Он вдруг изменился в лице. Схватил Ассистента и спрятал за спину, палец сунул в пасть, чтобы кот не мяукал. К нам подскочил какой-то смуглый, маленький, в рубахе пузырем, а между ним и Синобой вломилась крупная дама. Растопырила руки. Стало тесно, и я тихонько отъехал со своей табуреткой. Смуглый придушенно заклекотал, дама топнула ногой. "Дездемона…" - тоненько подал голос невидимый Синоба. Он ловко прятался за этой Дездемоной - было за чем! Смуглый бесился. Лесбиянки хохотали и хлопали ладошками по бедрам, да и мне было смешно. Синоба вдруг заорал - видно, Ассистент его укусил или выпустил когти. Ему ответил хлопок. "Кто стрелял?" - крикнул бармен и поперхнулся. На нас сыпалось конфетти. Толстуха пошатнулась и стала рушиться, но ее подхватил смуглый и вынес вон на руках. Здоровый, однако - в Дездемоне-то не меньше ста кило! Синобу и кота я потерял из виду. Ну и типы!
Официант смахнул конфетти на костяной поднос.
- Ваше, господин, - и отдал мне бумажного "голубка" из почты. Откуда птичка прилетела? Я развернул, посматривая по сторонам. Никто не глядел на меня, чье же это?
Внутри оригами было отпечатано имя: Кватепаль. Квапаль - в скобках.
…Точно, была опять ночь. Следующая уже, от той еще вчера ничего не осталось. Если не считать тупой боли в печенке. Чего этот бармен мне намешал? Я опустил котов играющих, лесбиянок, Бога Травы и каких-то занозных ламангаров в пригоршни с артезианской водой - и чуть не поперхнулся насмерть. Засмеялся, вспомнив, как Декан проводил семинар о рациональной морали. "Люди вашего склада, - вещал он, - пьют много и мешают всякую дрянь, но только в кино. Вам известны другие, утвержденные фирмой и усвоенные, я полагаю, методы избежания стресса…" При этом он посмотрел на своего фиксированного слушателя, а им был я. Я практиковал тогда как бы нечаянное попадание под начальственный взор. И, просекая мысленный вопрос, отчеканил: "Так точно, господин наставник, что касается меня - только водка!" Тьфу, водку в Теночтитлане пить невозможно.
Когда я вышел в зал, там был мир и согласие. На столе у меня, правда, кричала замечаниями "Аналитическая Геометрия". Живописно разорванные снимки адептов Саджа Замзам прилагались. Адепты, гормонально нестойкие, приобщились универсальных сил природы с трех самых высоких вертолетных площадок в центре… Поодиночке и парами, а также интригующими группами по пять-шесть человек. Анализа, то есть отдельных частей человеческого тела, равно как и геометрии, в смысле покрытия подплощадочного грунта этими разъятыми телами, было в достатке. Беглый взгляд на первую страницу дал мне понять, что Кочет не видит в происшедшем никакой мистической игры сил, а хочет, чтобы было страшно и с моралью. Отдам Куц-Тхапан, моралью у нас ведает она. А снимки… Что же, Папаутам как был полицейским фотографом… Мадам Квиах надо было попросить, но мы же с ней в ссоре.
- Доброй ночи!
Я как раз выбрасывал клочки снимков, - получилась достойная пауза. Катерина, грызя огромное яблоко, пристроилась на краю стола. Казалась немного усталой, но в целом - ого-го! Все, бывшие на местах, ей улыбались, даже Квиах. Проходившие мимо - заглядывали, не изобретая особых поводов.
- Да, доброй и тебе. Как дела?
- Отлично. Знаешь, я его видела. Это не он.
- Кого? Кто не он?
- Твоего чудесника. Кчун Шика.
- А…
- Что-то ты вяло реагируешь…
- А должен? Бог с ним. Ты, значит, где-то была?
- В шоу ольмеков.
- Ничего себе! Недешевое удовольствие.
- Удовольствие? Это чудо, настоящее, и пусть стоит хоть миллион… Тем более, что мне билет кто-то прислал прямо в номер.
- Кто?
- Понятия не имею. Случайно, не ты?
- Не я. Откуда у меня такие деньги?
- Однако ты там бываешь.
- По знакомству. Сижу под самой сценой, вижу ноги… Что смотрела?
- "Богиню-бабочку".
- А… Это отличная вещь.
- Да, да. Там такой танцор здоровенный в главной роли, я думала, он сцену пробьет, а он… Как бабочка. И очень хорошо было еще, что я ничего не понимала. Ни песен, ни самого сказания. Но так намного лучше.
- А что ж он тебе не объяснил?
- Кто?
- Ну, тот… с билетом. Дай яблочка откусить.
Она задумчиво скользнула по мне глазами.
Яблоко не дало ей съехидничать про мою якобы ревность, а она собиралась. Так, со мной по-писаному не сыграешь.
- Спасибо. Я как раз такие люблю. Где взяла?
- Мадам Квиах поделилась. И браслет подарила. Она, между прочим, совсем не ведьма, как ты тут развел.
- Про браслет я и спрашивать не стал бы. Я их все хорошо знаю (это было неправдой, того, серебряного, что красовался у нее на щиколотке, я никогда не видел в коллекции Квиах). Этот - счастливый, не опасайся.
- Счастливый, я знаю. Между прочим, я была там одна. Наверное, этот тип тоже не очень богат. Представь себе, я оттуда вышла вся такая восторженная, как будто не иду, а плыву по воздуху. Туфли сняла… И тут вдруг - бах! Сбивают с ног. Ну, не совсем, я увернулась… А тут еще сумерки, видно плохо, фонарей никаких. В общем, этот самый танцовщик, богиня-бабочка эта, центнера полтора, наверное…
- Почти два.
- А, ну конечно, это же твой знакомец, борода косичками… Словом, этот сумасшедший бухнулся мне в ноги, я чуть не упала, - и давай что-то петь… А юбку при этом не выпускает, норовит ноги целовать, слезы текут ручьем… Что ты смеешься? Порвал он мне лучший выходной костюмчик, все измазал…
- Я не смеюсь. Просто… он ничего плохого не хотел. У него душа постоянно восторженная, он в Аркаиме ходил перед храмом. А тебя за Анахиту принял, потому что ты вся в белом. И ожерелье вот это было, да?
- Да. Нефритовое.
- Ему все равно. "Землю Мазды озирает Ардвисура Анахита, станом, грудью совершенна, в ожерелье изумрудном, дева чудная, вся в белом…"
- Да уж… Портрет… И между прочим, тут Кчун Шик и явился. Выбежал из тени, очень театрально и очень кстати. Еще немного, и твой аркаимский святоша приобщился бы к божественному… прямо на мостовой.
- Ничего бы не приобщился. Он девственник, обет давал. Ну, и что же Кчун Шик?
- Да ничего. Оттащил этого боголюбца к фонтану, водой побрызгал, тот отдышался, и они ушли.
- И все? Вы даже не поговорили?
- А о чем бы я с ним разговаривала? Это для вас он чудо, а так… Обыкновенный проходимец, по-моему. Танцовщик он, конечно, отличный, но эта его прокатанность… как будто совсем без костей… И глаза ледяные. Я, знаешь, рада, что это не тот человек… за которого я его было приняла.
- Ну и ладно. Ну и хорошо. Что дальше будешь делать?
- Не знаю… больше никто билетов не присылает. У тебя какие-нибудь идеи есть?
- У меня всегда полно идей. А в Теночтитлане всегда есть, на что посмотреть.
- Колодец?
- Ну, в Колодец ты всегда успеешь, - я вспомнил Синобу и его кота. - Там сегодня Шекспира ставят. Что ты, Шекспира не видала у себя дома?
- Да мне ведь и за жизнь всего не увидать. На тебя полагаюсь.
По-моему, она была уже в полном порядке. Наваждение, какое там у нее было, отступило. Никто из тени больше ее не смущал, и я подумал: а он все-таки изрядный оболтус, этот, из тени, неотождествленный. Упустить такую женщину или отпустить… Вон глаза-то как горят, сосуд же благодати - такая, если только не обманывает. Да у них и счет другой обману, играм… Но это мы узнаем, рано или поздно.
- Полагайся, это верно… Я тебе покажу "Чокоатль".
- Что такое?
- Тоже местное шоу. Но туда надо обязательно идти вдвоем.
- О! И с кем же ты раньше ходил?
Я ответил безмятежной улыбкой:
- Ты к себе поедешь?
- Нет, я там устроилась, - она показала куда-то за дверь. - У меня в "Нопале" проходной двор, представляешь, соседи трансвеститы оставили бусы в сахарнице, на кухне туфля из змеиной кожи, шпилька шесть дюймов и размер сорок пять… Так что я у вас посижу, оформлю впечатления. А что? Надо ехать сейчас?
- Сейчас рано. Но долго не засиживайся. В этом туда идти… У тебя еще что-нибудь есть, полегче?
- Полегче? Это что, оргия, куда ты меня собрался вести?
- На оргии у нас вдвоем не ходят. Пятерками - минимум.
- Да нет у меня ничего полегче… ладно, придумаю. Значит, ты…
- За тобой приеду в "Нопаль".
…Назовите меня скверным рассказчиком, но я не берусь судить о том, чего не понимаю. Если бы я попытался соорудить ей одежду из двух оконных занавесок, то принцип был бы тот же: на плечах - узлами, а там - как придется. Но эти ее "занавески" вязал и драпировал Мастер. Куда мне, несмысленному!
О нашем путешествии можно было бы сложить песню; но все песни здешних дорог одинаковы. Мы отправились в путь и, наконец, достигли цели.
Я запомнил, что в полете она в этот раз боялась воздуха, сидела, скрестив кисти и лодыжки, тревожно поглядывала вниз. Мы поднялись так высоко, что вокруг был слабый отсвет вечерней зари, а под нами - полная ночь и отчетливо складывался узор городских пропастей между полей дробного света. И было холодно. Так что она в полном смысле слова оттаяла, снова очутившись на твердой почве. Слишком твердой, я бы сказал, чтобы двигаться на каблуках: с вертолетной площадки вела узкая тропинка между камней. Место, куда я ее привел, было на самом краю обитаемого города, почти в горах. Я сам бывал здесь нечасто. С виду - обычный каменный домишко, ни вывески, ни стоянки - сюда только по воздуху можно добраться, почти тишина… Катерина вопросов не задавала, и это было немного не в такт моему замыслу, но - женщина! Что с нее взять? Может, у нее закончился любимый лак для ногтей, и оттенок не в тон платью… Я был на сто процентов уверен, что все пойдет как надо. Светски держа ее под руку, прокладывал путь. Не задерживаясь в верхнем зале, с местной музыкой и баром, повел вниз. А там уже помещение было выдолблено в скале и не было другого света, кроме тростниковых свечей, и воздуха - кроме коричневого, и запаха, кроме шоколада.
Ну, ну, не надо, - это был действительно шоколад. Конечно, такой, какого за океанами не понимают. Питье, которое нам принесли, было, правда, густое, но без молока, и ваниль торчала из горшочка вялым стручком. Катерина засомневалась.
- Это что? - она облизнула палец. - Горькое…
- Пробуй понемногу. Можешь только смачивать губы. Нужно привыкнуть.
- Стоит привыкать? А шоу? Ты обещал.
- Будет, - я, как советовал сам, пригубил. У меня был рецепт особый, с перцем… Мысленно, конечно, содрогнулся. Но виду не подал.
Когда собралось гостей человек десять, распорядитель задул свечи на столпе посреди сцены. Рассказать о том, как это было? Нет? Я даже не знаю, сохранилось ли оно сейчас. Шоколад, я знаю, не сохранился… Но это была игра. Так хорошо спрятанная под перьями и льняным полотном, под рядами бус из бирюзы и зеленого камня, чтобы не возмутить искушенную особу из женского журнала своей "ненастоящестью". И достаточно ненастоящая для того, чтобы я мог вести свою партию. В общем, когда на сцене остался только шоколад, стекающий томительно по бронзовой коже, и в зале стало так тихо, что звук падения капель на доски отдавал металлом, - Катерина тихонько убрала руку из-под моей ладони.
- Слушай, я пойду подышать?
- Я с тобой. Покурю.
- Ладно…
Тем, кто оставался, было, в общем-то, все равно, шумим мы или нет. Но мы ушли тихо. В верхнем зале не было никого. На веранде кто-то, совершенно неразличимый, может быть, даже за углом, - тоже курил. Я почувствовал запах "Смуглой Девы".
Катерина оперлась на каменную ограду, смотрела на горы, до того близкие, что они наполовину заслоняли огненные небеса. Свет из окна падал ей на щеку, на губы, оттененные коричневым. Пауза наступила в нашей пьесе, не очень-то предусмотренная, но вполне неизбежная. И даже то, что мы молчали, имело свой ритм. Я не спешил докурить, она, слегка улыбаясь, вдыхала ночную призрачную прохладу. Связь между нами уже была, нужно только…
- Что? - Катерина вдруг обернулась.
Под навесом, в полутени, - тот, другой курильщик. Сигара его тлела, не давая света.
- Звезда! - хриплым голосом сказал этот некто. Сигарный огонек описал полукруг и пригас. На пальце простертой руки искрилась небесная точка. Что-то путеводное, или просто яркое в здешних широтах. Сириус, должно быть.
- Звезда так близка… Простите, сударыня, - он выступил на свет и оказался рыжим, бородатым, уже немолодым. - Портрет не желаете ли?
Я пожал плечами на недоуменный взгляд Катерины. Такого сервиса здесь раньше не водилось.
- Какой портрет?
- Маслом, сударь. Я пишу маслом.
- У меня нет времени позировать, - мягко сказала Катерина, а сама уже там прогнулась, тут руки расположила, бровью повела…
- Я напишу за пятнадцать минут.
- Шутите! Что же это будет?
- Вы. Не просто сходство. Поверьте. Испытайте.
Он не заискивал. Просил нас, но как-то вызывающе.
- Добро, - Катерина окончательно приняла позу, испанскую, я бы сказал. Выпрямилась в струну и нахмурила брови.
- Не надо, - сказал рыжий. - Сядьте вон там, у окна, под светом. Там есть камень.
Катерина хмыкнула и обернулась снова ко мне. Я посмотрел на часы.
Рыжий согнулся, чем-то загремел и зашуршал. "Основа у меня готова", - бубнил он. Резкий запах перебил все прочие. Маляр устроился на ограде. Он даже не глядел на Катерину и странно, размашисто водил обеими руками над куском картона, зажатым между колен. Никогда не видел, чтобы так писали маслом… да и вообще…
- Готово. Извольте убедиться.
Катерина смотрела на картон, - мне ничего не было видно, и лицо у нее было очень странное. Она могла бы рассмеяться, взорваться гневом, всплакнуть, изумиться - все сразу, все это перебежало мгновенно по бровям, скулам, губам, подбородку. Осталось только изумление.
- Ты посмотри, - она подтолкнула мастера ко мне. - Однако?
Да! Она была похожа - пламенем волос и завитками, светлым средоточием глаз на пятне лица… Но это был не портрет. Я бы так ее увидел в витрине, где-нибудь в зеркале, мельком - и уже не смог бы забыть. Это был сон. В абсолютно нереальной манере. Грубым мазком. Только цвет был настоящий, и я сдался. Поверил. Катерина - тоже. Она глядела на художника восхищенно и робко.
- Я могу взять это?
- Конечно, сударыня, - и он назвал цену.
Просто несусветную - за пятнадцать минут работы и учитывая тот взрыв страстей, которым обернулась писанная маслом Катерина… но она не проронила ни звука. Она все смотрела… Художник вытирал испачканные руки тряпкой, и у него было только два пальца на правой руке и один - на левой. Указательный. Катерина раскрыла сумочку.
- Я выпишу вам чек, хорошо? Вы здешний?
- Увы, беженец. Как многие здесь.
- Я могла раньше видеть ваши работы?
- Вряд ли. Был один альбом… но нет, вряд ли. Я мало известен за пределами бывшей родины. Да и в ее пределах…
- Откуда же вы? И… могу я попросить? Подпишите портрет, ох, простите…
- Ничего, - художник полез в суму, повозился и быстро навел росчерк своим указательным. - Гутан Оран, к вашим услугам. Я рад, что вам нравится.
- Да, в самом деле, никогда… Неужели вы не выставлялись?
- Подпольно, - рыжий Оран усмехнулся и взял чек двупалой правой клешней.
- В саперах были? - я подал голос, во-первых, потому что Катерина слишком уж упала духом, а во-вторых, само с языка сорвалось.
- Нет, сударь. С партизанами не поладил. Но это дело прошлое, видите, на кусок хлеба я себе зарабатываю.
И с черной икрой, добавил бы я.
- Что за партизаны? Фрелимо? Тоти?
- Ойляне, - кротко, как больному, отвечал художник. - Благодарю вас, сударыня, за посильный вклад в восстановление… Позвольте откланяться.
- Нет, стойте, - на меня она только взглянула мельком: дескать, не мешай и не твое дело. - Сядьте здесь… или - пойдемте внутрь. Я хочу вас угостить.
- Благодарствую, не нужно.
- Но поговорить мы можем? Вы еще что-нибудь для меня нарисуете…
- Не сегодня, увы, сударыня. Я не хочу искушать судьбу.
- Выпейте хоть вина с нами? Пожалуйста… Я… я просто никогда не встречалась с таким даром. Как будто вы знаете меня, видели много раз…
- Одной минуты мне достаточно. У вас очень выразительное лицо. И это плохо для меня.
- Почему?
- Запоминается против воли. Я себя ограничиваю в образах. Если бы я позволял себе бездумно все запоминать, что вижу, даже мельком - я бы в этом погряз. А вас я смогу еще раз написать потом, когда восстановлю вот это, - он постучал по столу культяпками.
- Вы полагаете, что ацтекская медицина?..
- Я полагаюсь на технику, сударыня, мне пообещали биопротез… но разве это тема для разговора с прекрасной дамой? Или вы, может быть, доктор?
- Изящных искусств, - Катерина рассмеялась. - Я пописываю в разные глупые издания.
В женские журнальчики и прочее. Вот уж не тема для беседы. Я все-таки вами заворожена, господин Оран.
- Гутан, называйте меня по имени, я не привык величаться господином Ораном.
- Тогда зовите меня просто Катериной. Вот мы и познакомились. Значит, вы здесь уже давно?
- Два года.
- И все время здесь, в этом месте?
- Нет, конечно. Сюда помогли устроиться добрые люди… Здесь я с полгода, можно сказать, благоденствую. Не все, конечно, столь чувствительны, столь разумны, как вы, сударыня…
- Катерина.
- Как изволите. Но я не бедствую, о нет.
- Скучаете по дому?
Оран дернул головой, рыжие космы взлетели.
- Я никогда не вернусь в Землю Ойле, - сурово изрек он. - Когда бы только руки! Они убили моих друзей. Это были такие же, как мы с вами, приличные люди - поэты, писатели, живые души. Но там нельзя быть живым. Теперь их никого не осталось. Мертвы или пропали без вести.
- Мертвы… или пропали без вести, - Катерина повторила это, видимо подложив под какие-то свои мысли; вряд ли она настолько уж сочувствовала беженцу, она казалась мне мало сентиментальной, даже в утверждении, что кто-то там на снимке мадам Квиах похож на ее первую любовь в школьные годы… или что у них там было… Пока я об этом подумал, она уже снова полезла в сумочку. На колени легла разорванная надвое фотография.
- Гутан! Пожалуйста… поглядите сюда. Это снято в Теночтитлане, несколько недель назад. Не попадался ли… не видели ли вы этого человека… здесь или в городе?