На том они и договорились.
После чего произошло нарушение клятв, и наша кровь хлынула с новой силой.
Вот так они и решают свои проблемы: за наш счёт. И ничего нельзя возразить. Ни один из нас не может вырваться из круга земли, управляемой Олимпийцами. Как морская свинка, которую заперли в колесе. Или как несчастный царь лапифов Иксион, прикованный Зевсом опять-таки к колесу.
Очень хорошо помню - когда и где я это окончательно понял. Январь тридцать восьмого года, окраина небольшого города в полосе группы армий "Волынь".
Было очень холодно, и шёл грязный снег. Я не оговорился: мне казалось, что он и с неба опускается уже грязным. В тех краях и в то время просто не могло быть ничего чистого.
Мы знали, что где-то в стороне от нас противник продолжает проламывать оборону гвардейской танковой армии, и та, огрызаясь, откатывается. Но где движутся потоки наступающих и отступающих, куда и откуда, какие дороги ещё не перерезаны?… Картинка не складывалась. Снег. Темнота, сквозь которую доходят тупые удары и нечёткие сполохи. И всё.
К тому же что-то случилось с телефонной связью. В результате мы уже начинали сомневаться: будет ли нашему отдельному батальону куда отходить. Именно та ситуация, когда необходимо посылать разведку.
Идти надо было в почти полную неизвестность, и мы вызвались сделать это вдвоём. Два подпоручика: Миша Маевский и я.
Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба к вам возвратимся…
Город горел. Это было видно даже сквозь снегопад. Дома, превратившиеся в дырявые чёрные коробки. Перевёрнутые трамвайные вагоны на улицах. И регулярно доносящиеся залпы - это имперцы расстреливали "неблагонадёжных", кого не хотелось оставлять и нельзя было взять с собой.
Сейчас, в виде исключения, нам двоим можно было не торопиться. Оборона продолжается, приказа об отступлении не было; и если даже он поступит, наша часть не сможет уйти сразу - слишком забита единственная оставшаяся дорога. Так что пока можно и даже полезно просто понаблюдать: что там происходит внизу - в скопище домов, машин и упорно продолжающих свою разрушительную работу людей.
Всё это, повторяю, было прекрасно видно с обрыва над городом, на котором мы стояли. Здешняя местность - холмистая. Очень удобно. Выбери подходящую точку и смотри. Я почему-то подумал, что в мирное время вечерний город был бы виден с нашего обрыва как россыпь огней. Собственно, он был и сейчас виден как россыпь огней - только это были совсем другие огни. Уходящие шведы, как обычно, сжигали и взрывали за собой всё, что могло гореть и рушиться.
И в довершение всего по оставляемому городу продолжала работать артиллерия наступающих с востока русских войск. То тут, то там возникали красивые вспышки, и на месте каждого разрыва сразу поднимался дымный фонтан.
Огонь пушек явно никто не корректировал. Он вёлся по площадям. Иначе говоря - по остаткам жилых кварталов.
Зачем они это делают?
Мой спутник пожал плечами. Зачем мы здесь? Зачем идёт снег? А ведь идёт и идёт, и не собирается кончаться, - нам, пожалуй, трудно будет идти обратно. Не спуститься ли на дорогу, чтобы поискать машину?…
Ты не ответил. Не верю, что ты не задумывался. Всё-таки - зачем?
Об этом можно задумываться в каждом бою. Если подходить к войне с такой меркой, как это делаешь ты, - окажется, что она бессмысленна вся. От начала и до конца, до последнего мгновения.
Значит, смысла совсем нет? Или ты всё-таки знаешь решение?… Кажется, это прозвучало у меня почти умоляюще.
Да. Я знаю решение, которое истинно, - вот не знаю только, понравится ли тебе оно. Война - отец всего. Смысл войны - только сама война. Бой сам по себе является чем-то вроде произведения искусства. Картина, которую мы пишем. Вот и всё.
Ни хрена себе - картина… Мне не хотелось соглашаться, но мысль уже заработала, - я с первой же секунды понял, что он по-своему прав. Только вот что делать с такой правдой?… Воистину: проблему смысла жизни решить можно. Это даже не очень трудно. Но, только решив её, мы понимаем, как же мало даёт это решение…
Тогда спутник сказал: не бойся. Никто не заставляет тебя принимать мой ответ буквально. Содержание реальности зависит от тебя, его можно изменить. Если хочешь - сделай это. Сам.
Нет. Я предпочитаю мир, лишённый смысла.
Трусишь, - он опять пожал плечами. Трусишь, и всё. А ты не хочешь - попробовать - дать миру смысл?
Эту фразу он произнёс именно так - по частям.
И я - будто оказался у бездонной ледяной пропасти, из которой веет свежим ветром.
Я не хочу. Не хочу. Не хочу. Мне хотелось повторять это бесконечно. Потому что ничего больше я сказать не мог.
И в третий раз мой спутник недоумённо пожал плечами. Смысл - есть. Его надо искать. Создавать его, когда его не видно. Увы, мир оставляет нам только такой выбор. Мы каждую секунду должны своей волей наделять его смыслом. Или…
Нет, сказал я. Ибо кто я такой? Всего лишь человек, и не более. Воля моя искажена, руки мои слабы, разум же мой близорук и склонен к ошибкам. Минуй меня, искушение. Я - не решаюсь.
Зря, сказал он, и единое это слово прозвучало как удар колокола. Ты уходишь от жизни, которая даёт тебе возможность научиться новому. Тебе дано - а ты сознательно отворачиваешься. А ведь, может быть, вся эта мировая бойня только затем и нужна, чтобы мы - немногие - хоть чему-то в конце концов научились…
Да не хочу я ничему учиться, чёрт возьми. Не хочу учиться и не хочу воевать. Моя самая заветная, не всегда ясная даже для меня самого мечта - оставить всё это. Сбросить доспехи. Сбросить ответственность, которой я не искал. Вернуться туда, где можно заниматься своим, только своим делом и где меня ждут. Вернуться домой.
Это сказал он - или я?
А потом мы всё-таки отступили от того города. И продолжали отступать - постепенно, от рубежа к рубежу, меняя места и времена, но всегда неотклонимо катясь по касательной, только по касательной.
И вот - докатились…
…Машина ещё раз взревела и содрогнулась - в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот опрокинется; но она не опрокинулась, а в конце концов сместилась ещё чуть-чуть вперёд и, уцепившись какими-то из колёс за осыпающийся склон, медленно, тяжело поползла вверх. Вырулила на твёрдый камень. Встала всеми восемью катками на почти горизонтальную поверхность. Замерла.
- Хорошо, что у него все мосты - ведущие, - сказал стоявший около меня унтер-офицер. - А то бы - всё, не вытащили бы. Но, может, мы всё-таки выберемся на дорогу?
Я не ответил. Поставленный вопрос волновал меня самого. По дороге мы, конечно, сможем двигаться быстрее и не рискуя потерять машины. С другой стороны, там существовала более чем реальная угроза столкновения с полевой жандармерией или даже с гвардейскими дозорами. Один раз нашим разведчикам уже пришлось удирать.
Конечно, нас было не так уж мало. Мы вполне смогли бы отбиться от жандармов, да и от маленькой группы гвардейцев, наверное, тоже. Но мне просто не хотелось заявлять о себе так рано. Если шведы успеют сообщить своим о движении нашей группы - нас наверняка перехватят на дороге превосходящими силами. И тогда - вообще все зря.
В башне броневика открылся люк, и из него показался командир машины прапорщик Ледоховский.
- Ну, знаете, - сказал он. - Раз ещё вот так, другой, а потом ведь может и не повезти. Если эта машина перевернётся, мы её никогда больше на колёса не поставим.
- А грузовики - как? - спросил я, обращаясь к находящемуся рядом унтеру.
- Ползут. Но если вы хотите моё мнение, господин поручик, - надо или бросать машины, или перебираться на шоссе.
Да. Машины терять не хочется. Правда, всё равно почти весь отряд движется пешим ходом, но всё-таки: два грузовика и панцерваген с пятидесятимиллиметровой пушкой. Тот самый, который сейчас чудом взобрался на дорогу с обрыва. Какая никакая - а сила.
- Перебираемся, - сказал я. - Без спешки. Считайте, что торопиться нам особо некуда.
Торопиться действительно не стоило. Совсем недавно наша разведка, с которой ходил и я, обнаружила на шоссе указатель: "Прага - 60 км". Шестьдесят километров до цели. Двигаясь пешком с хорошей скоростью, мы могли пройти такое расстояние за полтора дня. Не меньше - но и не больше.
В этом, собственно, и заключалась задача. Поставленная мной самим.
Двигаться на север.
Посёлок Гелегу мы оставили ещё вчера вечером. Что делать там больше нечего - стало ясно почти сразу. Собственно, это было ясно ещё до моего приезда. Вот только куда именно можно направиться - никто не знал. В отряде было шестьдесят человек, но из офицеров там остались только два прапорщика и один подпоручик. Командовавший группой капитан поехал на автомобиле в близлежащий город - и не вернулся, а ехать его искать было более чем бессмысленно: никто ведь не знал, что делается вокруг. Связь отсутствовала - точнее, за связь отвечало местное имперское начальство, от которого не было ни слуху ни духу. Разумеется, все эти проблемы были в принципе решаемы - но я очень сильно подозревал, что мои соотечественники, составляющие отряд, не очень-то горят желанием продолжать воевать. Зачем? Оборонять одинокую чужую деревню, когда война уже проиграна…
Слава Богу, на этом участке сейчас было действительно затишье. Западный противник сюда ещё не дошёл, а восточный, похоже, к концу войны наконец-то понял, что глупо тратить силы, пытаясь захватить сразу всё. Гораздо правильнее - наносить острые локальные удары по узловым точкам. Такая стратегия, реализованная им в последние недели, и привела к тому, что имперская столица, собственно, уже пала.
Эту последнюю новость я узнал с помощью радиостанции, которую приказал включить сразу по приезде - даже раньше, чем первый человек из личного состава базы подошёл к нашей машине, чтобы познакомиться. Информация сейчас была важнее всего.
И информации хватало. Больше того, она теперь поступала практически непрерывным потоком - причём каждое новое сообщение было интереснее предыдущего.
Столица капитулировала, а регент, оказывается, то ли погиб в бою, то ли покончил с собой; исполняющим его обязанности назначен риксминистр промышленности…
Слух об измене командующего Балтийским флотом. Забавно, если это правда. Это означает, что система центральной власти Империи окончательно распалась. Не факт, правда, что и все её отдельные звенья на местах тоже уже потеряли способность к действиям…
Вопрос о капитуляции всей Империи. Согласно непроверенным данным, соответствующие делегации направляются в Шлезвиг - город, где когда-то был подписан пакт о Рейнском союзе. Дождались…
И наконец новость местного значения: в Праге началось восстание.
Все красивые планы летели к чёрту.
Я обошёл грузовик, открыл дверцу и влез в кабину. С кузовом, в котором находился радист, её соединяло низкое окошко, не закрытое ни стеклом, ни пластиком. Можно переговариваться сколько угодно. Очень удобно. Я опустился на сиденье; слава Богу, сиденья в грузовиках этой модели были мягкие. Постарался расслабиться. Задумался.
Подумать было о чём.
Прага. Бывшая столица Второй Империи и, несомненно, самый прекрасный город Европы. Я имею смелость так говорить, несмотря на то что большинства европейских столиц я не видел. И несмотря на то что мне очень трудно объяснить - чем, собственно, этот город так уж красив, Площади, мосты, театры, соборы, королевские замки… - да, но ведь всё это по отдельности можно найти где угодно.
У этого города есть своё лицо. Вот и всё.
Я опять поймал себя на том, что думаю о городе как о женщине. А, в общем, - что странного? Рим - Рома - женского рода. Кстати, и Прага - тоже…
Всё логично.
И не будем развивать тему.
…Этой стране редко выпадало быть свободной. Сотня лет под австрийцами и потом ещё двести - под шведами. Только тридцать лет назад Чехия наконец-то получила независимость. Этот короткий отрезок свободы - о, как они были ему рады! Я в Чехии, разумеется, тогда не бывал, но я слышал рассказы многих эмигрантов, которым эта страна давала приют. Коротко говоря, там было хорошо.
Тридцать лет независимости. А потом войска Империи пришли вновь.
Нет, эта страна не погрузилась в такой же кровавый мрак, как лежащее сотней километров южнее Объединённое королевство. Особых внутренних волнений здесь не возникло, а имперская власть была мягче. Мягче - это в данном случае значит, что уничтожать всё здешнее население шведы не предполагали. Закрыли университеты. Провели среди интеллигенции серию профилактических арестов с последующими расстрелами. ГТП с поразительной быстротой создало здесь очень плотную сеть осведомителей, работа которой обеспечивала регулярные чистки - тоже, конечно, известно чем кончавшиеся…
Впрочем, всё это видится мне так сейчас - когда игра сделана. А, например, ещё прошлым летом я был в Праге во время конгресса - и ничего. Не возмущался. Уж не потому ли, что тогда у нас ещё оставалась какая-то надежда? Поражения на фронте, да, - но зато именно тогда нам наконец официально разрешили создать собственные вооружённые силы. Со статусом полноправного союзника Империи…
Нет, мы хотели не только выжить. Мы понимали, что как раз выжить-то, скорее всего, не удастся. Я уже знал, что бывает с теми нашими офицерами, которых армия Евроазиатского Союза берёт в плен. Три реальных варианта: расстрел, повешение, двадцать лет каторги. На другое, собственно, никто и не рассчитывал.
Так что - не надо. Не было у нас шкурных побуждений. И что победа нереальна - это мы прекрасно понимали. Но - вдруг чудо? Гражданская война четверть века назад была проиграна, но эта-то война - ещё не кончилась. И, пока она не кончилась, необходимо делать всё возможное.
Пусть даже это очень дорого стоит.
Будь мы все прокляты.
Ну хорошо, а что же теперь? Теперь, когда в Праге наконец-то - восстание? Ведь не отправят же нас его подавлять… Оттого, что я допустил такую мысль, мне стало очень стыдно - так, что даже пот прошиб. Но ведь с имперцев - станется. Ещё как станется, чёрт возьми. Вспомнились лица моих недавних знакомых из Русской охранной бригады. Господи, как же всё чудовищно переплелось!.. Самая высокая честь - с самым страшным позором. Белая гвардия - и наёмники нелюдей.
Нет, здесь этого не будет. Я пока не представляю, что именно я лично могу сделать, - но здесь этого не будет. Хватит.
…И пока я обо всём этом размышлял, радист принял ещё одно сообщение. Командование Первой дивизии РОА, как раз вышедшей в район Праги, открытым текстом объявило о своём решении включиться в борьбу за город на стороне восставших. Мотивы не комментировались. Всем частям и подразделениям армии, находящимся в пределах реальной досягаемости, предлагалось подтягиваться к Праге и присоединяться к сражению.
А вот теперь всё стало ясно.
Я оглядел построившихся передо мной людей и несколько секунд простоял молча, пытаясь удержать во взгляде всю окружающую панораму. Голубая небесная полусфера с багровеющим солнцем на западе, - да, с погодой в последние сутки стало значительно лучше; весна, уже совсем поздняя… Холмы по левую руку, пологие, но очень высокие - почти горы. Мягкая зубчатая каёмка соснового леса. По правую руку - тоже холмы, но низкие, уходящие в луга и поля. Извивы просёлочной дороги. И у конца этой дороги - посёлок. Собрание белых домиков с тёмно-красными крышами…
- Господа, - я выговорил это слово чётко, но сразу же почувствовал, что оно - фальшиво. Ну, не "товарищами" же мне их называть… - Я, поручик Рославлев, принимаю командование вашим отрядом…
Забавно: я никогда не обдумываю заранее, что говорить людям. Когда нужно - слова отливаются сами. Как сейчас.
- …Таково решение, и мы его выполним. Скажу от себя. Сейчас уже неважно, какие на нас погоны. Сейчас - только мы сами… Мы сами должны…
Всё-таки сбился. Впрочем, теперь это уже не имеет значения.
Я стоял на обочине шоссе и смотрел, как на него выползают машины.
Все три наши машины. Наверное, это должно быть смешно.
Как обычно в подобных случаях, я попытался взглянуть на свою фигуру со стороны - и мне стало ещё смешнее. Полководец.
А всё-таки - дослужился до командующего отдельным соединением…
Конечно, как же нас ещё назвать. В первом же разговоре с подпоручиком Тимченко выяснилось, что ни к одной из трёх дивизий Армии этот отряд почему-то не приписан. Забыли…
Белый отряд, произношу я шёпотом. Впрочем, гораздо больше мы сейчас похожи на одну из маленьких безымянных команд Бертрана Дюгесклена, которые рассыпались по Франции, разрывая в клочки армию Чёрного принца…
Только вместо принца у нас - всего лишь фельдмаршал. Его превосходительство Август Реншельд. Командующий группой "Сарматия", известный как самый жестокий военачальник Империи.
Если всё, что я о нём знаю, - правда, - значит, бои предстоят очень серьёзные. Просто так имперцы Прагу не отдадут, даже несмотря на то что война уже фактически кончена. Более того: если им позволит время, они могут сделать с Прагой то же самое, что они уже сделали с некоторыми другими восставшими городами. А именно - разрушить её до основания.
Надо спешить… Нет, спешить всё-таки не надо. Достаточно двигаться просто нормальным темпом, и завтра мы будем на месте.
О планах насчёт выступления на юг теперь, разумеется, придётся забыть. Хотя бы потому, что мы уже движемся в совершенно противоположную сторону - на север.
До группы Туркула - примерно триста километров… Но здесь, конечно, дело уже не в расстоянии. Жаль, что я так и не познакомился с Антоном Васильевичем. Что ж, зато теперь я попробую в миниатюре повторить его знаменитый марш. Точнее, марш полковника Дроздовского, в котором он принимал участие.
В миниатюре - потому что мне-то нужно пройти не девятьсот километров, а всего только шестьдесят. И людей у меня на порядок меньше. Поход Дроздовского, я надеюсь, рано или поздно войдёт в учебники истории, а вот наш - никогда.
И слава Богу. Не люблю я учебников.
Солдаты в строю перебрасывались какими-то словами - и вдруг я с огромным удивлением поймал себя на том, что не просто не слышу, а намеренно стараюсь к ним не прислушиваться.
А ведь - правда. В этом походе я даже почти не смотрел на моих новых подчинённых. То есть, конечно, я выслушивал их рапорты, запоминал лица, отмечал имена, - но они сами, они как личности, оставались для меня не более чем элементами простой схемы. Бумажные солдатики.
Какой ужас… - мелькает мысль, и сразу же - другая: быть может, это и к лучшему.
Я ведь примерно представляю, как выглядел на Гражданской войне тот же полковник… виноват, генерал Дроздовский. Он с самого начала как бы вычеркнул из списков живых и окружающих, и себя. Поэтому и смог сделать так много.
Белая гвардия… Давайте будем её достойны. Хотя бы напоследок.
Простите, ребята, но те из вас, кого я потеряю, будут для меня арифметическими единицами. Никак не более.
Так нужно.
После этой мысли пришло существенное облегчение. Словно кто-то невидимый подтвердил: да, сейчас я всё делаю правильно.
И тут показалось придорожное село.
Я делаю знак: повышенное внимание. Особо предупреждать об этом не надо - люди в отряде подобрались, судя по всему, достаточно опытные. Повышенное внимание они, когда надо, включают сами.