. Земли покидали, чтоб понадежнее.
Исполнено повеление княжеское. Не так, как хотелось бы, а исполнено…
11. КАК В ЦАРИ-ГРАДЕ-ТО НЫНЧЕ НЕ ПО-СТАРОМУ, В ЦАРИ-ГРАДЕ-ТО НЫНЧЕ НЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ…
Застоялись кони. Пока Илье с Добрыней на Соколе-корабле ходить довелось, им воли особо не давали. Кормить - кормили, обихаживать - обихаживали, а вот выгуливать - редко выгуливали. Побаивались. Вот и застоялись кони. А как завидели хозяев возвернувшихся, почуяли дорогу дальнюю, дрожмя дрожат от нетерпения. Прикупили богатыри на базаре кое-чего из гостинцев, а Добрыня - еще и гусли-самогуды расписные. Откуда они тут взялись, даже сам торговец не знал. Он их мало что не сломал, запихнул промеж рухляди, как только Добрыня углядел? Они ему будто сами в руку прыгнули. Повертел что-то там, пыль сдул, накинул ремень на плечо, пробежал по струнам пальцами - ровно словами ласковыми, распевными, инструмент заговорил. Вздрогнул от неожиданности Илья, замер базар, раскрыл рот торговец, а затем, смекнувши, что к чему, такую цену заломил, что за нее не токмо гусли, дворец княжеский выкупить можно. Торговаться начали. Они, волгаре (или болгаре, кто ж разберет?), больно торг любят. Народ сбежался, стоят, ротозействуют. Потом кто-то торговца этого самого за рукав ухватил, в сторонку отвел, и что-то там ему такое порассказал, рукою в сторону Добрыни тыча. Вернулся, присмирев, в глазах - опаска, сразу же и сторговались. Илье показалось даже, еще б немного, и сам бы не то, что отдал, так еще и приплатил бы.