Пока Анна не начала фотографировать Алана, хотя нас настоятельно просили не делать этого (если бы нас арестовали, фотографии стали бы уликами), у него было только одно собственное изображение: фотография на водительских правах, тусклая и со штампом. Она больше не удовлетворяла его аппетит. У себя в бумажнике Анна хранила несколько снимков внуков, и Алан просил их посмотреть несколько раз в день. В Виннипеге мы втроем пошли на блошиный рынок, устроенный на автостоянке пригородного катка. Мы совсем недавно переехали туда. Декабрьский день был солнечным и сухим, но чрезвычайно холодным. Алан, который к тому времени научился вести себя на публике неприметно, казалось, не чувствовал холода. Он не боялся никакой погоды, словно всю жизнь провел на улице. Нам посчастливилось найти там семь или восемь случайных старых фотографий. Некоторые из них были в рамке, почти все - черно-белые, одна - в тонах сепии. Из всех фотографий, купленных на блошином рынке, Алану больше всего понравилась именно эта сепия в рамке. На ней был запечатлен юноша лет двадцати, сидящий на скамейке, на городском бульваре, изнеженно скрестив ноги. Деревья, видневшиеся вокруг, были покрыты густой листвой. Он был в форме. Военный, сказал бы я, времен Второй мировой войны. Юноша был красив, как киноактер, но выглядел грустным и задумчивым, словно ждал кого-то и точно знал, что не дождется. Словно он остался один в последний день своего отпуска. Догадки, конечно, но меня это развлекало. Я не знаю, о чем думал Алан, глядя на эту фотографию, как он ее интерпретировал (если вообще интерпретировал - подозреваю, что нет), но он не мог на нее насмотреться.
Анна решила, что мы должны поддерживать эту его склонность. Чтобы, как она сказала, прививать ему художественный вкус. Я не считал, что страсть Алана имеет непосредственное отношение к искусству, но тогда у меня еще не было собственной конкурентоспособной теории. (Теперь я бы сказал, что фотографии приводили Алана в восторг, поскольку они были точными, обманчивыми копиями действительности. Как и он сам.) В книжном магазине в центре Виннипега мы купили четыре огромных и очень дорогих альбома фотографий, сделанных знаменитыми фотографами. Я ни о ком из них не слышал. Двое из них, точнее две, обе женщины, давно умерли. Работы одной из них, которую звали Диана Арбюс и которая жила в середине прошлого века, были весьма примечательны: гиганты, карлики, бородатые женщины, идиоты, трансвеститы и транссексуалы. Монголоиды неопределенного возраста и пола, одетые в нечто вроде крестильных сорочек. Маленькие белые ангелы. Ее фотографии были гротескными, порой пугающими, и в то же время красивыми и трогательными, полными сострадания. Алану она нравилась больше всех. Мне тоже. (Там была фотография помешанного маленького мальчика, сжимавшего игрушечную гранату. Она выворачивала мне душу.) Другая женщина, Энни Лейбовиц, работавшая ближе к концу прошлого века, делала глянцевые стилизованные портреты знаменитостей, по большей части незнакомых мне. Двое фотографов-мужчин, оба с фамилией Линч, были более современными. Один из них специализировался на сероватых одноцветных снимках пришедших в упадок канадских городков, другой - на изображении брошенных механизмов, металлолома. Купив по настоянию Анны несколько других безумно дорогих томов, мы обнаружили, что Алана нисколько не интересуют пейзажи и городские ландшафты. Так же он пролистывал натюрморты и фотографии животных. Он хотел видеть и внимательно рассматривал только фотографии людей, по отдельности и группами, чем более постановочные и официальные, тем лучше. В Риджайне Анна купила фотоаппарат и начала фотографировать Алана и меня, запечатлевая наше совместное времяпрепровождение. Она фотографировала так рьяно, что вскоре израсходовала всю встроенную память фотоаппарата. Мы не могли выгрузить эти фотографии, у нас ничего для этого не было. Когда Анне казалось, что надо запечатлеть какой-то момент - Алан и я в Риджайне, стоящие плечом к плечу, как друзья (к тому времени мы стали друзьями), в парке Виктория - она удаляла один из снимков, сделанных раньше.
Верный своему слову, Высокий посещал нас без предварительного уведомления раз в месяц. Он возвращался на Фриэл-стрит в конце сентября, в конце октября и в конце ноября. Он следовал этому распорядку три месяца, пока мы находились в Виннипеге, а потом следующие три месяца в Риджайне. Хотя мы не видели его в остальное время, было ясно, что он ездил по Канаде вместе с нами, жил в городах, где мы жили, всегда рядом. Была ли у него жена? Семья? Имел ли он детей, и были ли они уродами, как он? Была ли у него другая жизнь, кроме служения своей организации? А у меня? Иногда Высокий приезжал один; иногда же он приводил с собой спутника. Дважды мы видели молчаливого чернокожего. Один раз Высокий появился с молодой девушкой. Это случилось в Виннипеге, в квартире на Гуле-стрит. Девушка была возраста Алана и очень привлекательная. Она не была его дочерью - Высокий посчитал нужным пояснить, что она ему не родственница. Это была высокая угловатая девушка с темными волосами и неправильным прикусом, что ее вовсе не портило. У нее были красивые руки. Длинные тонкие пальцы, ногти прекрасной формы. Я сразу же их заметил. О чем он, спрашивается, думал, приведя сюда такую девушку, чтобы она посмотрела на Алана? Хотел спровоцировать, помучить его? Если такова была цель Высокого, он ее достиг.
- Она хотела увидеть клона, - объяснил он, и девушка, к моему разочарованию, не возразила.
Алан в бейсболке с логотипом "Виннипег джетс" (его любимой команды), до самого Калгари при появлении Высокого не говоривший тому ни слова, сидел на диване, молча, не шевелясь, сунув руки между коленями, и смотрел на девушку. Она знала, что он на нее смотрит, и, как мне показалось, немилосердно заигрывала с ним. Я видел, что она сводит его с ума и наслаждается этим, а он, как я с облегчением замечал и гордился им, беднягой, не выдает своих инстинктов, проступавших в каждом мучительно напряженном дюйме его тела.
Во время каждого визита Высокий спрашивал меня:
- Как продвигается отчет?
Я отвечал:
- Никак. Я его не пишу.
Потом между нами произошел короткий бурный разговор.
- За что мы вам платим?
- Я не взял у вас ни цента.
- Это верно. Крутой воротила, мистер Денежный Мешок.
- А вы кто такой? - спросил я. - Джек Великан?
Этот человек действовал мне на нервы.
- Я - Джек Убийца Великанов. Хотите проверить, как это бывает?
Этот обряд провокаций и запугиваний доставлял ему дополнительное удовольствие. Его главным делом было ежемесячно проверять развитие Алана. Анна охотно давала ему собственную оценку. Она гордилась Аланом, гордилась тем, что работает с ним.
- С каждым днем он все увереннее говорит. У него появилось больше навыков. Он употребляет сложные предложения и идиомы. Пользуется всевозможными разговорными выражениями. Как он сказал на днях? Он увидел что-то, что ему очень понравилось. "Я в отпаде", - сказал он. Телевизор определенно помогает в этом отношении, хотя мы не позволяем ему смотреть слишком много телепередач. Он любит хоккей. Вчера вечером он смотрел игру вместе с Рэем. Я ничего не понимаю в хоккее, но слышала, что он сказал: "Он просто супер. Он их урыл". Похоже, он знает названия всего, что видит. Понимает очень многое из того, что мы ему говорим. У него светлая голова и хорошее мышление, хотя ему не всегда удается ясно сформулировать мысли, к его неудовольствию. Легко расстраивается, когда не может вспомнить слово или не знает его. Он вполне в состоянии осмысливать понятия. Знает, что такое любовь, дружба, доброта и нежность. Иногда он прикладывает слишком большие усилия. Он готов учиться. Смущается, когда чего-то не знает. Но все схватывает на лету. Да, просто на лету. Я надеюсь, что не отстану от него. Он чувствует эмоции. Он присматривается ко мне, оценивает мои чувства. "Тебе грустно?" - спрашивает он у меня. И, знаете, почти никогда не ошибается. "Ты радуешься?" Он очень заботливый. Правда, по отношению к Рэю не очень, но прогресс налицо. Он вполне прилично читает, хотя ему больше нравится, чтобы читали ему. С недавних пор мы читаем длинные книги, где много глав. Сейчас читаем "Детей из товарного вагона". У нас семь книг из этой серии. Они ему нравятся, хотя он в этом не признается. Он понимает, что эти книги - для детей младшего возраста, но находит их интересными и трогательными. Он уже почти научился читать сам, но до сих пор читает вслух, поэтому стесняется. Мы читаем по очереди - я страницу, он страницу. Я пыталась научить его писать, но он не хочет. Я его не принуждаю. Попробует, когда будет готов. Если он не будет писать, ничего страшного, значит, не будет. У него есть начальные математические навыки, этим занимается Рэй. Он умеет складывать и вычитать, умножать и делить маленькие числа. Он интересуется миром. Он как губка. Ему нравится гулять вместе с нами. Он уже хорошо себя ведет на публике. Он общительный. Спокойный. Но он настороженно относится к мужчинам, до сих пор боится их. Мы брали его в ресторан, и он показал себя с самой лучшей стороны. Он любит поесть, скажу я вам. Его манеры за столом достойны высокой оценки. Что вам еще рассказать?
- Мне бы хотелось посмотреть самому, - сказал Высокий. - Могу я услышать, как он разговаривает? Как читает?
Но Алан ни слова не сказал при нем, никак себя не проявил, несмотря на все наши с Анной просьбы. Пока Высокий оставался в квартире, Алан молча сидел на диване и смотрел телевизор или разглядывал журнал. Когда разговор сворачивал на него, он уходил в свою комнату.
- Что с тобой? - спросила меня Анна после одного из визитов Высокого.
- Я ему не нравлюсь, - сказал я. - Он мне не нравится. Я - не член твоей организации, Анна. Они не могут мне приказывать.
- Отлично, Рэй, - сказала она. - Но ты ведешь себя как ребенок. Что, по-твоему, думает Алан, когда ты ведешь себя подобным образом?
- Я не знаю, что он думает, - ответил я.
- А ты сам подумай. Ты должен быть выше этого.
Я подумал. Я не был выше этого.
Во время своего третьего и последнего посещение квартиры на Фриэл-стрит Высокий сказал, что скоро нам придется покинуть Оттаву. (Это было в конце ноября. Неделю назад мне исполнилось шестьдесят шесть. Мы с Анной решили не отмечать этот день. Мы подумали, что лучше не поднимать при Алане вопрос дней рождения.) Нам было жаль это слышать. Мы узнали город, полюбили его. Чувствовали себя в нем более или менее удобно.
- Почему нам надо уезжать? - спросила Анна. - Что случилось?
К этому времени я уже знал, что лучше и благоразумнее предоставить ей вести все переговоры.
- Мы считаем, они уже близко.
- Не возражаете, если я спрошу, - сказала она, - что заставляет вас так думать?
Высокому нравилась Анна. Нравился ее муж. Он сожалел о том, что ей приходится иметь дело со мной.
- Они вас разыскивали, - ответил он. - Они были возле вашего дома. Разговаривали с вашими соседями. Они знают, сколько времени пустует ваш дом. Мы считаем, что они обшарили окрестности и обыскали вашу машину. Им известно о вашей причастности к организации. Они помнят вашего мужа.
- Так и должно быть, - сказала Анна.
- Они были у ваших детей, сначала - у дочери в Айове, потом - у сына в штате Вашингтон.
- Вы уверены?
- Да.
- С ними все в порядке? С моими детьми все в порядке?
- Да, все хорошо. Ваши дети не знают, где вы, что вы делаете, и это хорошо. К тому же они решительно пожелали сотрудничать с правительством, чтобы помочь найти вас. Что тоже хорошо.
- Тогда ладно, - сказала Анна. - Значит, с ними все в порядке.
- Пока да, - кивнул Высокий. - Но чтобы защитить их и себя, вы по-прежнему должны избегать любого контакта с ними.
- Да. Так и будет. А Рэя они ищут?
- Похоже, нет. Мы этого ожидали.
- Хорошо, - сказала она. - Это хорошо.
- Мы сделаем для вас все, что в наших силах, - сказал он. - И для него, - кивнул он в мою сторону.
- Значит, вы думаете, они близко?
- Именно так.
Я больше не мог молчать.
- Это "команда Долли"?
- Называйте их как угодно, - сказал Высокий. - Им все равно.
- Отчего вы думаете, что они близко? Что заставляет вас думать, что они существуют? У вас есть реальные доказательства того, что они приближаются?
Оказалось, что это до отвращения просто - вникнуть в их жаргон и начать им пользоваться.
- Они здесь, - сказал он. - Или будут здесь очень скоро.
- Но, - настаивал я, - откуда вы это узнали?
- Вы действительно хотите знать или спрашиваете просто так, чтобы не молчать?
- Послушайте, - обратилась к нему Анна. - Это важно. Вы не должны так разговаривать с Рэем. Особенно при Алане. Понимаете?
Я был благодарен ей за заступничество.
Высокий улыбнулся.
- Я понимаю, - сказал он. - У вас три дня. Это все, что я могу вам дать.
- Самое печальное то, что Алану здесь нравится, - проговорила Анна. - Он только почувствовал себя дома.
- Сожалею, - развел руками Высокий.
- Мы уедем далеко? - спросила она.
- Смотря что вы подразумеваете под словом "далеко".
- Господи! - взорвался я. - Куда мы поедем? Просто скажите, и покончим с этим дерьмом.
Я удивился сам себе: это было выражение моего отца.
- Узнаете, когда придет время, - ответил Высокий.
Вообще-то наши передвижения было легко предсказать. Всякий раз мы переезжали на запад, в ближайший город, большой или маленький. Однако нам пришлось еще дважды выслушать эту загадку, "пойди туда - не знаю куда", через три месяца в Виннипеге и еще через три месяца в Риджайне.
- Как у вас с деньгами? - спросил он Анну в один из следующих визитов. - Хватает?
- Мне бы хотелось больше, - без колебаний ответила Анна. - У вас они есть?
Высокий посмотрел на меня, словно давал понять: он знает, что у меня еще много денег. У меня их было больше, чем он мог себе представить.
- Думаю, сумеем наскрести, - сказал он Анне. - Получите перед отъездом.
Это было в конце мая, прямо перед нашим переездом из Риджайны в Калгари и перед моим вторым инфарктом. Я вспомнил разговор о деньгах, потому что считал это одной из своих немногих побед. А еще потому, что в тот вечер, прямо после ужина, мы решили рассказать Алану, кто он такой.
Алан подолгу смотрел телевизор. Гораздо больше, чем, по моему мнению, было необходимо, но уверенность Анны в полезности этого занятия одерживала верх. Сначала он воспринял телевидение восторженно и, как зачарованный, смотрел все подряд. Но к тому времени, когда мы переехали в Виннипег, он научился разбираться в программах и пользоваться пультом, а также запомнил время и каналы тех шоу, которые ему нравились. Как я уже говорил, он был готов смотреть телевизор по шестнадцать часов в день, сидя по-турецки на полу, как можно ближе к экрану и включив звук на полную громкость. Ради его психики мы заставили Алана соблюдать определенные правила, очень мягкие, но он неохотно соглашался им следовать. Он смотрел телевизор час утром, перед завтраком, час ближе к вечеру, после занятий, если не было запланировано других дел, и два часа после ужина, когда он заканчивал мыться. Если играли "Виннипег джетс", мы позволяли ему смотреть матч до конца. Запрещалось смотреть телевизор во время еды, исключались мультфильмы, детские программы, фильмы ужасов - этот запрет мы наложили, учитывая печальные подробности его жизни, - и любые передачи, где показывалось или одобрялось насилие. Мы сделали беспринципное исключение для хоккея. Один из нас сидел с Аланом в комнате, когда был включен телевизор. Мы не подумали о том, что надо запретить порнографию, которую легко было отыскать после полуночи. Больше всего мы опасались, что он раньше времени увидит или услышит что-то, относящееся к клонированию: сообщение в новостях (иногда в канадских газетах появлялись антиамериканские статьи, включавшие клонирование в список зол, содеянных нашей страной), художественный фильм, брошенную по ходу действия шутку в одной из глупых комедий, которые он смотрел. Но мы зря беспокоились. Даже в Канаде люди почти ничего не знали об этом.
Алан был страстным болельщиком "Виннипег джетс". Настоящим фанатом. Впадал в эйфорию, когда они выигрывали, погружался в отчаяние, когда проигрывали, а в тот сезон, к сожалению, они были не на высоте. Мой отец точно так же относился к "Бостон ред сокс", так же реагировал на их победы и проигрыши. Но отец вырос, играя в бейсбол и следя за играми "Ред сокс". До того, как Алан посмотрел свою первую игру - он наткнулся на хоккей случайно, переключая каналы после ужина, - он ничего не знал о хоккее. (Подозреваю, что в его мгновенном и абсолютном увлечении, в его самозабвенной преданности игре, не имевшей никакого реального смысла, можно отыскать некую антропологическую истину.) Возвращаясь к написанному ранее: такие понятия, как спорт, спортсмен, соревнование - или сама игра, - ничего для него не значили. Несомненно, его притягивали состязание, борьба. Но он точно так же мог смотреть танцы, политические передачи, мелодрамы или фильмы про войну, хотя ничего обо всем этом не знал. В городе, где я вырос, в конце нашей улицы был парк с катком, обнесенным бортиками высотой по пояс. В этом круглосуточно открытом уютном здании я учился кататься на коньках, двигая перед собой по льду кухонный стул. Хотя я не научился скользить назад, не падая, и постоянно следил за этим, я иногда играл в хоккей. Я знал правила, но не тонкости. Игры профессионалов не привлекали меня. Однако Алану, который был исключительно болельщиком, интереса к катанию на коньках никогда не проявлял, они нравились. Когда он смотрел шестую игру, он уже знал имена почти всех игроков "Джетс", их номера и разбирался в хоккее достаточно, чтобы понимать, что происходит, выигрывают они или проигрывают, какие допущены нарушения. Чтобы заслужить его симпатию, я смотрел матчи вместе с ним.
В середине февраля, перед отъездом из Виннипега, мы повели его на игру "Джетс". Вечер был ясным и сухим, снег на земле походил на хозяйственное мыло. Было ужасно холодно и ветрено, я не мог припомнить такого мороза. При дыхании ноздри покрывались инеем. Любая открытая часть тела леденела через несколько минут.
Анна попыталась отказаться. Хоккей ее совершенно не интересовал.
- Это хороший шанс для тебя и Алана, - говорила она, - если вы пойдете туда вдвоем.
Я настоял, чтобы она пошла. У нас с Аланом уже образовалась некая привязанность, но я не считал, что мы полностью к этому готовы. Я тревожился, что игра может его чрезвычайно возбудить или расстроить. Так и произошло, Алан обезумел от того, что первая шайба влетела в ворота во время заключительного сигнала, но, несмотря на обескураживающий счет, это было еще, так сказать, радостное безумие. Чем хуже шли дела у "Джетс", тем громче кричали и стонали вокруг нас болельщики, к тому времени уже пьяные, а Алан присоединялся к ним, упиваясь их общим несчастьем. Наверное, это были самые счастливые три часа в его жизни.