Тут я полил из кувшина себе на шею. Ладно, ладно, нагнали страху! Раз мы еще существуем сами по себе, значит, три ойлянина что-то такое придумали и всех нас спасли. Один Юрец как раз приступил к изложению этого. Шел уже 84-й год Смятки, месяц зузень.
"…испорчен шабский вызыватель. В коем мракобесии мы теперь пребываем! Отвержены, сосланы в глухую степную местность Байконур. В соседней землянке ссыльный же поселенец, некто Эммануил Фингер, целыми днями рассуждает вслух о полетах на Луну! Истинно безумец! Добро, хоть бывшие собратья не интересуются, чем мы досуг заполняем. Однако же сломанного вызывателя тут не починить. Бартер пробовал, но отступился, помог бы сам старик шабу, да уж покинул он бренную оболочку, и где сейчас обретается духом - неведомо".
Пришлось-таки математикам попотеть в поисках надежного способа порвать сотяготительные связи. Юрец и Бартер в тончайших опытах на мышах обнаружили, что энергия поля сотяготения квантуется, а запредельный эксперимент на тараканах подтвердил, что величина единичной порции сотяготения не зависит от массы организма. Мыши и насекомые, как и ранее сермяжники, охотно поглощали энергию, сливались, стремительно размножались и мерли от бескормицы. А вот заставить их излучать удавалось не часто. Зато, раз начав отдавать запасенное, суперорганизмы не останавливались, покуда не переходили в низшее из всех возможных энергетических состояний. То есть дохли. Иногда они при этом самовозгорались. Гай Ворон, обращенный содействием знакомых бурятов в буддизм шаманического толка, не соблюдал ни суббот, ни вообще режима и за три месяца трансцендентных бдений разработал идею резонансного съема и рассчитал резонатор. Это он, Ворон, сломал шабский вызыватель духов и картировал индивидуальные силовые линии сотяготения на своем примере.
Дальше повесть стала совсем невнятной. Я страшно зевал над ней, талая вода капала на страницы, пятная их. Я еще подумал - нехорошо оставлять такие следы, аминокислотный анализ может меня потом выдать, не хуже отпечатков пальцев… "Это все ерунда, - отвечал мне высокий, узкоглазый Гай Ворон, разворачивая полуистлевшую холщовую хламиду, как крылья одноименной птицы. - Ничего не стоит проследить твои связи! Вот они, ниточки и пружинки". - И я удивился, что он говорит не своим непроглядным суржиком, а нормальной речью, как мой современник. Ворон плавно перемещался, как бы и не ходил, а проплывал над полом туда-сюда, размахивая тем, что держал в правой руке, будто указкой. "Вот эти, - вещал он, - короткие, тянутся к тем, кто сейчас возле твоей субстанции физической. Чем дальше - тем длиннее, а чем длиннее, тем она, брат, прочнее, такой вот парадокс!"
"А эта вот, - и призрачный математик вытянул костлявый перст и погладил действительно видимую мне в ту минуту бледную вибрирующую струну, - это самое важное! Род человеческий! Пуповина! Стоит мне ее обрезать… ну, не бойся, не буду!" - "Что у тебя?" - без звука вскричал я, сонный, понимая, что это сон, и тут же свалился за грань понимания. "Резонатор, - отвечал Ворон. - Хорош? Нравится?"
И он на раскрытой ладони протянул мне что-то, блеснувшее в дневной полутьме коротким ломаным блеском.
Неужели его в самом деле назвали пером?
Оно мерцало у меня перед носом, каменное, чуть искривленное, похожее на жертвенный нож. Совсем недолго - я и сообразить успел мало что, а брат Ворон, как ему полагалось, захохотал, закаркал, запахнул хламиду, обернулся самим собой и улетел, клацая острыми лезвиями на крылах, роняя смертельные каменные перья.
Катерина разбудила меня. Ее живые часы не позволяли спать днем, и вот она, извольте видеть, облеклась в плащ и отправилась пешком из своей башни ко мне. Пешком!!! Среди бела дня!!! Она, конечно, заблудилась, обожгла глаза, то и дело подымая капюшон, чтобы фотографировать, - в общем, вела себя как стопроцентная туристка. К башне ее подвез какой-то таксист. Хорошо отделалась… Я спросил, что она собирается делать, - неужели работать? Катерина отвечала отрицательно. Уселась напротив и смотрела невнимательно, как я, путаясь в отсиженных ногах, пытаюсь выбраться из-за стола.
- Ну-у… раз не хочешь работать, будем обедать. Снимай свою хламиду, располагайся.
- Спасибо. Уже расположилась, как видишь. Что ты ешь? Небось, заплесневело все.
- Ничего не заплесневело, нормальная пища, - я вытащил из холодильника пакеты, подернувшиеся серебром. - Ну, снимай плащ, он же мешает.
- А у меня там ничего больше нет, - небрежно отвечала она, - жарко! Чей это стол, а?
- Мадам… кх… Квиах, - я поперхнулся. Все-таки не ожидал. - Э-э… да. Мадам… Наша фотографесса… Что ты там нашла?
- Точно! Я так и подумала - зачем мужчине столько побрякушек? Она симпатичная?
- М-м-м… Э-э… да ей лет шестьдесят, не меньше. Не трогай ее браслеты, пожалуйста, они приносят несчастье.
- Что ты?
- В самом деле, - я старался, раскладывая запасы по бумажным тарелкам, пореже подымать глаза. Катерина стояла ко мне спиной, уперев колено в скрипучий стул. - Когда она мне их в прошлый раз одолжила…
- Те-бе?
- Угу, - я облизал пальцы и выкинул в мусоропровод пустую банку из-под гуакамоле. - Есть тут такие… некоторые места…
- И что?
- Мне так навешали…
- Тебе навешаешь… - с сомнением протянула она. Браслеты посыпались обратно в ящик. - Не поверю, пока сама не увижу.
- Не увидишь. Это к нашему театру не относится.
- Дневные места… - задумчиво произнесла Катерина. - Туда женщин, конечно, не берут…
- Ага, начинаешь соображать. Ну, садись. Пиво будешь?
- Сок.
- Тогда томатный.
- Почему томатный? - она взяла тарелку и вернулась к мадаминому заброшенному столу. Ей там было интересно.
- Потому что… "Прохладен лишь томатный сок В полдневном сне Теночтитлана… Не станет сил у Океана Твердыню превратить в песок…" и что-то там: "…как поясок вокруг пленительного стана…" Держи.
"Но сердце тяжко, непрестанно, толчками бередит висок"… Я запил и заел бедного поэта так скоро, как только мог. Катерина прихлебнула из индейской кружки.
- Кого ты все время цитируешь? Это твое?
- Бог с тобой, женщина! Чатегуатеквокотетл, был такой поэт лет сто назад… Воспел Солнце и был им съеден заживо.
- Как так?
- Да вот… в один прекрасный день ушел из дому, бросил жену и семерых детишек. Они стояли вокруг него на площади Огня, жена молилась всем богам, дети, как водится, плакали навзрыд. Но он не вернулся. День, и другой сидел на площади, подставляя Солнцу обритый наголо череп… через неделю исчез совсем.
- Фу, страх какой! Что же - испарился? Высох?
- Ну, может и так. Присмотрись, раз уж все равно днем бродишь - коатлекли и вправду как бы тощают.
- Не мудрено - ведь не едят ничего, да еще жара.
- Не-ет, не только. Они тоньше становятся, словно Солнце их обгладывает. Облизывает, как леденцы.
- Как шоколадки. Значит, все они - поэты, и тот, у вокзала?
- Нет. Поэтом быть не обязательно. Честно признаюсь - среди моих знакомых змеечубцев нет. И вообще, к ним быстро привыкаешь. Сначала, когда я только что… ну, словом, первое время я страшно любопытствовал - что они, как это? Пытался даже, дурак, с ними в разговоры вступать.
- А они разве…
- Нет, конечно. И я тебе не советую. Какая-то от них жуть…
- А это не заразно? Откуда они вообще берутся, ведь появляются новые?
- Да бог с ними. Никто не знает, и я не знаю. Может быть, они перерождаются, сегодня тут исчез, завтра - там появился. Никто же их учета не ведет. Может быть, они бессмертные. Может быть… да это все впустую. Вот, если повезет тебе и разговоришь Кчун Шика - спроси тогда у него.
- А ему откуда знать?
- Говорят, он был коатлеклом.
- Был?!
- Ну, так рассказывают. Будто он чем только не отличился - и у повстанцев ходил в главарях, и в заливе пиратствовал, подарил правительству алмазную трубку в горах и был прощен…
- Бред какой-то. Ты же говорил - он танцовщик?
- Так ведь одно другому не мешает. Один его нынешний коллега рассказывал, что Кчун и на площади сидел. Искал смысл бытия.
- Нашел?
- А вот ты сама у него и спроси.
- Может быть… может быть…
Она вдруг отставила кружку, замерла вполоборота ко мне. Я не видел со своего места, что она там раскопала среди сокровищ мадам. Молчание становилось странным. Шутить-то я шутил насчет несчастье приносящих вещей, но… Поднялся, зашел со спины и увидел, что она рассматривает фотографии. Конечно, что ж еще!
Это были хорошие снимки. Надо отдать должное нашему страшилищу - дело свое она знает туго. Луна светила у нее над цветными городскими пропастями, но цвета почти не было. Отважный также был натуршик: фотографироваться на нашей верхней площадке, да еще на самом краю. Да еще у мадам… Я не любитель разных там выдрючиваний на темы человеческого тела и обратил внимание только на одну картинку, с парадоксальным крупным планом, где почти не было видно лица из-за распушившихся светлых волос. Видно, мадам поймала момент, когда он отрицательно качал головой.
Катерину творчество Квиах просто заворожило. Она перебирала фотографии одну за другой, разложила их на столе пасьянсиком, накручивала на палец рыжую прядь. Обо мне она позабыла совсем. Я торчал у нее за спиной до тех пор, пока это не стало глупо… Отошел на заранее подготовленные позиции - уселся в свое кресло и наблюдал.
Она вертела головой так и эдак, потом стала бормотать что-то, потом наконец стукнула кулаком по вернисажу: "Никогда же не видела его голым!"
С этими словами она села, но не на стул, а прямо на столе устроилась, посидела секунд десять, глядя в стену, потом лихорадочно собрала снимки и снова принялась их тасовать. До меня стало доходить, что она вовсе не любуется.
Прозвучал сигнал приема новостей. Я вышел в соседнюю комнату, где Кочет велел поставить принтер Мировой сети, и подставил ладонь под бумажную волну. Когда вернулся, Катерина все так же сидела на столе, понурившись и что-то рисуя пальцем на серебряном колене. Я вытащил из ящика пакаль и бросил ей. Просто так, без наития.
- Держи.
- Это что?
- Поможешь мне.
- Зачем?
- Надо. Это не сложно. Когда скажу, бросай монетку и говори, что выпадет: пакаль или ахав.
- А… где тут что?
- Ну, пакаль, - это вроде подушки с ушами. Ахав - это где физиономия. Разберешься?
- Угу.
Минут пять мы добросовестно работали. Так как пакаль был в других руках, я продолжал размышлять, что за дела у этой женщины с Кчун Шиком, отчего она делает вид, будто его не знает, и чем все это может обернуться. У меня, например, были свои счеты с этим господином: как раз тот случай, когда меня подвели браслеты Квиах. Майяское чудо, конечно, само рук марать не стало - оно просто не пришло в назначенное место, а явились какие-то гопники, втроем на одного. Боевые искусства хорошо смотрятся в кино; хоть я, вроде бы, наставников не посрамил, досталось мне все-таки на орехи. Помня о своем, я для Катерины построил две с половиной версии развития событий - месть за поруганную честь (!), правительственное спецзадание (?), и… в третьей версии тоже все как-то склонялось к разборкам и занесенному над горлом виртуоза сцены стилету…
- …пакаль… Дальше.
Молчание. Я поднял голову от записей. Катерина задумчиво катала монетку между пальцев.
- Как ты думаешь, давно она?..
- Ты о чем?
- Да вот об этом, - она пальцем босой ноги обвела валявшиеся на полу снимки.
- Там дата должна быть на обороте.
- Я посмотрела. В прошлом месяце… но этого быть не может.
- Почему не может?
У Катерины судорога прошла по губам.
- Слушай, а этот натурщик? Ты его, случайно, не знаешь?
- Почему я его должен знать?
- Она… все-таки с тобой рядом работает. Может, видел…
- Слушай, мадам находит себе натурщиков без моей помощи. Что тебя так прищемило? На тебе лица нет.
Она швырнула монетку, я поглядел - опять пакаль.
- То, что ты рассказывал про этого… Кчун Шика - можно этому верить?
- Не знаю. Я бы поверил.
- Тогда это другая жизнь, - пробормотала она с отсутствующим видом, нагнулась и собрала снимки. - Это - не он?
- Не кто?
- Не Кчун этот?
- Дай посмотреть… Н-нет. Вряд ли. По-моему, этот моложе. Хотя… тут же только силуэты, сам черт не разберет. А тебе-то чего надо? Чтобы это был он или нет?
- Чего мне надо? Чего надо… Откуда я знаю!
Я не то чтоб плечом пожал - так, только лопаткой дернул, понезаметнее. Женская логика!
- Ты ничего не думай такого… я просто ошиблась…
- Да ну, не извиняйся! Кстати, что ты стесняешься? Возьми снимок себе, если нравится.
- А… она?
- Мадам? Ты об этом не беспокойся. У нее, во-первых, негативы есть, во-вторых, она и не заметит, в третьих, она одержимая. Ловит таких вот фигуристых парней, в основном приезжих, и уговаривает позировать. Будущая слава в обмен на…
- …вот и этот так похож… - Катерина вела свой разговор, не слишком прислушиваясь к моим сплетням. - Конечно! - она вдруг тихонько шлепнула себя по лбу. - Если мне его где-нибудь еще раз повстречать, то только в вашем навыворотном Теночтитлане! С ума сойти… Так что ты говоришь?
- Возьми, говорю, себе на память.
- Пожалуй, - и она отвернулась от меня, уткнулась в кружку с соком.
Разговор наш на этом увял. То ли от увиденного на снимках, то ли от моего консервированного угощения Катерина сильно заскучала и ушла, когда стали собираться более-менее постоянные сотруднички. Она унесла-таки с собой один из снимков. Сказала, что вызовет такси, и я не стал навязываться. Видел, что она в досаде на себя.
На сей раз перестановки дали слово "Кахамарка". Это могло означать либо известный в городе ресторан южной кухни, либо… Либо собственно Кахамарку, то есть - собирайся, Тарпанов, и вперед, через экватор, в бывшую столицу инков… Я покатал в уме эту возможность - нет, не сейчас… Неизвестно, сколько я там проторчу. А Катерина уедет через неделю, много - через десять дней. Если я, конечно, не последний дурень и она меня не разыгрывает со своей этой комедией ошибок.
Таким образом, я решил загадку в пользу южной кухни. Но между мною и супом из акульих плавников в тот день еще были: совещание у Кочета (мелкая злоба дня, жалоба Квиах на то, что кто-то рылся в ее столе, трепетная, удивительно благоглупая речь редактора об Уважаемой Гостье и т. д.), затем я бездумно накропал обзор происшествий на автодорогах побережья - мартиролог на двадцать персон из лицедейской братии, мораль - не хрен ездить по горным трассам в обкуренном благодушии, как раз отрастишь зефирные крылышки… Потом сочинил три письма в редакцию, одно - от лица сексуально озабоченного подростка-эмигранта, и подкинул их Куц-Тхапан. Через полчаса она оповестила всю редакцию счастливым визгом и принесла мне же - похвалиться "этой грязной, гнусной провокацией". За следующий номер "Кетцаля" можно теперь было не волноваться. Я уже успел сходить к верстальщикам, посмотреть макет "Плясок скелетов", как всегда слишком эстетский относительно моего текста, но бороться с магистром Пудниексом бесполезно, у него три оксфордских диплома… Вернулся - под кактусом вдохновенно спорили и возмущались. Куц-Тхапан восклицала: "Пубертатная обсессия! Очевидный шок! Сексуальные игры матери!", и кто-то весьма здраво ей возражал (по-моему, Митлантекутли, водитель Кочета) - "приставить бы их всех… пусть станки двигают, или электричество вырабатывать, раз уж рукам покоя нету…" Хороший человек Митлан, зрит в корень. Не забыть подкинуть потом номер Катерине, как-никак ей обязан, ее и только ее имел в виду… увы, лишь мысленно…
Трудоголиков у нас в редакции нет. На местах бывают в основном в предвечерние и предутренние часы - перед отправкой в ночь развлечений и после, нагруженные впечатлениями. Так что жить можно.
Вечерние Декановы новости я обрабатывать не стал, с ума они там посходили, что ли? Спровадил тех, от кого можно было ожидать приставаний по работе, а от Кочета с его сиропом смазанной подозрительностью заперся у себя в каморке. Посидел, задрав ноги на столик, - из всех медитативных поз эту почитаю наилучшей. Привел себя в надлежаще небрежный вид и…
И кого же я встретил, расположившись в красно-коричневом, с золотыми камышовыми плетенками на полу и стенах, в славном уютном малом зале "Кахамарки"? Не то чтобы под ложечкой засосало, но непринужденно наслаждаться пищей я уже не мог, завидев обтянутую лимонно-желтым пиджачком пухлую спину и черную волосатость д-ра Гнездовича. Доктор был в чисто мужской компании - напротив сидел тощий, в белом полотняном костюме мешком, старец, а по левую руку от старца помещался очень колоритный индеец. Не майя, те разнежены и утончены цивилизацией, а из лесовиков, наверное. Они сидели в стороне, меня отчасти прикрывал аквариум с золотыми рыбками. Я старался не пялиться, чтобы не накликать доктора на свою голову. Тем не менее исподтишка наблюдал за ними - развлекался на свой лад, раз уж не вышло просто посидеть в свое удовольствие. Доктор, как и следовало ожидать, жевал и говорил одновременно, против всякой врачебной науки. Старец вкушал амарантовые лепешки и запивал горной водой со льдом. Индеец ел вегетарианскую пищу, и я заметил, как он чуть не вытер пальцы о шорты. Это его смутило. Он вообще-то вел себя прилично, только взглядом все время рыскал по сторонам. Тут уже нужно было мне следить за собой; и все-таки не успел отвести глаза, задержка была всего с секунду, не более. Раз, два, выдох - и уже боковым зрением я отметил, как "вождь", помедлив, что-то говорит старцу. Я расслабил мышцы, собрался, снова расслабился - нормально, сижу себе, доедаю свинину "лима"…
- Это вам просили передать.
Я посмотрел на подавальщика - парень еле заметно ухмылялся. Он держал блюдо нарезки из сырого тунца. Тут уж я дал волю мимике. Кто? Что такое? Откуда?
- Вон те господа…
Ага! Гнездович, широко улыбаясь, помахал мне призывно ручкой. Я прибегнул к уклончивым жестам и остался на месте. Пару минут спустя они были все у меня. Доктор, любезно усмехаясь, предводительстовал. Старец скромно сел на отодвинутое для него Гнездовичем кресло, а "вождь" промедлил и сел справа от меня только после едва заметного кивка старца.
- Вы уж простите, - заструился Гнездович, - но у меня собралась хорошая компания, почему бы и не познакомиться? Господа, это вот Артемий Тарпанов, э… работник масс-медиа.
- Журналист, - с достоинством поправил я. - Хроника происшествий и обзор самоубийств.
- Да, мы тут перенасыщены, - небрежно отозвался доктор. - А вам, Артем, позвольте представить: кардинал Очеретти… доктор Тукупи.
Кардинал? Я вежливо выразил удивление по поводу гражданского костюма.
- Юноша, видимо, далек от религии, - кардинал говорил тихо, невыразительным глухим голосом, как в подушку. - Он видел нас только в исторических боевиках…
- Римская церковь четверть века назад упростила церемониал, - сказал Гнездович.
- Мы носим Господа в сердце своем, а не на раменах…
- Прошу прощения, Ваше высокопре…
- Джиованни, сын мой, меня зовут Джиованни Марко Лука Маттео, но вы можете называть меня Джио…