Это действительно логово, Полухин не ошибся. Но пустое. Грязное тряпьё собрано в некие подобия постелей. Скудные подобия мебели - явно с помоек. И жили здесь - подобия людей. Человекокрысы. Но сейчас нет никого.
С кем же ты воевал, хочет спросить Ваня, но молчит. И так ясно - палил. во все стороны с закрытыми глазами. Ваня молчит.
Зато орёт Полухин:
- Суки-и-и! Бляди-и-и!! Смылись!!! Услышали, как мы блядских крыс - и смылись! Где-то здесь они… Ничего…
Пихает новую обойму. Та не лезет, перекашивается. Наконец с лязгом становится на место. Славка выскакивает за дверь - искать сбежавшие уши. Его крики мечутся там, в кирпичном лабиринте.
Ваня остаётся. Хочет кое-что проверить.
Подходит к крысиному ложу, с отвращением щупает грязные тряпки. Второе… Третье… Последнее…
Всё ясно. Хочется вымыть руки. Полухин опять ошибся. Тепла крысиных тел тряпки не хранят. Дичь ушла давно… В углу блеснуло. Подошёл - бутылка "Льдинки". Вот это уже интересно… И совсем непонятно. Если только… Он сковыривает пробку и принюхивается - в ноздри бьёт аромат сивухи. Да-а, Многое Ваня видел в жизни. Но чтобы дичь свалила с логова, бросив спиртягу… Под ядерной бомбёжкой вынесут.
Загадка природы. Ещё одна. Но одно понятно - ничего там Славка не найдёт.
Ваня ошибся.
Кое-что Полухин нашёл.
Или кое-что нашло его.
С какой стороны смотреть…
Глава 5
Славка вернулся в логово странно молчащим. Винтовка в левой руке, в правой - нож.
Нож-ухорез. Короткое кривое лезвие с заточенной вогнутой стороной.
Ваня не понял: неужели нашёл? Странные дела…
- Пойдём, - сказал Славка, не объясняя - куда и зачем.
А Ване вдруг никуда не захотелось идти. Точнее, захотелось - но не с Полухиным и не в тёмный лабиринт, ему захотелось наверх, на свежий воздух, и шарнуть вдребезги карабином о первый камень, и идти налегке, долго-долго идти, и чтоб вокруг была трава, и не было тёмных подвалов, и тёмных подъездов, и тёмных лабиринтов, и тёмных колодцев, и тёмных людей. Чтоб было светло.
- Пойдём, - сказал Ваня, не спрашивая - куда и зачем.
И шагнул в темноту, мимо навеки вросшей в землю двери.
Ваня Сорин шагнул - и встал на Путь.
Сам не зная этого.
Путь вёл наверх. Туда, где светло.
Но и этого он не знал.
Путь был страшный, и многой крови суждено было пролиться на нём - об этом Ваня догадывался.
А ещё на пути его ждала Любовь.
- Ну ты нашёл так нашёл.
Других слов не было.
Девушка лежала на спине. Прямо на сырой земле. И, казалось, спала. Впрочем, не только казалось - поглядев внимательно, можно было заметить лёгкое дыхание. А может, то было не дыхание - но грудь её легко, едва заметно поднималась-опускалась. Весьма красивая, кстати, грудь.
Лёжа на спине - отнюдь не самая выгодная поза для демонстрации бюста. Девушку это не портило. Как и отсутствие бюстгальтера под тончайшим платьицем. Чёрным платьицем.
М-да… Находочка. Спящая царевна. Пардон, а где хрустальный гроб? Где работяги-гномы? И, самое главное, кто тут королевич - я или Полухин? Кому её целовать-то?
Длинные чёрные волосы разметались по чёрной земле - и были гораздо чернее. Наряд прост и скромен - ничего, кроме короткого, до середины бедра, платья. И на ногах - ничего. Ни обуви, ни чулок-колготок… А ноги… Нечасто Ваня встречал такие ноги. Особенно в тёмных подвалах заброшенных птицефабрик.
Он склонился. Взял её за руку. Легонько потряс. Коснулся лба.
Девушка не реагировала.
А целовать принцессу отчего-то не хотелось…
- Это не бомжиха, - констатировал Ваня и так очевидное.
Полухин с очевидным готов был поспорить. Что и сделал.
Кто живёт в скворечниках? Скворцы. А в крольчатниках? Кролики. В петушатниках? Петухи, ясное дело…
Тогда вопрос: кто это у нас тут в бомжатнике отдохнуть прилёг, э?
Неисповедимые пути полухинской бессмертной души читались легко, как азбука для первого класса.
Рыскал по подвалу, пытаясь отыскать улизнувшие уши. Взбешённый сорвавшимся очком. Увидел, ошалел - и схватился за нож-ухорез. Но по хилости своей натуры заколебался. И пошёл за Ваней - поделиться ответственностью. Поделился. Спасибо, Славик, век тебе не забуду…
Самое поганое, что с формальной стороны придурок прав на все сто. Бомж - это ведь аббревиатура… А имеющие определённое место жительства девушки спят обычно на белых простынях. Некоторые эстетки - на цветных, более эротичных. Но никак не на сырой подвальной земле…
И жизнь её принадлежит Полухину - это так. Так записано в документе, скреплённом их кровью. Секунды капали. Надо было решать.
Решать быстро такие проблемы Ваня не мог. Не умел… Полухин нервно улыбнулся и перехватил поудобнее ухорез. Решение сверкнуло мгновенно. Кровь - это серьёзно. И своя, и чужая. Подписанные ею бумаги - тоже. Пусть делает что хочет. Но тогда в подвале появится крыса. Большая.
С мелкокалиберной винтовкой в руке. Появится - и долго не проживёт.
- Делай что хочешь… - сказал Ваня.
Ваня не стал перехватывать карабин поудобнее, манипулировать с затвором и предохранителем. К чему давить на человека, пока он ещё человек?
Ждал и смотрел.
- Это же наркоманка обширявшаяся… Я уж будил, будил… - сказал Полухин жалобно. - Через несколько лет будет старухой, седой, грязной, вонючей, ты сам…
- Делай что хочешь, - сказал Ваня. - Только подумай хорошенько, что же ты на самом деле хочешь. Полухин завыл и швырнул ухорез в угол.
- Пойдём, Слава? - мягко сказал Ваня.
- Ну нет… - Голос Полухина звучал почти как у мужчины. - Я не Сайта Клаус, и жизнь ей не подарил. Она её у меня выкупит…
И резко, как клинок из ножен, выдернул из нагрудного кармана что-то маленькое. Ваня вгляделся - презервативы…
Ну, комик… Да зачем они ему? И здесь, и вообще? Полухин женщин боится и ничего у него с ними не получается… Даже блядешек боится - из-за СПИДа, клофелина и сутенёров с большими кулаками… Единственный для него выход, дабы спастись от прелестей мастурбации, - жениться на волевой женщине себя старше и зажить моногамной жизнью… Идеальный выход. Если, конечно, не считать крепко спящих по подвалам принцесс-наркоманок… Ладно, хрен с ней, не смозолится красотка, и так из-за неё чуть…
Он шёл к выходу. Без фонаря и ночного глаза. В темноте, по сочащимся откуда-то лучикам ночного полусвета. Ремень "Везерби" был небрежно зажат в левой руке. Карабин болтался, цепляя о кирпич стен. На тёмном орехе приклада и ложи оставались царапины.
Сезон охоты заканчивался.
- Эй, Полухин, где твои ухи? - придурочно завопил Прохор, попытавшись хлопнуть по плечу. Узнал Ваню, сдержал замах: - Виноват, обознался… За нашего Соколиного Глаза принял.
Прохор лгал. Совершенно точно лгал.
Он не принимал его за Славку.
И крик, и замах предназначались Ване. А ещё - тем, кто на это смотрит.
Вот так.
Ваня понял всё и не понял ничего.
Как он почувствовал?
Нет, не почувствовал - узнал абсолютно точно. Как пишут в романах, понял с кристальной ясностью.
Как?
В сумраке ни глаз, ни вазомоторики не разглядеть. Тон и голос обычно-дебильные. Загадка. Ладно, проехали…
На самом деле - не проехали. Никак не проехали. Только ещё подъезжали.
- Ну где он шляется? Валить пора отсюда… - А сейчас Прохор искренен. Интересно…
- Подождём минут десять, дело у него там…
- Обгадился? - деловито предположил Прохор. Дружное ржание. - Так это надолго…
- Десять минут, - отрезал Ваня.
Куда уж ему больше… Изнурённый воздержанием полухинский организм на долгие тантрические игры не способен.
Но всё происходит быстрее.
Вопль.
Из подвала.
Полухин. Ну что там с ним опять? Наступил на грабли? Забыл дома виагру?
Славка вылетает, не прекращая воплей.
Окровавленный.
- Она меня укусила, она меня укусила, она меня укусила, она меня… - Однообразие с лихвой окупается громкостью.
Молодец, боевая девчонка, неожиданно думает Ваня и командует:
- Аптечку! Быстро!
Дезинфицируя два следа зубов, отпечатавшихся где-то между горлом и подбородком, Ваня не вспомнил майора Мельничука.
И его рассказ о странной двузубой вилке…
Столько всего прошло после встречи на дороге.
Он вспомнит скоро, через два дня.
Но сначала Наташка Булатова окончательно убедится, что сошла с ума.
Глава 6
День для Тарантино начался отвратительно.
Гнусный будильник омерзительно зазвонил в семь утра. Тарантино, толком не проснувшись, махнул рукой по прикроватной тумбочке - проклятый агрегат не замолк и не свалился на пол; пришлось открыть глаза и вспомнить, что сам вчера поставил будильник на окно - чтобы не дотянуться, не выключить, не уснуть снова…
Спустил ноги с кровати… ох какая это гадость - вставать на рассвете, особенно человеку богемы…
На самом деле рассвело пару часов назад, в совсем уж непредставимую для него рань. На сегодня было запланировано важное дело, от которого напрямую зависело будущее Тарантино.
И он встал и подошёл к окну - отвратительное солнце золотило крыши безобразных серых домов, в которых наверняка обитали сплошь никчёмные, сволочные и равнодушные к искусству двуногие существа… Тарантино сплюнул в горшок с засохшим цветком и отправился в душ. Контрастный душ и тройной чёрный кофе были ему совершенно необходимы…
Вышел из ванной походкой слегка ожившего зомби, небрежно застелил смятую кровать. Ночь Тарантино провёл один, как и всегда, - он не любил женщин. Да и мужчин. Защитники и любители животных, впрочем, тоже могли спать спокойно - их четвероногим, пернатым и водоплавающим любимцам со стороны Тарантино ничего не угрожало.
Он давно влюбился в свою работу.
Обычно такие слова воспринимаются как метафора.
С Тарантино это случилось буквально.
И любовь была не платонической.
Если бы знала, о, если бы знала бойкая рыжая девчонка-продавщица из аптеки в угловом доме, как он использует те несколько пачек презервативов, что она продаёт ему перед каждой поездкой на съёмки…
Она бы не подмигивала так лукаво и понимающе…
…руки ласкают камеру, видоискатель затягивает и манит, как манит других мужчин женское тело, он входит в неё… нет, не в неё - в то, что видит через объектив, камера снимает, дыхание всё чаще, из губ рвутся стоны, стоны сливаются в крик, всё вспыхивает и расцвечивается, он взлетает на самый верх и бессильно падает вниз …
И Тарантино ослабшей рукой снимает использованный презерватив.
И надевает новый - в преддверии очередного эпизода.
Без этих латексных штучек - штанов не настираешься…
Неудивительно, что актёры у него так рано погибали. Тарантино не мог вовремя крикнуть "СТОП!" своему бессменному ассистенту (и исполнителю главной роли в сериале), немому дебилу по прозвищу Коряга.
Южная окраина.
Кирпичная девятиэтажка.
Из крайнего подъезда вышел человек, казавшийся на вид лет тридцати - тридцати пяти.
Он придержал тяжёлую металлическую дверь подъезда, снабжённую кодовым замком и могучей пружиной; на улицу уверенно прошагал светловолосый карапуз.
Мальчик шёл с деловым видом, относясь весьма серьёзно к предстоящему делу - утренней прогулке с папой.
Чуть раньше.
Тарантино, матерясь в душе, сбрил обычной бритвой любовно поддерживаемую на заданном уровне растительность. Искусство требует жертв. Никаких способных зацепить глаз примет у Тарантино сегодня быть не должно.
Папа отпустил дверь (она встала на место со свистящим шорохом, завершившимся зловеще-тюремным лязгом замка) и медленными шагами догнал отпрыска. А тот, обернувшись и подняв голову, махал маме, смутно видневшейся сквозь от века не мытое стекло лестничной клетки. Махал долго, словно расставался навсегда, а не отправлялся на часовую прогулку.
Папа стоял в стороне, метрах в трёх, курил равнодушно; потом посмотрел на часы - четверть двенадцатого; взял закончившего прощание сына за руку, и они пошли рядом по тянущейся между домами пешеходной дорожке. Малыш шагал, весело подпрыгивая, с красной пластмассовой летающей тарелкой под мышкой, спрашивал отца о том и об этом; папа отвечал на все вопросы коротко, и серо-стальные глаза его оставались усталыми, очень сонными.
Чуть раньше.
Оделся Тарантино отвратительно - по его меркам. Где любимая куртка-косуха? Где шейный платок непредставимо шикарной расцветки? Где, наконец, стильные тёмные очёчки с линзами размером в копеечку?
Из зеркала смотрел обыденно-гнусный и явно равнодушный к искусству человек. Но не цепляющий глаз.
Незапоминающийся.
Вокруг зеленело и цвело лето - середина июня, свежие листья не успели покрыться серой городской пылью, а спальный район на южной окраине города был богат зеленью: липами и берёзами, тополями, летящий пух которых порой превращался в настоящий летний снегопад. И кустарниками. Особенно кустарниками. Между кронами перепархивали какие-то мелкие птахи, не то синицы, не то малиновки, шныряли в ветвях, выискивали насекомых…
Папа с сонными глазами не замечал ничего, скользил по окружающему равнодушным взглядом и механически переставлял ноги…
Чуть раньше.
Тарантино выехал из гаража. Жигули "четвёрка" самого незапоминающегося вида и цвета. Номера, само собой, не фальшивые. Просто владельца давно нет, выписанная у несуществующего нотариуса доверенность нигде не засвечена… Если что, Тарантино с лёгкой душой бросит лайбу…
На гонорар он купит таких десять.
На гонорар за фильм, в котором не хватает актёра…
Город стоял на болоте.
Но этот район - особенно. Когда-то сюда, на окружавшие деревушку Купчино болота, ездили стрелять уток. Относительно недавно, ещё после войны… После Великой Войны.
Город рос исполинской, дающей метастазы опухолью - и подмял и поглотил болота. Ревели грузовики, вываливая кучи всякой дряни - дрянь тонула в бездонной прорве, - сверху сыпали новую - тонула и она. Что-то должно было кончиться раньше… Кончились болота - дерьма в Петровом граде хватало. Поверху размазали хороший грунт, - и потянулись вверх, и вытянулись кирпичные и блочные коробки.
Вселяйтесь.
Живите.
Но у болот был бойцовский характер.
Сквозь всё и несмотря на всё они рвались наверх, И - незастроенные промежутки домов, запланированные как скверики с ровно подстриженной травкой, - исподволь, незаметно обретали болотный вид. Вода пока не хлюпала, но - сначала пролезла и задавила всё жёсткая болотная трава. Потом тростник - сперва редкий, - всё гуще и гуще. Наконец - кусты, невысокие, но густые болотные кусты.
Всё возвращалось на круги своя.
Можно было охотиться.
Как раз к такому пустырю-болоту и примыкал безлюдный школьный стадион, где перебрасывались летающей тарелкой папа с сыном. Примыкал вплотную: кончалось футбольное поле - начинались кусты.
Папа кидал тарелку с ленцой.
С неохотой.
Позицию Тарантино занял удобную. Срезал две мешающие ветви - и видел всё. А его не видели. Мужик с сонным видом и мальчик - уж точно.
Мальчик, кстати, вроде подходит… Перекрасить в брюнета и…
Но папа прилип к нему прочно… Проклятие… Это может стать третьим за сегодня местом, где ничего не обломится… Загодя и заботливо присмотренным местом. Больше просчитанных точек у него не было.
Да уйдите же, козлы, и пусть придёт другой мальчишка, которого никто до вечера не хватится… Бля, свечку поставлю, если здесь выгорит…
Неизвестно, кому сулил Тарантино свечку, он и сам не знал точно, в церкви не бывал сроду…
Но кто-то его услышал…
Папе было тошно.
Папа был не жив и не мёртв. Глаза его спали. Надо было что-то делать. После десяти минут изматывающей игры он принял волевое решение. Сказал несколько слов сыну и отправился куда-то целеустремлённым шагом. Но медленным. Бывает и так…
Целью похода папы был неприметный, притаившийся во дворах ларёк. До ларька метров пятьсот. Немного. Хотя как считать… В миллиметрах это круглая цифра в полмиллиона…
Миллиметры давались папе с трудом…
Когда папа уплыл из вида, Тарантино решил рискнуть. Он ненавидел рисковать, но выхода не было.
Человек, финансировавший его искусство, не любил громких фраз и угрожающих жестов… Но его мирный вопрос "А когда ты, дорогой друг, получил аванс?" значил одно - в следующий раз Тарантино будет отвечать на него с больничной койки. А Тарантино боялся боли.
Как ни странно, боли он очень боялся.
Своей.
И он рискнул.
Глава 7
Этим утром в жизни Вани Сорина произошло знаменательное событие, можно даже сказать - небывалое. Он обнаружил, что стал экстрасенсом.
Не больше и не меньше.
Нет, конечно, Ваня умом понимал, что раз экстрасенсы на свете есть - кто-то, где-то и как-то ими становится. Всё так.
Но как-то всё неожиданно вышло. Невпопад. Не вовремя. Над этим обретённым даром надо было крепко подумать… Но Ваня собирался задуматься о другом.
И принять решение.
Ваня по большому счёту не был тугодумом. Просто не любил рубить сплеча. Постоянно выходило, что цена его решений высока. Он бы и не хотел - да так получалось.
Но запланированная разборка с самим собой не состоялась. Дар ошарашил внезапно, как кирпич - забывшего надеть каску строителя…
Нет, на самом деле всё началось ещё вчера… Точнее, сегодня… Ещё точнее - ночью, после полуночи. Совсем уж точно: в 02.37. Секунды нужны? Засекать время всех сколько-то значимых событий стало у Вани инстинктивной привычкой… Правда, тогда на часы Ваня взглянул по другому поводу - дара он не заметил. Или заметил, но не придал никакого значения…
Осознал Ваня всё утром. Вскоре после звонка в дверь.
Совершенно неожиданного звонка.
У ларька кучковались два мужичка грустно-ханыжного вида.
Вот только не спрашивайте, как можно кучковаться вдвоём, и не намекайте, что кучка из двух индивидов получается какая-то неполноценная. Ханыги не стояли, не сидели, не лежали, не шли и не выполняли упражнение "упал-отжался". Именно кучковались. … Папа сонными глазами купил бутылку пива.
Подумал - и купил вторую. Другого сорта.
Третье раздумье длилось дольше.
Чувствовалось, что папа с сонными глазами пребывает в жизненном поиске…
Минута прошла - папа ни на что не решился…
На деле счёт шёл на секунды…
- Я боюсь, Даниэль… Он пал так глубоко, что ничего не услышит. Не пробудится… Не выйдет наружу…
- Боишься?! Ты?!
- Хорошо. Я тревожусь…
- Ничего страшного не случится. Мы начнём всё сначала…
- Год подготовки пропадёт… А Стражей осталось так мало…
- Что такое год?
- Год - вечность, когда ждёшь Его… Если бы ты знал…
- Я знаю. Я помню всё. Спящий проснётся. Мы победим.
Адель хотелось в это верить…
И она верила…
Адель хотелось надеяться…
И она надеялась…
Адель - блондинка с синими глазами.
После ухода папы мальчик не скучал.