Весело и высоко подкидывал красную тарелку и бежал, быстро-быстро перебирая ножками, - чтобы успеть к месту падения…
Шустрый пацан, подумал Тарантино, крепенький…
Тарелка упала у самого края поля.
Мальчик бежал за ней.
Папа наконец решился - купил третью бутылку.
Ханыги следили за ним без признака интереса. Продавщица отсчитывала сдачу со скоростью утонувшего в смоле вентилятора. Папа внимательно и придирчиво осмотрел последнюю покупку. С неё и начал.
Лёгкое движение большого пальца - и пробки на бутылке не стало. Она не упала на землю, не улетела вверх или вбок. Её просто не стало. Папа раскрутил бутылку и поднёс к губам. Пиво не булькало, не лилось струёй. Пенная поверхность в бутылке рванула вниз со скоростью падающего предмета. Даже быстрее… Пусто.
Ханыги выдохнули в восхищении.
Работал специалист высокого класса.
Предстоял бесплатный цирк.
Глаза папы так и не проснулись.
Автомобиль сверкал и переливался на солнце. Он был прекрасен и загадочен и выехал из таинственного места - из высоченных зелёных джунглей, скрывающих неизвестно какие другие загадки. Антенна над крышей дрожала муравьиным усиком. Рядом с ней вспыхивала и гасла самая настоящая полицейская мигалка…
Мальчик сделал шаг к нежданно явившемуся чуду.
Тарантино коснулся пульта.
Чудо развернулось и покатило обратно в свою чудесную страну.
Забыв про тарелку, мальчик поспешил за ним.
В неведомые зелёные джунгли.
Он не знал, что в джунглях встречаются хищники.
Папа вскрыл вторую бутылку. Тем же способом.
Слава проснулся резко, как от выстрела над ухом. Выстрела без глушителя. И сразу понял - его зовут. Кто и зачем - он не знал. Но надо было спешить. Надо было очень спешить.
По лестнице он бежал.
И застёгивал на бегу пуговицы.
Мальчик приятно удивил Тарантино. Деловой пацан и не пугливый. Даже не дёрнулся от возникшего перед ним неизвестного дядьки. Очень хорошо. Возможно, хлороформ и не понадобится. Пока не понадобится. От кустов до машины пять метров и две секунды, но лучше преодолеть их без обмякшего тельца на руках.
- Зачем тебе такая игрушка, дяденька? - заговорил мальчик первым. - Ведь ты уже большой…
Мальчик строил фразы слишком правильно для четырёх лет, на которые он выглядел. Но Тарантино не обратил внимания, ликуя от неожиданного подарка. Вопрос был идеальной подачей.
- Да вроде и не к чему… - сказал он, словно сам удивляясь. - Хотел подарить кому-нибудь, да вот решил поиграть напоследок…
Мальчик не клюнул. Поразительно, но он не клюнул. Искоса смотрел на игрушечный джип. И качал головой, словно не поверил.
Ни одному слову не поверил.
Времени не было. Тарантино пошёл ва-банк:
- Хочешь подарю тебе? У меня в машине коробка и пульт управления. Пошли со мной, там всё тебе и отдам.
Пульт лежал в кармане, но пацан не должен был заметить эту шероховатость. Ни один из предыдущих не заметил…
- Врёшь ты всё, дяденька… - сказал мальчик. - И никакой коробки у тебя там нет…
Хлороформ потребуется… И немедленно… Если только… Он ухватил мальчика за руку и сказал с грозной ноткой в голосе:
- Пошли, пошли… Там всё и увидишь.
Когда взрослые говорят так, лучше их слушаться… Но мальчик странный… Если начнёт кричать… Не важно, пропитанная хлороформом тряпка наготове. Не раскричится… Пискнет и замолкнет. Тарантино двинул через кусты, почти таща мальчика.
Не закричал.
Произнёс лишь чуть громче, чем раньше:
- Мне больно! - И после секундной паузы: - Я папе скажу…
Внутри всё пело. Скажи, скажи… Дойдём до машины - и говори папе, маме, бабушке… Не услышат.
- Папа, мне больно, - сказал мальчик, быстрее переставляя ноги - чтобы не упасть.
Не орёт, надо же, подумал Тарантино. Ты ещё эти слова проорёшь и простонешь. Пока будет чем стонать.
Папа услышал.
Ханыги не обменивались мнениями, даже не переглядывались.
Просто синхронно, не сговариваясь, решили завязать с употреблением дешёвых крепких напитков. Этот фокусник, этот любитель пива, продемонстрировал коронный трюк, заставивший серьёзно задуматься о влиянии суррогатного алкоголя на сетчатку глаза.
Что там пиво…
Что там пробка…
На этот раз исчез папа.
Был - и нет его.
Когда его звали, папа умел двигаться быстро.
Очень быстро.
Тарантино не понял.
С ним ничего не случилось. Он продолжал быстро идти к машине, крепко сжимая ручонку пацана. Что-то произошло с окружающими кустами. С тростником. С тропинкой.
Они все застыли - не плыли мимо, не реагировали на торопливые движения ног Тарантино…
На самом деле, конечно, замер он - как на застрявшей в проекторе плёнке…
Шагов сзади он не услышал. Просто перед ним возник папа. Не было его - и возник.
От неожиданности Тарантино заорал и напролом рванулся в кусты. Крик умер внутри. Листья и ветви не захлестали по лицу. Застрявшая плёнка не двинулась. Он стоял как стоял.
Папа освободил ручку малыша из оцепеневшего захвата. Кажется, два пальца при этом сломались. Два пальца Тарантино - но боли он не почувствовал. Папа же не обратил внимания. Движения его были быстры и точны - и всё равно оставались движениями спящего человека. Сомнамбулы. Лунатика. Хотя светило яркое полуденное солнце.
Тарантино казался статуей шагающего человека. Папа провёл мальчика за его спину. Слова звучали приказом:
- Иди домой. Не задерживайся и не сворачивай. До звонка дотянешься. Скажешь маме - я скоро приду.
Способность слышать Тарантино не покинула. Думать - тоже. Он не уходит. Он не уходит!!! Он…
Мальчик не спешил выполнить приказ.
- Плохой дяденька обещал подарить мне машинку! - Неприязненный взгляд на Тарантино. Фраза опять звучала по-взрослому.
Джип валялся поодаль, неизбежный производственный расход, руки занимать чревато…
- Домой.
Мальчик поднял, прижал к груди игрушку.
И ушёл не оглядываясь.
Тарантино не видел, что происходит за спиной. Но понял - мальчик ушёл. И понял ещё - всё кончено.
Тарантино боялся боли. Но он не думал о том, что сейчас его поволокут и отдадут грубым людям в серой форме, и ему будет больно, а кто-то, давно и тщетно пытающийся вычислить автора кровавых подпольных фильмов, обрадуется, и всплывёт тщательно замаскированная студия с аксессуарами и дебилом-садистом Корягой, и Тарантино швырнут в камеру, где будет ещё больнее, потому что соседям всё расскажут, так всегда делают, и будет совсем больно, всю оставшуюся жизнь будет очень больно, пока всё не кончится, и он будет молить, что бы всё кончилось скорей, молить, сам не зная, кого молит…
Тарантино боялся боли.
Но ничего такого он не думал.
Просто отчего-то знал - конец. End. Fine.
Дальше ничего не будет.
Кончится всё здесь.
И сейчас.
Именно в эту секунду Наташка Булатова поняла так, что никаких успокаивающих сомнений не осталось, поняла с ясностью и отчётливостью хорошего снимка: она сошла с ума.
Поняла она это, именно рассматривая хороший и чёткий снимок.
Рентгеновский.
Глава 8
Ваня стал экстрасенсом.
Звучит смешно, но было ему не до шуток. Только этого сейчас и не хватало для полной жизненной гармонии…
В коммерческом отношении дар был бесполезным: Ваня не чувствовал себя способным снимать сглаз и порчу, давать установки на бизнес- и секс-успехи, чистить карму с аурой и привораживать по фотографиям, волосам, ногтям, крови и сперме…
Даже способным банально раскинуть карты Таро - не чувствовал. Никогда не брал их в руки…
Дар состоял в…
Впрочем, по порядку.
Звонок в дверь раздался субботним утром, не слишком рано и не слишком поздно, в 10.31 - на часы Ваня глянул. Он открыл, слегка удивлённый.
Сегодня он не ждал никого.
Парень. Молодой, помладше Вани. Домашняя футболка, вытянутые на ногах треники испачканы известковой пылью. Шлёпанцы. Вид замотанный и слегка смущённый.
Жизненная история паренька была незамысловата: переехал в их подъезд вчера вечером, квартира - как после самума, осложнённого полтергейстом, вещи навалены от стены до стены и от пола до потолка, он пытается разобраться, начал с книг и полок, их больше всего, осталась библиотека от дедушки, надоела, продавать жалко, читать некогда… короче: не будет ли новообретённый сосед так любезен одолжить ему на час-другой дрель со свёрлами, у него вообще-то есть, да поди раскопай сейчас… Типичная история, отчего бы и не помочь соседу.
Парень лгал.
Нагло и убедительно лгал.
Во всём.
Не было у него покойного дедушки-библиофила, и квартира не была завалена полками, и стены он сверлить не собирался… И в этот дом не переезжал. Ни вчера, ни когда-то.
Вот так.
Ваня понятия не имел, как и откуда он это знал. Но знал точно. Не догадывался - знал. Чувствовал ложь, как чувствуют цвет, звук, вкус… Шестое чувство во всей своей красе.
Дар был однобоким - знания истины он не давал. Ваня не представлял, зачем парень врёт и зачем ему эта дрель…
Помочь могла банальная логика. Едва ли это подстерегающий жертвы по подъездам маньяк, позабывший дома излюбленное орудие… Надо думать, всё проще: лжесосед навсегда испарится, а дрель осядет без особого риска в комке - никто землю рыть не станет, менты спустят на тормозах… Просто и изящно, в духе О. Бендера. И прибыльно: сколько за день можно отбомбить подъездов? А дрель - она подороже отвёртки будет…
Мысли эти мелькнули быстро - просительная улыбка парня не успела погаснуть.
Открытие нуждалось в проверке. Психика у Вани здоровая, но всё когда-то начинается, мог и не заметить, как съехал с катушек, - не заметить за ночными рейдами по подвалам… Если так - зачем обижать человека.
- Одну минуточку, - сказал Ваня дружелюбно.
Дрель была под рукой. Он всё и всегда держал так - под рукой. Но Ваня не протянул просимый инструмент парню через порог - вышел на площадку.
- Пойдём. Помогу, - сказал он просто. - Чего одному корячиться…
Посмотрел парню в глаза и улыбнулся.
Неизвестно, что разглядел тот в Ваниных глазах и улыбке. Наверное, ничего хорошего. А может, сыграли нервы.
Парень рванул с высокого старта и понёсся по лестнице. Босиком. Очень быстро. Шлёп-шлёп-шлёп босых пяток слились в бурные, продолжительные аплодисменты, перешедшие в овацию. Овация завершилась хлопком двери подъезда. На память о горе-аферисте на площадке остались шлёпанцы.
В погоню Ваня не пустился.
Надо было сесть и хорошо подумать.
О многом.
Папа смотрел на Тарантино с вялым и сонным интересом - так недавно он изучал пивные бутылки.
Короткие мысли Тарантино шныряли испуганными крысятами и были похожи, как крысята одного выводка, - в основе всех лежал страх. Затем крысята нашли щёлку - все мысли исчезли и осталось только ощущение. Одно, но страшное - будто голову его трепанировали дисковидной насадкой аппарата для обработки костей (название медицинское и сложное, но именно так - Тарантино в деталях был знаком с такими штучками, хотя никого никогда не лечил). Протрепанировали - и отложили крышку черепа в сторону, как с кастрюльки с доспевшим блюдом.
А потом мозг стали терзать безжалостно острые инструменты, их названия и функции Тарантино тоже знал хорошо…
Но это, конечно, лишь казалось: папа стоял где стоял - в нескольких шагах от него.
Было больно.
Говорят, мозг лишён нервных окончаний, ничего не чувствует - Тарантино сомневался. Его актёры вполне натурально корчились в подобных эпизодах. Теперь он убедился.
Было больно.
Было невыносимо больно.
Он бы орал, заходясь диким криком, в самом прямом смысле разрывая связки себе и барабанные перепонки другим, - если б смог.
Он извивался бы с чудовищной, невозможной для человека силой, способной порвать наручники и сыромятные ремни, - если б смог. Он бы смог, он сам видел такое - как крушат железо, ломая кость и разрывая собственное мясо - от страшной боли, - смог бы и он…
Его путы оказались крепче.
Он остался скован и нем.
Он бы умер, как умирали многие - без смертельных ран, просто от боли… Или хотя бы отключился, потерял сознание - ему не дали и этого.
Потом всё ушло.
Пришло другое.
Не к Тарантино. К папе.
В серо-стальных глазах появился неприятный красноватый оттенок - папа проснулся. Ничей разум не смог бы спать после короткой экскурсии по закоулкам памяти Тарантино. Ничей. Ни человеческий, ни…
Папа проснулся.
Долгий-долгий сон кончился.
Люди во сне дышат, сердце их бьётся, некоторые разговаривают, иные даже ходят - не прерывая сна. Папа мог всё это и ещё очень многое. Сон был внешне похож на жизнь - но папа не делал в нём того, для чего был рождён… Или создан…
Его разбудили. Разбудили, чтобы отыскать и убить. Он не знал этого. Знал бы - не смутился. Он давно был не жив, и не мёртв. Он застрял на полпути…
Тарантино не видел ничего. Тарантино отдыхал от приступа дикой боли. Он понял всё. Озарение было кратким и ясным. Все мудрецы, исписавшие сотни и тысячи томов в поисках формулы счастья, - глупцы. Всё - красавицы, золото, слава, власть, - всё тлен. Тлен даже искусство. Когда тебя понимают - это смешно и никому не нужно…
Счастье - это отсутствие боли.
Тарантино стал счастлив.
Когда она шла по улице, мужчины замирали. В самом прямом смысле слова. Ненадолго, но замирали. Так пять лет назад на утреннем берегу Кулома замер много пьющий браконьер Гаврилыч, забывший своё настоящее имя - Гавриил…
Мужчинам хотелось многого: купить на сжатые в кулаке мятые червонцы цветы, а не поллитру; или немедленно написать книгу, лучшую за все века книгу о любви; или отправиться добровольцем на очередную войну - сейчас и так: в сорок пять, с брюшком, одышкой и пятью диоптриями… Хотелось сделать что-то, чтобы стать достойным её.
Будем реалистами - не только возвышенного хотелось мужчинам. У сопливых мальчишек случалась первая эрекция, у восьмидесятилетних дедушек - последняя, что уж говорить о промежуточных возрастах.
Но никто не спешил перейти от желаний к действиям. Никто не пытался узнать имя или взять телефон, никто не плёлся сзади, тупо уставившись на её ноги, голоса с южным акцентом не предлагали тут же зайти в ювелирный, дабы немедленно достойно украсить - вах! какие пальчики…
Синие глаза умели не только манить, но и отталкивать.
Женщины не смотрели с завистью. С гордостью - что и они - тоже. Что и их - кто-то видит такими. А если не видит - пусть слепцу будет хуже…
Она проходила, и наваждение таяло. Но не совсем… Люди быстро забывали это видение - чтобы когда-то ночью проснуться с криком, поняв, что всё у них не так, что всё достигнутое ничего не значит и не стоит, но есть, есть, есть где-то далеко или рядом настоящее и прекрасное - упущенное или незамеченное… Люди просыпались с криком, на мгновение понимали все - и засыпали на мокрой от слёз подушке.
Адель шла по улице.
Адель, девушка с золотыми волосами.
Папа рассуждал сам с собой.
Он был похож на проснувшегося в незнакомом месте человека, соображающего - где и зачем он оказался и что здесь предстоит сделать.
Только в отличие от проснувшихся людей папа прекрасно помнил всё, что происходило с ним во сне.
Папа поклялся никогда не делать этого. Поклялся тому, кто смог его полюбить. Никогда не делать., с людьми. Но Тарантино ведь не человек? Не человек…
Тарантино молчал. Он был счастлив.
Когда папа подошёл ближе, когда впервые коснулся Тарантино, когда заглянул ему в глаза и медленно, очень медленно приподнял свою верхнюю губу - Тарантино был безжалостно выдран из счастливой расслабленности.
Пришёл страх. Страх новой боли.
- Не бойся, - сказал папа. - Больно не будет.
Невидимые путы исчезли на короткое мгновение - достаточное, чтобы затёкшие мышцы обмякли, и Тарантино плавно упал на траву.
Папа не лгал.
Больно не было.
Тарантино умер счастливым-.
Мальчик стоял у подъезда, у железной двери с кодовым замком. Код не срабатывал, ключа не было. Прижимал к груди игрушечный джип. Ждал, пока кто-нибудь войдёт или выйдет.
А ещё - знал, понимал, ощущал всё, что происходило сейчас на пустыре-болоте. И это ему не нравилось. Он стоял, почти уткнувшись лицом в железо двери.
А когда обернулся - перед ним была девушка.
- Хайле, Царь! - К мальчику никто и никогда так не обращался.
Но он понял.
- Я не царь, я Андрюша.
Он крепче прижал к груди джип.
- Ты прошёл Испытание! Я, Адель, посланная Побеждать, нарекаю тебя Царём! И будет Царствие твоё над Живыми!!
Голос гремел, синие глаза сверкали.
Потом она развернулась и пошла.
Каблучки цокали по асфальту - и слышался в том звуке далёкий стук копыт, и звон оружия, и зов трубы.
Труба пела тревожно.