Я видел, как забрали на допрос молодого юнкера, совсем мальчика, с соседней улицы, когда целые дни и ночи по городу производились повальные обыски. Они ищут везде, где только могут, ищут контрреволюционеров… И при этом грабят, насилуют, убивают. Всех, кто попадает под руку. Не щадя раненых и больных, и даже детей малых… Врываются в лазареты и, найдя там раненого офицера, выволакивают его на улицу. И часто, тут же расстреливают.
Я видел, как расстреливали на улицах юнкеров…
Они совсем озверели. Открыли охоту. Эти звери… Своими глазами я видел, как один из большевиков догнал у полотна железной дороги раненного в ногу офицера, ударом приклада сбил его с ног… И начал топтать молодого парня ногами, а когда тот перестал двигаться, то помочился ему прямо в лицо… Я видел всё, прячась за старым вагоном… Я видел, как толпа, стая этих выродков, стервятников, с гоготом и шумом последовала дальше. И… ничего не мог сделать. Я не успевал подбежать, попробовать отбить человека…
Я слышал, что власть в Таганроге отныне, с двадцатого января сего года, принадлежала большевикам. Все они - бывшие уголовники, преступники и убийцы. Военный комиссар города - Иван Родионов, помощник его - Роман Гончаров, в прошлом - грабители, осужденные за свои неправедные дела; комиссар по морским делам - Кануников, бывший повар, ссылавшийся на каторгу за убийство; начальник контрразведки - Иван Верстак, вор; начальник всех красноармейцев города - Игнат Сигида, осужденный за грабеж…
Теперь наши прятались, пытаясь уйти огородами. В туалетах, на складах, в подвалах… Зачастую, уходили, покидая дома, чтобы не подставлять под пулю квартиросъемщиков или родных… Я тоже сегодня покинул тихую, небольшую комнату. Кто-то, похоже, донес, и я увидел в окно, что к нам шли с обыском. Успел черной лестницей выйти, перебраться на соседнюю улицу через забор и уйти дворами.
По городу ползли страшные слухи. О том, что на металлургическом заводе красногвардейцы бросили в пылающую доменную печь с полсотни юнкеров и офицеров… О том, что около металлургического, Балтийского и кожевенного завода расстреливали массово, без суда и следствия, арестовывая лишь по подозрению или доносу. И тела, зверски растерзанные, опознать было невозможно. Трупы никто не убирал; и они подолгу валялись на улицах, на местах расстрела. И родственникам не позволяли забирать тела родных людей, но оставляли их на съедение собакам.
Те, кто творили такое, не могут называться людьми. Это… Даже не звери. Темные, бесовские силы.
Наверное, они думают, что, если унизить и растоптать человека, лишить его достоинства - то станешь выше его, лучше и сильнее… Но, во имя Бога, который, как считается, всё видит, пусть они получат по заслугам: пусть убийцы станут после смерти навек дерьмом, которым, по сути, и являлись при жизни. Не надо для них ни ада, ни геенны огненной… Мне всё равно, ждет ли их наказание. Главное, это чтобы они больше никогда не топтали землю. Чтобы их больше не было. Никогда.
Человек, если он - действительно человек, с душой и сознанием, то как бы он ни умер, хорошо или плохо, в каких муках бы ни корчился и как бы над ним не глумились подонки, навсегда останется для других людей человеком. Милым, добрым, интеллигентным.
Каждый день, каждый час в этой стране распинают сознание многострадального Бога. Потому, что он - с нами. Он - в нас. Мы - в Боге. Мы кричим, падаем, умираем. Ад сошел сюда, на землю нашей Родины. Больше нет Отечества. И веры.
Мне всё равно, достойную ли смерть принял любимый мной человек. Или - был слаб, раним и кричал от боли. Он будет оплакан мною и погребен с честью. Да будет он удостоен вечной памяти потомков!
А то, что существует теперь здесь, на этой истерзанной земле - есть царство зверья. Нелюди торжествуют. Правят бал. Но это… Нисколько не возвеличивает их и не умаляет достоинств подверженных их насилиям людей.
Да будь же прокляты те, что правят кровавый бал! Мы, погибающие белые офицеры, шлем это проклятие нашим врагам. Пусть - сто, пусть даже более, лет - их потомки живут в созданной ими блевотине, в смраде и нечистотах. Глаза наших покойников бездонны и устремлены в небо. А вы… сколько бы ни душили, не убивали без суда и следствия, не зверствовали… Никогда - Да, слышите, никогда! - не станете от того вровень с людьми… Всё, чего вы касаетесь, превращается во прах; всё, что вы привносите с собой - горе и запустение; и нету у вас ни веры, ни чести, ни совести. Лишь заклятая злоба в глазах ваших.
Черная жижа вылившейся солярки… Я прячусь в закоулках улиц, подъездах, в туалетах… Как мне надоело… Я не хочу быть крысой.
Линии рельс. Железнодорожная станция. Склады, туалет, опрокинутый вагон… Прочь уводит проем между домами… Снова - улицы, переулки… Кажется, это - конец. На этот раз, похоже, улица заводит меня в тупик. Она завернула круто вверх, вместо того, чтобы продолжиться прямо. И её перегораживает казенный забор.
Странные, нелепые таганрогские кривые переулки…
Да, это - мой конец… И руки пусты. Я только что выбросил в канаву ненужное оружие, уже без патронов. Не так давно, я отстрелялся по мрачным фигурам, зажавшим неподалеку очередного мальчишку-юнкера. Я положил со злости их всех… И выбросил в отчаянии револьвер. Ушел, не оборачиваясь. Из домов тогда уже выбегали какие-то люди… Думал, сейчас выстрелят мне в спину; но этого не случилось, и погони не было. Но, далеко ли я уйду, безоружный?
Впереди, там, почти в конце тупика - уже ожидают двое. Бандюжного вида выродки; явно высматривают везде наших. "Зачищают" город.
Первая мысль: развернуться и бежать… Но… это лишь прибавит им веселья. Бежать, снова прятаться и скрываться, спасать свою шкуру? Зачем? Не лучше ли, уже лечь в землю, как непременно произойдет, вместе с другими нашими, вместе с горой трупов?
Бежать… От этого отрепья? Мне, белому офицеру?
Надоело. Всё надоело.
И я, насупившись, иду мимо них. Своей дорогой. В отдаленный тупик. Быть может, всё ж не тупик, и там, рядом с воротами, есть какой-нибудь пеший проход…
Они насторожились. Уставились оба.
Одет я просто. Одежда моя штатская истрепана и запачкана. Быть может, всё ж я пройду мимо?
Нет… Один из них смотрит на мои руки.
Да, холеные руки с тонкими пальцами. И на кольцо… Нет, я не снял его. И не сниму до самой смерти. Это кольцо - выпускника пажеского корпуса.
Один толкнул другого, гыкнул злорадно, произнес сквозь зубы: "Барин!" - и оба двинулись ко мне. А другой уже вынимает наган из кобуры…
- Сейчас, ты, гадина вражья, попляшешь у меня! - говорит он злобно. - На говно изойдешь.
Наверное, я был белее полотна. "Пришел мой час", - подумал, и даже не вздрогнул. Нахлынуло спокойствие, и полное приятие смерти. Я устал. Просто, страшно устал…
Но вдруг…
Сбоку, из калитки, чуть сзади них, выскочил приземистый, вооруженный дубиной человек. Бьет этой дубиной того, вооруженного, сзади, по голове - и пуля из нагана грязной сволочи просвистела рядом со мной. А детина завалился, как подкошенный… Мордой в грязь.
Незнакомец тем временем заламывает руки за спину второму, потом ломает ему хребет… Тот хрипит, или скулит… Тоже падает.
- Уходим, и быстро! Сейчас новые подбегут, а ты - без оружия, - говорит он мне, и тянет за собой.
Уже за калиткой, добавляет:
- Тебе, мил человек, что, жизнь надоела?
- Надоело… Скрываться. Зачем? Увы, это - уже ИХ мир, - невнятно бормочу я.
- У меня здесь, за сараем - двое ребятишек прячутся. Юнкера. Им - тоже умирать? - спрашивает он меня, тянет за стену, вглубь дворов. - Дворами уйдем… Огородами. Неподалеку так называемая Собачеевка пойдет… Домишки небольшие, собаки, хозяйства, дворы… Я неплохо здесь ориентируюсь. За Собачеевкой - поля, степь…
За сараем действительно было двое юнкеров. Попали ребята в переплет…
- Что, стучите зубами? - спрашивает он подростков. - Согрейтесь, вот, - и незнакомец протягивает ребятам флягу. Водка, наверное. Они делают по паре глотков - кривятся.
- И - уходим быстро. Я знаю, здесь, за дворами - есть проход. Там - окраинная улица. Снова железная дорога. Вбок от неё - и огородами уйдем. За городом двинем к нашему отряду. Вот-вот подойдут… Я слыхал. А… зачем нам спасаться, теперь спросите вы, мил человек? - он хмуро посмотрел на меня.
- Нет. Не спрошу. Знаю, зачем: чтобы приехать потом, и провести расследование. И чтобы все историки будущего, все люди знали… О том, что здесь творилось. И на что способны нелюди с человечьими лицами… И чтобы помнили и оплакивали их жертв… Чтобы вновь зазвенел по всем погибшим колокол над бедной Россией. И чтобы всем было ясно, за что ей воздаяние будет…
И я… Вдруг с отчетливой ясностью увидал будущее Таганрога…
Как звенит над страной невидимый колокол, и ангел печали продолжает плакать над этой землей, и до сих пор не все тела похоронены, а души не получили покоя… И страшные тени былого всё так же бродят по этой земле, и сгустки злобы не растворились, а повисли в воздухе…
И не хватит всех священников, чтобы отпеть былых невинно убиенных, и цветы засыхают на землях, где прошли сапоги палачей, и реки крови, что текли, ушли под землю, но остался запах разложения.
Взорванные церкви, стертая во прах культура, любовь, превращенная в пепел… Это даже не фашизм. Это - хуже фашизма. Убиение лучших. Уничтожение праведных. Культ насилия, наушничества, предательства и злословия. Отрицательный отбор целой эпохи…
Диез ире! Если бы Господь обратил свой взгляд на эту землю, то он испепелил бы её в гневе…
Земля Чехова, Павла Таганрогского, многих славных людей - превращена в ничтожный и пустой духом город. Идешь по нему - и будто не хватает чего-то. Чего-то самого главного, важного, значительного. Без чего нет жизни…
Город, некогда лиричный и мечтательный, превратился в город заводов, искореженного металла, хлама, пустых строений, мусора и грязного моря, где мертвая рыба валяется вверх брюхом и гниет на пляжах…
Да, я увидел всё это. Будущее… И глаза мои были сухими.
Фанни оторвалась от тетради. "Да, прав Неназываемый", - подумала она. - Это - не люди. Целая кодла нелюдей шествует по этой земле. И они… никуда не делись. Они… Уничтожают нас…
* * *
Он пришел, как всегда, неожиданно. Она поднялась ему навстречу, быстро захлопнув дневник Схимника:
- Здравствуй!
- Здравствуй, Фанни! - ответил Неназываемый.
Она обняла его, и так они простояли, казалось, очень долго. Потом она отпрянула порывисто, присела.
- Можно… Задать еще несколько вопросов? - спросила она вдруг.
- Да, Фанни. Я отвечу на все те вопросы, что тебя интересуют. Если смогу, - он робко улыбнулся. Присел на кресло у окна.
- Неназываемый, а когда… Вы обнаружили теней?
- Не так давно. Лет пятьдесят тому назад, - ответил он. - Их деятельность стала слишком очевидной. Не осталось никаких сомнений…
- Они… Всегда были здесь, на Земле, в эпоху существования людей?
- Мы этого не знаем до конца. Есть лишь размышления, теории, предположения. Но, однозначно, они… Зародились не здесь. Они - чужаки для этой планеты.
- А когда вы начали объединение и борьбу с тенями?
- Примерно тогда же, лет пятьдесят назад… Конечно, человечество издревле боролось с бесами и ракшасами… Но я имею в виду конкретно наше объединение. И нам, для того, чтобы теперь объединиться, нужно было создать не просто неформальную, но и тайную для основных масс организацию. В противном случае, её бы задушили в зародыше, или убили изнутри. Подослали бы лазутчиков, устроили диверсию… Это - их методы. Мысль, что бороться нужно активно, большинству наших пришла еще позднее, чем было создано тайное объединение для спасения себе подобных. Когда мы все поняли, какая гнусная и страшная обработка людей проводится тенями в эпоху развитого интернета. Прежде всего, конечно, людей им надо было поставить в такие условия, чтобы их откровенное общение в реале стало практически невозможным. Все общественные организации, создающиеся "снизу", убивались, а то, что было создаваемо "сверху", пусть и под видом добродетели, на деле являлось лишь имитацией и отмыванием денег. Так, приюты для стариков стали похожи на концлагеря, а средства, идущие на них, шли в карман чиновников. Такая же ситуация возникла с детдомами и с приютами для животных…
Ну, и большинство мыслящих здраво ушло в интернет… Возникали интернет-сообщества, всё более и более имитируя собой общественную жизнь. И вот на этом этапе, здесь людей тоже стали подстерегать странные вещи. Кроме личностной травли, теперь активно действовали "черные сайты" и "черные страницы", существовала фабрика проплаченных троллей. "Черные сайты" отлавливали неуспокоенные и мечущиеся души. Они склоняли подростков к самоубийству, влюбленных - к разводу или расставанию, ищущих и думающих - к самоизоляции, а также, искусственно нагнетали им исключительно негативные отзывы и скандальное общение. Нередко, они создавали на сайтах отбор "избранных": по тому или иному признаку. Это были или прошедшие тест, или "не среднего ума", или "видящие", - и тому подобные псевдообъединения. Они пасли эти стада. И осторожно вливали в уши идеи о том, как нужно жить… Которые люди воспринимали как собственные. А потом "избранным" промывали мозги, создавали закрытую секту - всё равно, на какой почве… Вызывали привыкание к ней - и в конце, диктовали условия, при которых прирученный был бы тут "своим"…
- Почему… Это стало возможным? Люди так легковерны? - спросила Фанни.
- Люди - существа общественные. Социальные. И, если нет здоровых общественных объединений, причем, так сказать, неформальных - то есть, созданных на основе порыва, волонтерства, а не мзды за участие, обязательств и конкуренции… То люди бросаются в лапы теневых структур, которые запросто ловят их и дают иллюзию "братства" и "сообщества"…
- Мне страшно, Неназываемый…
- Чего ты боишься, Фанни? - спросил он осторожно.
- Я… Боюсь за всех нас. И… Очень боюсь тебя потерять…
- Ангелы не должны бояться, Фанни… Ты - мой ангел. И мы не расстанемся. Помни это… Помнишь…
- Ту свою песню, посланную тебе? Она… Грустная.
- Всё равно… Напой её мне. А то… Я тогда читал только текст…
И Фанни запела:
Я подойду к тебе, слегка
Затронув левое плечо.
Скажу, что ноша тяжела
И больше вера ни при чем.
Ни при делах любовь и честь,
Ослабли белые крыла.
И что ещё нам в жизни есть?
Опять рутинные дела…Я подойду к тебе, слегка
Затронув левое плечо.
Ты, заглянув в мои глаза,
Напишешь песню ни о чем…
Уже придуманы слова,
И сотни откровенных фраз;
Дорога на небо ушла -
Но это… Не для нас.Я - твой ангел.
Который не придёт.
Который заболел…
Я - твой ангел;
Я знаю, всё пройдет.
Я знаю: не у дел…
Я - не при деньгах,
И кровь сочится с глаз.
Я - не при словах,
И не знаю как
Выжить в этот раз…
Часть 4. Столкновение
Глава 1. Лис
Лис сегодня "оттягивался". Сегодня у него было целых три свободных часа. Конечно, он не успеет сбежать к "своим", в подвал. И потому, он просто заляжет в своей маленькой комнатке на складе, нацепит наушники плейерфона и будет слушать музыку, которую ему скинул Хорс: безумный парень, король и лидер таких же безумных молодых парней. Они в свободное время ездили за город, чтобы покорить заброшенные вышки, без всякого альпинистского снаряжения лазили по вертикальным стенам, по не сданным еще в эксплуатацию высоткам…
Жаль, что он не по-настоящему был одним из них.
Мы - последние люди
На этой земле,
Которые чувствуют
Ветер и снег…
Мы - последние люди
На этой земле -
Не говорите мне "нет".
Мы делаем селфи со смертью,
В последнем прыжке,
Мы делаем селфи со смертью,
И это - полёт!
С ними, с этими ребятами, он познакомился лишь потому, что был послан шефом, Ферзём, на задание: втереться в доверие этой неформальной организации, будоражащей сеть безумными фоторепортажами… И, если получится, развалить её изнутри, перессорить ребят друг с другом, а также, узнать их точки сбора, чтобы устроить на них облаву.
Но Лис специально сообщал данные слишком поздно: так, чтобы ребята могли вовремя удрать. Он не знал, зачем они нужны шефу, но он знал, что Ферзь - человек самый гнусный.
Мы ходим по нервам,
Гуляя по крышам домов,
Мы прыгаем в пропасть,
Цепляемся за парапет.
Мы делаем селфи со смертью
В последнем прыжке,
Мы делаем селфи со смертью,
И это - полёт!
Впрочем, с первых же дней своего рождения Лис не знал других людей. Не таких, как, к примеру, Ферзь. Или же, прежние его начальники. Конечно, он не помнил всех, кого встречал со дня своего рождения. Но ему рассказывали, что он родился в тюрьме. В результате плановых свиданий, осуществляемых надзирателями ввиду законодательного "права всех заключенных на секс". Пары выбирались произвольно, методом тыка, и заключенных - мужчину и женщину - загоняли, как животных, в одну, специально отведенную для таких встреч камеру. Если в результате этих случек у женщин рождались дети, то они всецело принадлежали не обществу, а "системе": у них не было имён: лишь клички, не было ни паспортов, ни каких-либо других документов, только особый, уникальный чип и вмонтированная в него "фишка", предназначенная для системы слежения.
Вы хотите, чтоб мы
Дрожали от ваших шагов,
Чтобы в струнку стояли
В преддверии ваших замков,
Чтобы слушали ваши приказы
От звона монет…
Но мы делаем селфи со смертью
В последнем прыжке,
Мы делаем селфи со смертью.
И это - полёт!
С детства его готовили в качестве "особого агента". Если бы не его особые таланты в обучении, овладении ниндзюцу, цена бы его была - как у любого пушечного мяса. Но Лис был очень упрям и жизнестоек, и в результате из него получился отличный наёмник. И потому, его цена как товара была повыше. Нет, он не участвовал в боевых сражениях и даже не побывал на вражеской территории. Но в свои неполные пятнадцать лет он ведал уже немало тайн, потому что его использовали для "особых поручений". Он сменил уже трех начальников, "братков", ведущих свои тайные разборки в недрах города. Ферзь был не хуже и не лучше предыдущих.
С детства он беспрекословно выполнял все поручения своих хозяев. Но сейчас выучился хитрить. Говорить полуправду. Утаивать сведения. Не сдавать тех ребят, о которых не знала его контора. Докладывать о местах сходок молодых неформалов тогда, когда те уже покидали точку. Потому, что он почувствовал свою духовную близость с этими молодыми людьми, а не с Ферзём и его подчиненными.
Когда ветер гуляет,
И валятся звёзды вниз,
И только товарищ
В бездну руку подаст,
Когда под ногами
Предательски скользкий карниз -
Мы делаем селфи со смертью
В последнем прыжке,
Мы делаем селфи со смертью,
И это - полёт…