Мы хорошенько утеплились - Алан отказался надеть что-то другое вместо своей бейсболки "Джетс" - и взяли такси до катка. "Джетс" играли с "Оттава синэйторс", их главными соперниками, по словам Алана, гораздо более сильными. Поход на матч был моей идеей, и я заплатил за билеты. Места, купленные в последнюю минуту, были плохими - в самом верхнем ряду, в задней секции, но Алан не жаловался. К его огромному удовольствию, "Джетс" неплохо играли всю первую половину первого периода и даже забили гол, используя численное преимущество (должно быть, это было их единственной целью). За две минуты до перерыва с вратарем "Джетс" что-то случилось, словно его околдовали или подкупили, и он пропустил три шайбы подряд.
- Как решето, - сказал мне Алан, и вместе с остальными болельщиками оглушительно потребовал отправить вратаря на скамью запасных, а потом наказать.
Алан получил свою первую кока-колу. В лобби, по пути наверх, я купил ему сувенирную программку и вымпел, чтобы он повесил его над кроватью. После игры - несмотря на проигрыш, Алан был счастлив - я купил ему хоккейный свитер, где на спине было написано имя его любимого игрока, американского крайнего нападающего по фамилии Финнеган, почти весь вечер проведшего в хоккейной коробке.
К концу второго периода счет был 7:1 в пользу "Синэйторс", которые к тому времени при каждом перемещении катались только по четвертой линии, а также заменили своего знаменитого вратаря дублером. В перерыве перед заключительным периодом множество болельщиков ушли домой, у большинства из них был сезонный абонемент на лучшие места. В начале третьего периода я увидел целый ряд пустых мест вдоль половины поля "Джетс", где происходило основное действие на повороте, прямо возле стекла. Я сказал Анне, куда пойду, и велел следить за мной, когда я подам сигнал. Я нашел контролера в начале секции. Показал ему на места, где мы сидели. Сказал ему, засыпающему на ходу старику, что это первый хоккейный матч моего сына. Потом как можно непринужденнее протянул ему двадцать долларов. Контролер схватил деньги. Потом сказал: он не может дать разрешения на то, чтобы мы спустились вниз, но отвернется. Я подождал, когда ко мне присоединятся Анна и Алан. Увидев Алана, контролер удивился. Наверное, он подумал, что его обманули, но ничего не сказал.
Усевшись так близко ко льду, Алан был вне себя от радости. Должен сказать, зрелище было захватывающим. Даже Анна взволновалась. Мы чувствовали запах льда, ощущали идущий от него холод. Могли видеть лица игроков, покрытые потом, слышать их хриплое дыхание и проклятия. Только находясь так близко, можно было до конца ощутить их скорость и силу. Ярость и гнев, с которым они швыряли друг друга прямо на бортик, в первые несколько минут шокировали. Алан колотил ладонью по стеклу. Выкрикивал оскорбления игрокам "Синэйторс", бросал замечания рефери или громко освистывал незадачливых "Джетс".
Сидя в такси на пути домой, мы втроем устроились сзади, чтобы согреться - в середине Анна, по бокам мы двое, - Алан, не закрывавший рта с самого конца игры, вдруг резко притих. Потом посмотрел на меня и сказал:
- Спасибо.
Он и раньше говорил мне это - Анна настаивала, чтобы он был вежливым, - хотя редко заговаривал со мной, только если рядом не было Анны. Но то, как искренне он это сказал, привело меня в замешательство.
- Не за что, - ответил я.
- Спасибо, Рэй, - сказал он, желая все сделать правильно, - за то, что взял меня на игру.
- Пожалуйста, мне самому приятно, - сказал я.
- Мне понравилось, - сказал он.
- Я рад, - кивнул я. - Рад, что тебе понравилось.
Я действительно был рад.
- А тебе? - спросил он. Слышать это от него было более чем необычно. - Тебе понравилось?
- Да, - ответил я. - Очень. Спасибо за то, что спросил.
- Не за что, - сказал он.
Я видел, что Анна довольна.
- Жаль, что они проиграли, - заметил я.
Алан улыбнулся.
- Они плохо играли.
- Ага, точно.
- Разве нет?
- Никуда не годились.
Он засмеялся.
- Никуда не годились, - повторил он. - Это точно.
Потом стал спрягать глагол.
- Никуда не годились, - говорил он. - Никуда не годятся.
Этим и закончилась наша знаменательная беседа. По пути домой Алан больше не произнес ни слова. В квартире все пошло своим чередом, Алан сосредоточился исключительно на Анне.
Когда мы жили в Виннипеге, на Гуле-стрит, Алан открыл для себя порнографию. К тому моменту, когда я поймал его на этом, он, по-видимому, смотрел ее уже несколько ночей, а может, несколько недель, не могу точно сказать. После полуночи начинали работать три или четыре канала, где показывали самую отвратительную порнографию, фильмы и настоящие акты, непрерывно до раннего утра, с короткими перерывами на рекламу. Рекламировали в основном разные приспособления для секса, эротические сайты и тому подобное, да и сама реклама была до ужаса непристойной. По закону эти каналы расположены в верхнем пределе частот, выше 400. Объясняется это так: поскольку мало каналов работает на частотах выше 300, вероятность того, что кто-то - например, ребенок, оставшийся без присмотра, - случайно наткнется на это дерьмо, минимальна. Печально известно, что эти законы, независимо от их формулировок, неэффективны. Единственное, что они предотвращают, во всяком случае пока, это демонстрация детской порнографии. Алан, наверное, был единственным разумным существом в Виннипеге, точно не знавшим, где эти каналы и что они предлагают.
Понятия не имею, как он наткнулся на них. Что ему помогло - интуиция, движимая желанием? Извращенная предусмотрительность? Чистая случайность? Но, сколько бы это ни продолжалось, он вставал с постели около полуночи, когда я крепко засыпал и начинал храпеть, и тихо шел в гостиную, где смотрел эти каналы почти без звука, из уважения к нам или просто оберегая свою конфиденциальность. Он сидел на диване, спустив пижамные брюки. В комнате было почти темно, ее освещал лишь тусклый свет экрана телевизора. Он мастурбировал, когда я вошел, и, по-видимому, кончал в бумажное полотенце, комок которого держал в свободной руке. Рядом с ним на диване лежал целый рулон.
Увидев его в таком состоянии, я оторопел. И обрадовался, что его обнаружил именно я, что Анна ничего не видела.
- Прости, - сказал я. - Я не знал, что ты здесь.
А что мне было еще сказать? "Выключай"? "Продолжай"? Я стоял с глупым видом, словно ожидал ответа. Алан не меньше моего был смущен моим появлением. Он немедленно остановился и выключил телевизор с помощью пульта. В спасительной темноте он натянул штаны, собрал использованные бумажные полотенца и вышел из комнаты, не сказав ни слова и не взглянув на меня. Я пошел в туалет. Когда я вернулся в спальню, он лежал в постели и спал или притворялся, что спит.
Я ничего не сказал Анне о том, что видел. Следующей ночью, когда я проснулся в два, потому что захотел в туалет (Алан вряд ли знал, что такое простата, и вряд ли предполагал, что моя стала большой и твердой, как орех), его не было в постели. Я снова нашел его в гостиной. Он сидел на диване, смотрел на экран, рядом лежали бумажные полотенца, и так далее. У меня был день, чтобы подумать о том, что можно сделать. Я решил предложить ему сесть и посмотреть это вместе с ним (но без мастурбации), даже объяснить, что он видит ("А это у нас…"), желая таким образом лишить ситуацию незаконности, которая отчасти могла его привлекать. Но Алана влек не запретный плод. Он не чувствовал стыда, не винил меня за вторжение. Ему просто хотелось наблюдать за людьми, мужчинами и женщинами - я уверен, что другой канал был полностью посвящен гомосексуализму, но это его не привлекало, - юношами и (о, прекрасный новый мир!) девушками, которые занимались сексом, и чем более четко, чем более близко и подробно был показан акт, тем лучше. Для него это было образовательной и, как я теперь думаю, необходимой программой. Обнаружив мое присутствие, он выключил телевизор, собрал вещи и молча отправился прямо в постель. Я смотрел на него, чтобы понять, не сердится ли он на меня за вторжение, но он не был ни сердит, ни смущен. Он отнесся к этому спокойно, как к чему-то естественному.
Следующей ночью я проснулся в час. Я заранее так решил. Я должен был разобраться. Как пуританин. Возможно, мне не следовало ему мешать. Я не был ему отцом, я был - так точнее всего охарактеризовать наши отношения - его хранителем. Помощником хранителя. Какой бы я ни считал свою роль, в нее, разумеется, не входили слежка и вмешательство. Уже третью ночь подряд я не находил Алана в кровати. Я заглянул в гостиную. Он был там, поглощенный своим занятием. Я постарался не выдать себя. Сходил в туалет и вернулся в кровать. Через некоторое время я услышал, как он бродит по кухне. Похоже, делал себе сандвич - он любил сандвичи с арахисовым маслом и желе. Когда он вернулся в постель, я еще не спал. Я решил утром поговорить с Анной.
Пока Алан был увлечен одним из шоу, которые обычно смотрел перед завтраком - какой-то фарс про семью роботов, похожих на людей, - я рассказал Анне о том, что видел. Она разъярилась, сначала на него, а потом и на меня.
- Уйди с дороги, - велела она.
Мы стояли на кухне. Она была в ночной рубашке и халате. Ее отраставшие волосы находились в непокорной промежуточной стадии, по утрам она выглядела мертвенно-бледной и взъерошенной.
- Я хочу с ним поговорить.
- Давай сначала поговорим мы с тобой, - предложил я.
- И ты так запросто позволил ему заниматься этим?
- Что значит "позволил"?
- Ты ему ничего не сказал?
- Мне и не пришлось. Он остановился, едва увидел меня. Выключил телевизор. Собрал все. Пошел спать.
- Что он сказал?
- Ничего.
- Он понял, что ты все видел?
- Да.
- Все так плохо?
- Думаю, очень плохо, - сказал я. - Я не знаю, как это расценивать.
- Да уж, - проговорила она. - Мне надо с ним поговорить.
- Что ты скажешь?
- Понятия не имею. Я этого не ожидала. А ты ожидал?
- Я и представить себе не мог, - ответил я. - Ведь ты воспитывала мальчиков.
- Они такого не делали.
- Не мастурбировали?
- Не смотрели порнографию, - пояснила она. - Дай-ка мне подумать.
Анна открыла шкафчик, взяла стакан, достала из холодильника апельсиновый сок и налила в стакан. Сделав глоток, она скривилась.
- Ну и кислятина, - сказала она и поставила стакан на стол. - У нас никогда не было такой проблемы. - Анна покачала головой. - Прости меня. Я зря на тебя набросилась. Это не твоя вина.
- Понимаю, что не моя, - ответил я.
- Что ты об этом думаешь?
- Не знаю, что думать, - пожал я плечами. - Ужасно неловко.
- Ты это делал?
- Что делал?
- Смотрел порнографию?
- Меня это никогда не интересовало, - ответил я.
Она поставила пакет с соком обратно в холодильник и вылила сок из стакана в раковину.
- Жуткая гадость, - сказала она. - Больше такой не покупай.
Она ополоснула стакан под краном и поставила его в сушилку.
- Наверное, это моя вина.
- Как это? - не понял я.
- Ну, то, что я ему сделала.
- А! - отмахнулся я. - Я так не думаю.
Мне вдруг пришло в голову, что наш разговор похож на разговор родителей.
- В этом нет ничьей вины, Анна.
- Сомневаюсь, - сказала она. - Что мне ему сказать?
- Не знаю. Объясни, почему ты считаешь это неприятным. Расскажи, что ты чувствуешь, узнав о том, что он это смотрит.
- Может, тебе с ним поговорить? - предложила она. Я еще ни разу не видел, что она отступает. - Ты ведь мужчина.
- Думаю, твои слова произведут на него гораздо более сильное впечатление.
Это была не просто отговорка. Я действительно так думал.
Я видел, как она собирается с силами. Анна выпрямила спину, напрягла челюсть.
- Пойду, приведу себя в порядок, - сказала она, - оденусь. Потом поговорю с ним.
- Хочешь, чтобы я присутствовал?
- Как тебе угодно, - ответила она.
Анна вновь появилась, когда мы с Аланом сидели за столом и завтракали. Я сварил овсянку. Алан положил в свою кашу изюм и коричневый сахар, а я любил добавлять немного молока. Анна приняла душ, припудрилась тальком со свежим запахом. От нее пахло чистотой. Она причесалась, накрасила губы. На ней была юбка в цветочек, длиной по колено, которую она при мне еще ни разу не надевала, и белая хлопковая рубашка в мужском стиле, с короткими рукавами и расстегнутым воротом. Ноги без чулок. Была самая середина виннипегской зимы, а она была одета как весной в Вирджинии. Конечно, она не собиралась идти в таком виде на улицу. Она прекрасно выглядела. Думаю, она выглядела так же хорошо, как в дни нашего давнего знакомства.
Мне показалось, что реакция Анны на недолгий эксперимент Алана с порнографией (опыт был действительно коротким: после разговора с Анной он больше не смотрел эти каналы) отчасти объяснялась ее некогда задетыми чувствами. Самым разумным объяснением остается то, что она долгое время оставалась для Алана единственной женщиной, причем, что очень существенно, единственной женщиной, с которой у него был секс, пусть и неполноценный. (Подозреваю, что для Анны этот случай был гораздо важнее, чем для него.) Но сейчас, шесть месяцев спустя, если не в детском сердце Алана, то в его взрослом воображении Анну затмили (или оттеснили в сторону), во-первых, молодые женщины из телепрограмм до и после полуночи, а во-вторых, те, которых он видел на улицах Оттавы и Виннипега. Они затмили ее своей красотой, юностью и сексапильностью. Я не знал, что чувствовала в такой ситуации Анна. Никогда ее не спрашивал, а она никогда не говорила об этом.
Когда посуда после завтрака была вымыта, вытерта и расставлена по местам, Анна попросила Алана сесть с ней в гостиной. В то утро она не стала завтракать.
- Зачем? - спросил он без тени раздражения.
- Я хочу с тобой поговорить.
- Ладно, - согласился он.
Алан сел в центр дивана, на свое обычное место, глядя на выключенный экран телевизора. Анна устроилась рядом, повернувшись к нему лицом. Он продолжал смотреть прямо перед собой, не желая, я в этом вполне уверен, быть грубым. Я опустился в кресло, которое стояло в простенке между окнами. Я собирался помочь Анне, если понадобится (но это не понадобилось), а пока сидел тихо, стараясь быть незаметным.
- Алан, - сказала Анна. - Я хочу поговорить с тобой кое о чем, от чего мне грустно.
- Тебе грустно? - спросил он.
- Да, - кивнула она. - Но я не сержусь. Я хочу, чтобы ты знал это. Я не сержусь на тебя.
- Ладно, - сказал он.
Он по-прежнему сохранял абсолютное спокойствие.
- Мне не нравится то, что ты смотришь по телевизору, - сказала она.
Мне показалось, что по его лицу пробежала тень растерянности.
- Я имею в виду то, что ты смотришь по ночам.
На лице Алана не отразилось никаких признаков того, что он понимает, о чем она говорит.
- То, что ты смотришь, когда мы спим.
Он улыбнулся. Заинтересовался.
- Мне не нравится, что ты это смотришь.
- Я хочу трахнуть девушку, - сказал он.
- Так, подожди, - сказала Анна и приблизила к нему свое лицо. - Во-первых, мы так не говорим. Мы с тобой уже договорились. Я уверена, что ты помнишь об этом. Ведь помнишь?
- Да, - кивнул он.
- Значит, ты должен прекратить это. Сейчас же. Больше так не говори.
- А как вы это называете? - Он обратился к нам обоим.
- Я это никак не называю, - ответил я.
- Очень хороший вопрос, - сказала Анна, словно дала понять, что мой ответ был совершенно никчемным. - Когда-нибудь, а может быть, очень скоро, ты встретишь девушку.
Мне показалось, что изначально она приберегала это на самый конец разговора, в качестве заключительного радостного аккорда.
- Вы с ней познакомитесь. Ты полюбишь ее, а она полюбит тебя. Если ты будешь добрым, нежным и внимательным, а я знаю, что ты таким будешь, и если тебе повезет, она тебя полюбит. У тебя всегда есть возможность быть любимым. Если ты ее будешь любить и если через какое-то время она захочет того же, что и ты, вы это сделаете. То, чем вы оба займетесь, будет замечательно, хорошо, чудесно. Когда мы говорим об этом, мы называем это "заниматься любовью".
- И это совсем не то, что ты видел по телевизору, - добавил я.
Алан не обратил на меня внимания. Он пытался осмыслить слова Анны. К тому времени Алан прекрасно понимал, что такое любовь - думаю, он по-своему любил Анну, - но мысль о том, что ею можно "заниматься", сбила его с толку.
Наконец он в отчаянии сказал (это было накопившееся отчаяние):
- Я хочу трахнуть девушку. - Это прозвучало с таким чувством, что на него было невозможно сердиться. - Почему мне этого нельзя?
Анна слегка смягчилась.
- У тебя будет девушка, - заверила она. - В один прекрасный день она появится. Обещаю. И давай больше не употреблять таких слов. Ладно?
- Да, - сказал он.
Анна стала излагать моральные и политические аргументы против порнографии. Этого термина Алан прежде не слышал, а она не настаивала, чтобы он понимал. Все аргументы были известны - овеществление, расчеловечивание женщин, поощрение насилия по отношению к ним, девальвация секса, физической и эмоциональной близости, горе и печаль вокруг, и прочее. В своей речи Анна изо всех сил старалась изъясняться простым и ясным языком. Правда, несмотря на простоту и ясность, я не считал эти аргументы убедительными. Но на Алана, несмотря на мое мнение, они мгновенно произвели желаемый эффект. Меня удивило и сильнее всего поразило то, что в качестве примера Анна привела своего первого приятеля, с которым она встречалась в колледже, психопата и страстного любителя порнографии по имени Уилф. Не вдаваясь в детали, она рассказывала о его жестоком обхождении с ней, а еще, с долей сочувствия, о пустоте и трагичности его жизни. (Когда мы остались одни, я спросил у Анны, знает ли она, что стало с Уилфом после колледжа. Она ответила, что не знает и не хочет знать.)
Когда стало ясно, что Анна сказала все, что собиралась сообщить Алану, я проговорил:
- Хорошо. Ты молодец.
- Спасибо, - ответила она. - Надеюсь. Я не уверена.
- Напрасно, - сказал я. - Ты все сделала мастерски.
- Я говорила понятно?
- По-моему, да. Абсолютно понятно.
- А ты что думаешь? - обратилась она к Алану. - Может быть, ты чего-то не понял? У тебя есть вопросы?
По его виду было трудно что-либо уяснить. Он слушал вежливо и внимательно, но не выражал никаких эмоций.
- Ты понял, о чем я говорила? - спросила Анна.
- Да, - ответил он.
Скорее всего, так и было. Потом, взглянув Анне в глаза, он сказал:
- Им это нравится.
- Кому? - удивилась она.
- Девушкам. Им нравится заниматься любовью.
- Откуда ты знаешь? - спросила она.
- Они улыбаются, - ответил он. - Они все улыбаются.