Да и выдумкой Добрыня Алешке не уступит. Сколько мы, говорит, в Киеве не были? Платье загодя сменим, заявимся так, послушаем, что там без нас творится. Помнят ли еще, аль позабыли? Что-то ни единой весточки, пока за разбойником гонялись, не пришло. Коней, оружие, доспех - неподалеку спрячем, сами же на пир княжеский спросимся. Я скоморохом переряжусь, а ты… А ты - будто товарищ мой, от степняков пострадавший. Возьмешь в посох сук поувесистей, капюшон накинешь, лицо скрыть - сойдет. А коли репу за щеку - так и кто знал, не узнает. Сажей слегка подмажемся. Гридням у дверей сыграю что-нибудь, они князю доложат. Сядем в уголке, послушаем, попьем-поедим, а там - как снег на голову. Устроим потеху.
Прикинул Илья - чего ж и не устроить? Представил себе, какие лица будут у бражников, как они с Добрыней свои откроют, сразу и согласился. Пиров у князя редко какой день не бывает, долго ждать не придется.
Как задумали, так и поступили. Коней со всем прочим в лесу спрятали; пещерка там имелась неприметная. Они травы накидали, камушком, что вдесятером не поднять, прикрыли слегка, переоделись и пошли. Чего там - не сегодня, так завтра возвернутся. Добрыня скоморохом изладился, Илья - товарищем его. Пару шишек взял, чтоб за щеки запихнуть, для надежности. Глянул на него Добрыня, с шишками-то, одну выбросить велел. С одной-то, говорит, и то страхолюдина, весь двор княжеский попугаешь, а коль с двумя - так вообще, даже в ручей не смотрись. Чернотой, что промеж коры дубовой наковыряли, помазались, где надо, крошками-веточками усы-бороды поукрасили, глянули друг на друга - сойдет. Не распознают. Добрыня еще шапку нахлобучил, она у него до бровей налезла, до плеча свесилась. Теперь и в путь пора.
Идут себе, по сторонам посматривают. Вроде как знакомо все, а вроде и не знакомо. Бывает ведь: набежит на солнце ясное дымка легкая, не скроет его совсем, а так, притуманит чуть. Глянешь вокруг - каким было все, таким и осталось, разве краски чуть-чуть потускнели. Глазу не видно, а сердце чует. Вот и здесь так. И еще - телег поболее стало. Опять же: растет город, мужает, ему все больше и больше припасов для жизни требуется, ан нет - ровно в воздухе разлилось что-то неуловимое, неясное, неспокойное.
Тут как раз одна из телег с ними поравнялась. Рыбу селянин везет; а то здесь своей мало!.. Хоть и красная, хоть и хвост с телеги свешивается, только кого тут такой удивишь? Покрупней лавливали. Про одну говорили - десяток рыбарей сеть тащили, в какую она сдуру влетела, так она их пересилила. Бросить сеть пришлось, иначе всех бы на дно утянула. И, видно, поболтать селянин охочий, так ведь не с кем. Давно б перегнал, а он рядышком держится, то так, то эдак на гусли посматривает.
- На пир, никак? - не утерпел, наконец. - Аль на торг несешь?
- Коль на пир позовут, так и на пир, а нет - так и обойдусь.
- Играть, стало быть, умеешь?
- Вроде как.
- И песни складывать?
- Не без этого.
- А еще чему обучен, али как?
- Хлеб есть обучен.
- Ну, это всяк дока.
- А коли чару хмельную поднесут, так и выпью.
Селянин захихикал.
- Язык у тебя, вижу, хорошо подвешен. С таким да на пир не попасть…
- Что ж, князюшка наш, все по-старому, каждый день пиры закатывает?
Селянин вытаращил глаза, потом спохватился.
- По-старому… Так вы, выходит, не здешние?
- Здешние-то мы здешние, только вот давненько дома не бывали. Ушли с ратью к морю Хвалынскому, да там и подзадержалися.
- Э-э-э, тому уж сколько годов прошло… Постой-постой, может, о богатырях наших чего слышали?
- Чего о них слышать? Они домой подались, а мы подзадержалися.
- Да как же, домой? Не вернулись они.
- Кто - не вернулись?
- Богатыри. Илья с Добрынею. Сгинули они. Пропали. Весточка пришла, что и в живых их нету. Давно уже пришла. Мы уж и отгоревали. Тяжко теперь нам без них будет, коли кто ратью пойдет.
- Да неужто сгинули? Ты уж не серчай, мы кругом шли, по местам не больно обжитым. От жизни отстали. Ты б нам порассказал, что в Киеве творится-ладится, а мы б послушали…
Много селянин чего порассказал. В иное и поверить несподобно. Пока Илья с Добрыней за разбойником гонялись, князь уже и на греков походом сходить успел, потрепал их сильно, города какие позабрал. Потом, правда, вернул. Взамен за царевну греческую, которая нынче у него женою. Он теперь хочет, чтоб на землях у него греческие обычаи с нашими исконными мешались, потому как оттуда, из города их главного, высматривают на нас как на диких. Вот, к примеру, свадьба сейчас в палатах затевается, - не как у нас, а как у них.
- Что ж это за свадьба такая?
- А порешил князь, чтоб роду богатырскому переводу не было, отдать за начального своего, Алешу, вдову Добрынину…
- Что-о-о?!!
Остановился Добрыня, как вкопанный, рот раззявил, глаза выкатились. Головой трясет, уж не ослышался ли? Не ослышался. Прибил бы селянина, под горячую руку, да Илья придержал. А тот видит, - хворый перед ним, даром что с гуслями, подхлестнул лошаденку, да и укатил от беды подальше.
- Да что же это такое творится на белом свете, Илья? - Едва-едва Добрыня с собой совладать может. - Как это - от живого мужа, жену взамуж отдавать?
- Охолонись, охолонись маленько, - Илья его уговаривает. - Сам же слышал, сгинули мы. Много лет как сгинули…
- Да ему башку вот этими своими руками сверну, - ярится Добрыня. - Чтоб впредь неповадно было. Ишь, на чужое позарился!..
- Погоди, погоди, - держит его Илья, не пускает, чтоб не токмо Алешке голову - стены киевские по бревнышку не раскатал. - Разобраться б надобно. Может, не своей он волей. И она не своей. Князь-то у нас, сам знаешь, коли ему вожжа под корзно угодила, он тебе еще не то учудит. А тут еще греки эти заморские. Не ровен час, околдовали князя. С чего бы это он враз обычаями мешаться вздумал?
Не слушает его Добрыня. Раскраснелся, ровно солнышко на закате. Рвется-вырывается. Насилу Илья с ним совладал, насилу утихомирил. Ничего ведь покамест не случилось, чего б поправить нельзя было. Идем к дворцу княжескому, на пир напросимся, там и поглядим, что к чему. Как и собирались. Ежели не по правде все деется, я тебе помощник верный. Ну, а коли по правде… Тут Илья осекся. Мало себя по загривку кулаком не съездил - хорошо, неудобно, а так бы съездил. По какой такой правде? - сразу поправился. - Нет такой правды, чтоб при живом муже… Это ты, Добрыня, верно говоришь… Только ты там смотри, веди себя ниже травы. Я тебе вроде как старший брат, на меня и посматривай. Ты сейчас вроде как разума лишился… Постой, постой, не кипятись… Каждый бы на твоем месте… К тому я, что за двоих думать буду.
Видит, слушает его брат меньшой вполуха, о своем думает. Не пронять его никак словами. Что еще сказать, не ведомо. Хорошо, к палатам княжеским пришли, а так бы, чего доброго, наговорил, на свою и Добрынину шею.
Тут, перед платами, не протолкнуться. Народу сбежалось - не токмо что со всего Киева, по окрестностям, должно быть, никого не осталось. Столы выставили длинные… Правду сказать, и не столы вовсе. Так, козлы наспех сколотили, доски поверх - вот тебе и стол. Два пня, на них лесина, пополам колотая - вот тебе и лавка. Холст грубый - вот тебе и скатерть. Мисы, чаши - все деревянное, и откуда только понабрали: и щербатые, и колотые, и кособокие, однако ж кто на них смотреть будет? Главное - не мисы, а что в них понакладено. Еда, конечно, не княжеская, а так, обычная для селян. Зато обильная. Бочки выкатили, - донышка нету, ковшик есть, - с медом хмельным. Жиденьким, но и того вдоволь. В общем - гуляй, не хочу. Кое-кто уже и нагулялся; приник к бочке, обнял ее, отойти не может. Лежит, улыбается. Пинают его, уволочь пытаются - потому как мешается больно - как же!.. От дармовщины - да уволочь! Не на того напали. Иной возле стола притулился, иной под, - потеха, да и только. Шум, гам, скоро уж и в тычки затеют…
Пробрались Илья с Добрыней к крыльцу. Хоть и не через войско вражье, - там-то оно попроще будет, нежели через народ, на даровщину сбежавшийся, - а пробрались. Без бою не прошли бы, кабы не дружинники. Кто такие - не признали. Из новых. Они уже где-то нагрузились, как ладья, по самую обводку. За обиду им стало. Идут скоморохи гостей княжеских потешить, жениха с невестой, заодно дружину княжескую, - нет, наоборот, последних в особенности, остальных заодно, - а им - от ворот поворот. Это вот негоже как-то получается, до того негоже, что прям коли не отворят им дверей, то быть стражам битыми. Оно и то сказать - какая ж свадьба без рукопашной?.. Рановато, конечно, ну так все равно, должен же кто-то начинать…
Эти - не Добрыня, их словом не удержишь. Покачали головой стражники, да и впустили. Дружинники, как вовнутри оказались, сразу про богатырей забыли. Им главное - победу одержать, а повод, он вроде как и не причем. Обнялись, и в палаты подались, где пир бурей весенней разгулялся. Богатыри - за ними. Добрыня было, по привычке, хотел на свое обычное место сунуться, да Илья его в сторону потянул, к младшим гридням. Там, позади них, возле самой стены, еще один стол имелся, за который всяких прочих сажали, кому за иными столами места по чину не находилось. Приткнулись они там, поглядывают.
Надивиться не могут. Князь - прежний, а княгиня - новая. Не может быть, чтоб так сильно лицом изменилась. Люди, подле князя, тоже незнакомые. Окромя Алешки, по правую руку, и по левую от княгини - Настасья. Разряжены, в пух и прах, ан каждый в свою сторону смотрит. Не едят, не пьют. Ну, хмельного не пьют, оно понятно, не положено им, а вот что не едят… Лебедь печеная, вон она, совсем нетронутая. В общем, ровно не на свадьбе, - на тризне. Только князю на это и горя мало, ему веселье требуется.
Илье-то видно, а Добрыня, как Настасью приметил, не токмо что из-за стола, мало из портов собственных не вылетел. А ведь и вылетел бы, кабы Илья ему на ногу не наступил да за рубаху не ухватил. Усадил обратно на лавку, в бок толкнул, - не глядя, мису с чем-то подвинул, кувшин, - погоди, мол, не время. А самому грек какой-то шибко не понравился, через Алешку от князя приткнувшийся. Лицо тощее, нос орлиный, глазки бегают, морщится - не одобряет, знать, что вокруг творится - кому и быть, как не греку. Этот чем-то выслужился перед князем, потому - остальным отдельный стол поставлен.
Пока Илья греков рассматривал, Добрыня уж и мису опустошил, и кувшин, и даже от брата старшего поотодвинулся. Улучил время, когда тот совсем зазевался, шмыгнул с другого конца лавки, - кто там сидел, все на пол полетели, что твои желуди, - выпростал из-за себя гусли. Пробежал по струнам пальцами - ровно ручей звонкий, весенний, на волю вольную из-под снега пробился.
- Дозволь, - говорит, - князь, молодых песнею потешить.
Князь просиял, а того грека, что рядом с Алешкой, аж перекосило. У Ильи аж рука зачесалась, - шалость детскую учинить. Ухватить яблоко моченое, - да в чело кощею.
- Изволь, - князь ответствует. - Коли потешишь, проси у меня, чего хочешь, ан пожалую, чем смогу. Ну а коли игрец из тебя никудышный окажется, - не взыщи. Кривая кобыла, да перья с дегтем - вот и вся твоя награда будет.
Поклонился Добрыня, выбросил руку, зазвенели струны. Вспорхнула песня величальная до сводов каменных; что там до сводов - должно быть, до самого Славутича. Смолк разом гомон, застыли бражники, кто как, шевельнуться боятся. Слыхал Илья как-то байку, будто гусляр какой-то пением своим царя водяного обворожил, так вот, какой бы дока он ни был, а Добрыне в подметки не годится. Добрыня - ему разве что с самим Бояном тягаться. Никто и не заметил, как гусляр напротив жениха встал.
Как у светлого у месяца
Отрастали золоты рога;
Как у князя новобрачного
Разметались кудри русые,
По могучим да по плечикам!..
Ну как тут не узнать Добрыню! Ан нет, заворожила песня величальная, никто кроме как на жениха и не смотрит.
Поклонился гусляр жениху, шаг шагнул - против невесты стал.
Отставала лебедь белая,
Да от стада лебединого,
Приставала лебедь белая,
Да ко ясному ко соколу…
Закончил величать невесту, назад отступил, против князя встал.
Уж ты, соловей, соловей,
Соловей птица певчая!
Деревов ли тебе не было,
Опричь осинушки горькия?
Уж ты, молодец, молодец,
Что невест ли тебе не было
Опричь этыё девицы?
Уж ты, соловей, соловей,
Соловей птица певчая,
Деревов ли тебе не было
Опричь осинушки горькия?
Уж ты, девица, девица,
Женихов ли тебе не было,
Опричь этого молодца?
И так он это спел, что Илья только вздохнул: ни к чему все его увещания были.
Нахмурился князь, вскинулся Алешка, медленно, очень медленно повела головой Настасья - глаз не сводит с гусляра. А тому скрываться без надобности. Полетели гусли расписные на стол греческий, спорхнула на пол шапка.
- Добрыня!..
А тот уже в Алешку вцепился, через стол его тащит…
* * *
Жил да был на свете белом Иванище. Кто его так прозвал, отчего - неведомо. Других - тех просто Иванами зовут, а этот вдруг - Иванище. Может, его тоже поначалу Иваном звали, только спросить не у кого. Потому - откуда он такой взялся, где жил-был, про то тоже неведомо.
Вот вздумалось как-то Иванищу этот самый белый свет, на котором он жил-был, обойти да посмотреть, где как люди живут. Вдруг где получше будет, чем в родимой сторонке? Там и осесть можно, хозяйством обзавестись, остепениться. Сам ли до того додумался, али надоумил кто, а только вскинул на плечо суму, взял в руки клюку о сорок пуд, лапотки надел о семи шелках, а посредь шелков каменья самоцветные заплетены… Или это он уже потом в лапотки такие обулся, а поначалу в простых отправился?.. Ну да не про то речь. Идет это он себе, днем - по красному солнышку, ночью - камешки самоцветные в лапотках ему путь кажут… - Или, все-таки, изначально они у него там были?.. - Сто царств-государств прошел, сто морей переплыл, а чтоб где приткнуться, того не отыскал. Тут ему жарко, там - холодно. Тут каждый день как из ведра льет, а там - вёдро, воды напиться не отыщется…
- Погоди, - прервал Веденю Илья. - Ты вот для чего мне все это плетешь? Аль не говорится в народе: живал молодец в деревне, веселья не знал, а как на чужбину подался - так и совсем зарыдал? Ты мне про Костянтин-град расскажи… Как там, что там…
- К тому и веду, - по виду обиделся Веденя. - Что да как - сам увидишь. А я тебе - что знаю…
Угораздило же князя подсунуть эдакого толмача. Правду сказать, с ними и у князя не густо. Только уж этот - из ледащих ледащий. Один в один с тем самым греком, которому Илья…
* * *
В общем, выхватил Добрыня Алешку из-за стола, и пошла потеха. Не припомнит Илья такого, чтоб в палатах княжеских, да еще при нем самом, потасовку учиняли. Может, когда раньше и случалось, а при Илья - нет. Народ с мест повскакал, Настасья чувств лишилась, гречанка мало не под стол забралась, один венец с глазами над скатеркой торчат, ан никто не вмешивается. Шумят, гомонят, однако ж знака со стороны княжеской не было, чтоб разнимать, потому и не вмешиваются. Илья поближе подобрался, кабы что…
Алешка все сказать пытается, а Добрыня совсем с ума съехал. Ему сейчас под горячую руку лучше не попадаться. Только Алешка не лыком шит: то присядет, то под кулак Добрынин поднырнет, то ножку подставить норовит - оно, конечно, не по-дозволенному, ан со стороны посмотреть - и дешево, и сердито. Степняки недаром ухватки такие усвоили.
Ждет Илья, как подустанут. Сейчас сунуться, самому достанется. А те, кажется, разохотились. У обоих уже по одному глазу натучилось. Приметил Добрыня, что Алешка ему все под руку уходит, да как даст вдругорядь снизу вверх. От всего сердца получилось, отлетел Алешка шагов аж на пять. Другой бы не встал, а этот подхватился, - и опять полез. Махнул Добрыня, присел Алешка, подскочил, да как ахнет в ответ, и тоже от всего сердца. Ну, Добрыня не отлетел, а так, можно сказать, пошатнулся слегка, - на пол портами оперся…
Видит Илья, плохо дело. Еще малость, и никакой князь народ не удержит. Больно уж заразительно сцепились богатыри. Пока еще, - это народ, - спорят промеж себя, кто одолеет, но коли уж до спора дошло, до побоища - рукой подать. А тут как раз одно к одному сложилось. Во-первых, Алешка с Добрыней обняли друг друга, ровно медведи, пыхтят, сопят, один другого опрокинуть норовит. Во-вторых же, гридень какой-то, из младших, ведро с водой тащил. Он, должно быть, его на варню волок, а как шум заслышал, не утерпел, заглянул. Ухватил Илья ведро, шаг шагнул, да и выплеснул его на богатырей. На беду, гридень за дужку ведерную зацепился, а Илья и не заметил. Вслед за водой на Алешку с Добрыней плюхнулся; не Илья, конечно, гридень. Те расцепились, тут Илья промеж них и влез. Ухватил за плечи, прижал к себе изо всей мочи, а ну, кончайте, говорит, ровно дети малые. А сам забыл, что у него шишка во рту, как с Добрыней договаривались, чтоб не узнали. Так и впрямь не узнать. Глядит князь, глазам не верит. Вроде как его богатыри, только какие-то побитые; у двоих глаза заплыли, у третьего - щека оттопырилась… Так двое только что на кулачки, а третьего-то когда приголубить успели?..
Илья же тем временем чувствует, неладно во рту-то, сплюнул шишку, поймал рукой, Добрыню выпустив, и бросил эдак в сторону. Да так неудачно бросил, что угодил тому самому греку, которого яблоком облагодетельствовать хотел, прямо в лоб. Тот так со скамьи и повалился. Бревном. Надо ж так попасть, не желаючи. Или…
Шум, гам тут поднялись, пуще прежнего. Как же иначе? По ком отгоревали, вот они - не сгинули, живехоньки. Пуще всех, конечно, Настасья рада. Кинулась к Добрыне, обнимает его, на шею вешается, а он сурово так на нее поглядывает, и будто чужой себя держит.
Не выдержала Настасья.
- Что бирюком смотришь? Говори прямо, что в вину мне ставишь?
- То и ставлю, - угрюмо Добрыня отвечает, - что при живом муже в замужество собралась. Да еще за братца моего названого…
Опешил Илья.
- Как так? - спрашивает.
- А вот так. Молва нас с Алешкой братьями сделала… Не всерьез. Мы хоть и далече один от другого, а то он мне на дороге попадется, то я ему… Вот опять пересеклись…
- Да ты выслушаешь, вконец, аль нет! - это Алешка встрял. - Нешто Настастья добром шла? Нешто я не супротивничал?
- Ты-то чего вступаешься? - Добрыня напустился. - Кабы не Илья, я б тебе… Ну да ничего, посчитаемся…
- Посчитаемся… - поддразнил его Алешка. - Потому и вступаюсь, что нет у нее перед тобой вины. Ни у нее нет, ни у меня. Мне моя Аленушка пуще света белого… Не своей волей свадьбу эту затеяли, князь повелел…
А князю чего? Он об земле радеет. Ему богатыри нужны. Пропали Илья с Добрыней, ни слуху о них, ни духу. Никого по себе не оставили. Тому же быть не должно, чтоб богатыри на земле нашей перевелись. Потому и решил, что и Настасья при муже, и Алеша при жене, и отчине польза. Такому же, чтоб против воли княжеской идти - не бывать тому. Он для того и князь, чтоб все блюсти. Ну а коли вернулись богатыри, живы-здоровы, так милости просим. Вместо свадьбы - по иному поводу пировать станем.