- Мы уже не можем контролировать всё. Вот, допустим, в 1949 году была ситуация. США, пользуясь перевесом в силах, хотело ухреначить СССР, сбросив бомбы на крупнейшие города. У них уже был потенциал, чтобы устроить Армагеддон. Та же самая евразийская хиросима - и конец всему… Тогда наши коллеги им помешали. Пришлось выйти на ихнего президента, но ничего, вышли как полагается. А потом возник паритет, у СССР тоже появился потенциал, и никто не начал бы первым… "Холодная война" - это годы стабильности на планете. Страшные времена начинаются лишь сейчас. Ядрёна бомба расползается по миру! Наши трутни посчитали, что до 2100 года человечество погибнет в ядерном смерче с вероятностью девяносто один процент. Тут мы ничего не поделаем - если красная кнопка будет в бункере каждого дурака, бессильны КЧН, ФСБ и ЦРУ, вместе взятые. Бессильны даже те силы, что на заре цивилизации создали КЧН.
- На заре цивилизации?
- Тогда мы, естественно, назывались чуть по-другому. Мы использовали уже готовые структуры, внедряясь и ставя их на свои задачи. Союз Тигра, тамплиеры, пара масонских лож… Сейчас мы работаем через братства и государственные разведки. Мы знаем, что наша работа обречена. Но в том, Гера, и состоит достоинство человека - делать работу, которая при любом раскладе обречена. В Древней Греции говорили: герой - это человек, который умирает, если не может достойно жить. Противоположность герою - раб. Эта скотина живёт при любых условиях. Красиво отработать обречённое дело - то же самое, что погибнуть, если не можешь достойно жить. Джордж Сорос сказал: "Некоторые сражения надо вести, даже если они заранее проиграны". Он, правда, имел в виду свою экономику. Но как точно! За это я прощаю Джорджу его проект…
- Но надо же спасать мир!
- Мир, - сказал Игорь, подцепляя грибочек, - спасёт, мать его, красота. А мы работаем своё дело.
- Зачем ты мне это рассказал? - спросил Гера, поднимая рюмку.
- Это политзанятие, лейтенант. Ты же должен чуток догадываться, за что ты помрёшь?
- Помирать обязательно? - спросил Гера, опуская рюмку.
- Вовсе нет, - сказал Игорь. - Можешь жить хоть сто с лишним лет. Но если умрёшь, то неплохо бы знать, что ты умер не абы как. Умер, мать мою, на рабочем месте! Умер, как сказали бы в Древней Греции, настоящим героем… Ты, Гер, уже в ореоле славы, только пока ничего не видишь. Вот такая она, брат, метаполитика.
- А местных дураков стрелять - тоже метаполитика?
- Это, - отмахнулся Игорь, - наша рутина. На каждой службе существуют свои формальности. И время отнимают, и силы, и сами по себе полная ерунда… Но что поделаешь, служба - она не дружба.
Гера засыпал просветлённый, а рядом на трёхногом стуле дремал пистолет. Он успел полюбить своё оружие. Ещё немного, и спел бы ПээМу железную колыбельную…
По драконьему этапу
Он проснулся от шума, с которым рухнул на пол инвалидный стул. Стояло раннее утро. Пистолет лежал у двери, всё остальное покоилось на своих местах. И ещё - было страшно. Гера не знал причины, но страх цепко держал его за горло и не хотел отпускать. Страх влюбился в Геру с первого взгляда - такое случается.
Сначала он почувствовал, что Игоря в доме нет, и лишь потом убедился в этом. Игоря не было в его комнате, не было внизу, не было наверху, не было даже на чердаке.
Гера, положив в карман убойного друга, обошёл все комнаты, но увидел только Настасью.
- Где Игорь?
- А он, миленький, где-то тут.
- Его нет в доме.
- Утекал, что ли? Даты врёшь, - сказала Настасья. - Дверь-то, едрить её, с вечера заперта. Как же он утекал, если всё изнутри задвинуто?
Вдвоём они осмотрели верхние комнаты, спустились в избушкино подземелье. Сейф приткнулся на прежнем месте. Большая дорожная сумка Игоря стояла на подоконнике. Однако плаща не было, очков - тоже. Не было, конечно, и револьвера.
- Да он, едрить его, чёртово хлебало замутил! - сказала Настасья.
- Извините, что сделал?
- А это, миленький, такое хлебало, опосля которого сквозь двери проходишь.
- А как его замутить?
- Ты меня о таком не спрашивай, - сказала Настасья. - Будешь спрашивать, в лесу пропадёшь. Уволочат тебя, дурака, масоны, обглодают до последней кости, и спасибушки не дождёшься.
- Извините, а у вас масоны - это что, местный фольклор?
- Чего?
- Масоны, спрашиваю, это байка такая?
- Масоны, - сказала Настасья, - это как бы люди такие. Но ты, чему о них болтают, не верь. От них ведь, едрить, никакого спасу нет.
- Ты мне, старая сука, понтоваться-то брось! - вспомнил Гера волшебное заклинание. - Знаешь, срань, кто с тобой базары ведёт?
Гера покраснел: он решительно не знал, что в таких случаях нужно говорить дальше.
- Знаю, миленький, знаю, - сказала Настасья. - Ты его первейший помощник.
- Ты, срань, сейчас не понтуйся, - сказал Гера. - Расскажи, как есть, про масонов.
- Эх, без души у тебя получается, - вздохнула Настасья. - У майора-то от самого сердца шло. А у тебя? Смех один.
- А в морду? - нежданно для себя рявкнул Гера, вынув железного другана.
Он с улыбкой почесал кончиком ствола у Настасьи за ухом.
- Вот сейчас по-людски, - крякнула хозяйка. - А про масонов… ну чего тебе про масонов? Сами их на-придумывали, а у нас спрашиваете.
- А Игорь? - спрашивал Гера. - Как мыслишь, хозяйка, Игорь вернётся?
- Если он чёртовым хлёбалом опоился, то сейчас по драконьему этапу пошёл.
- Это ещё где?
- Всё тебе покажи, всё тебе расскажи… Прям как дитё малое, спасу нет.
- А в морду? - напомнил Гера.
- Не знаю я, - сказала Настасья. - И ты хорош: кто же простую бабу о таком спрашивает? Драконий этап, едрить его, дело доброе. Ты, миленький, покумекай… А то артачишься, как ядрёна вошь: чёртово хлебало, чёртово хлебало. У нас за такое сразу не бьют… Ты лучше посиди, покумекай, глядишь, и пройдёт, зараза.
Гера глухо матернулся и велел подавать на стол.
К полудню Игорь не появился. Выходить на местные улицы было страшно, да и незачем выходить: вчерашнего хватало на пару заурядных жизней.
Не по-женски грохая сапогами, вбежала Настасья:
- Спаси, миленький! За окном, едрить его, мужики стоят, костёр жгут.
- Ну и что? - спросил Гера.
- Так ведь нас, бедолажных, жечь собираются!
- А за что?
- Мордою, говорят, мы с тобой не вышли… А ещё якобы ты к ним спиду занес. Матвей животом мается и говорит, дурак, что это мериканская спида на него поднасела, а занесли её, едрить, вы с майором. Брешут, что по заданию вы сюда притащились. А ещё, - понизив голос, прошептала Настасья, - говорят, вы товарища Сталина со свету сжили.
- Кого, едрить их? - рявкнул Гера.
- Ёсифа, говорю, со свету спровадили… Только это не Ёсиф. Что я, Ёсифа Виссарионыча не видала? И вовсе он, миленький, не на четырёх лапах, так что брешут эти паскуды…
Гера на удивление спокойно положил в карман пистолет.
Товарищ Гера
Вася Прелый говорил сбивчиво и невнятно:
- По партийному, значит, делу… Гляжу - лежит товарищ Свинья. Я ему: товарищ Свинья, товарищ Свинья. А он, значит, ничего, только хвостик, значит, кровавый…
Не в силах держать себя, Вася Прелый хлюпнул слезами.
- Дальше, - сурово сказал Матвей.
- Товарищ Свинья, говорю, что ж вы так… Гляжу - террор, прости меня Господи. И лежит товарищ Свинья, лицом прямо в грязь, и не шевелится - прости Господи, дохлый, как помидор… Я и так, и эдак - а не шевелится. Ну, блядь, думаю, не умом единым. Сидят, блядь, в Лондоне чистоплюи. Вот и думаю, что блядь бы их всех…
С этими словами Вася Прелый окончательно залился солёным потоком.
- Тараканы, - зло процедил Матвей.
- Же ву зэм, - сказал Пётр, - кес ке сэ пти мон ами…
- Не кипятись, Пётр, - сказал Матвей. - Потом правду скажешь, когда наше время придёт.
Из окон избушки ударила автоматная очередь. Пули просвистели над головами, срезая веточки и несказанные слова.
- Ложись, родные!
Семеро мужиков повалились на желтизну, раскиданную под их ногами. Гера вышел из дома, сжимая в руках короткий "калаш".
- Вопросы есть? - усмешливо спросил он.
Мужики лежали без лишних слов. Наконец чья-то голова чуток поднялась.
- Да, командир, - робко сказала она.
- Спрашивай, недолюдь, - по-доброму сказал Гера.
- Можно поссать, командир? Я за кустиками…
- Дрочить разрешаю, - сказал Гера. - А поссать - это уже роскошь. Это вам до следующего утра подождать придётся.
- Лютуешь, командир, - обиделась голова.
- Лютую, - согласился он. - А теперь слушайте, что скажу. Вы теперь не простой народ, а заложники. Если не заладится, буду каждый час мочить одного. Начнём, - он показал на Матвея, - с ваших пассионариев.
- Да ты, прихвостень, сам дурак, - сказал Пётр. - Тю э гри кошон, пидор. Нес па?
- Нон, - сказал Гера и усмехнулся: - Же компран, мон фрер а сэт бель виллаж.
Он подошёл и шваркнул свинцом. Петру чуть не оторвало указательный палец, пуля прошла в миллиметре.
- Тре бьен, - довольно заметил Гера. - Бон шанс, мон пти сучий пес.
- Сюр ля пон дʼАвиньон, - напел Пётр. - Тутан дансен, тутан рон.
- У тебя плохо с произношением, - сказал Гера. - Ты хоть знаешь, чего сказал?
- Же ву зэм поганый, - ответил Пётр.
- С чего бы? - удивился Гера. - Я ведь сказал, что не голубой. Ты вон лучше его…
Он показал на сопящего в грязи Матвея. Тот, теряя пассионарность, жалобно заскулил:
- Меня всякий обидеть может. А почему? Отходчивый я, как сибирский валенок.
- Цыц, - сказал Гера, ткнув пулей перед носом Матвея. - Слушай мою команду! Значит, буду мочить. А чтобы не тронул, дайте рецепт жужла, росы и чёртова хлебала. И ещё - сухой водки на анализ. Давно, знаете ли, бухла не грыз…
- Это нельзя, - сказал Пётр. - Мы бы дали, да вот нельзя.
- Пуркуа, мон анфан террибль? - сказал Гера. - Шерше ля водка, дакор?
- Шерше ля на хуй, - сказал Пётр. - Ты бы лучше ведунов взял, они бы тебе на троих замутили. А мы ребята негордые. Откуда нам в синей магии шарить? Ты к бате Евстахию загляни, а ещё лучше к бате Изику. Если совсем на стыд наплевать, можешь к бате Ивану.
- Отведёшь к ним? - спросил Гера.
- Это сложно, - ответил Пётр. - Они же от людей прячутся. В лесу живут, с масонами одичавшими. Страшно мне в лес идти, да и не знаю я.
- Вот ты, урод, - спросил Гера, - видал на своём веку синюю обезьяну?
- Про обезьянок мне баба Нина наплела, - сказал Пётр. - Чтоб обезьянку зреть, надо особый суп из топора похлебать, я его заваривать не умею. Зато я дракона видел. Это просто - божьей росы на грудь принял, и порядок… У меня её в погребе целая кадушка - батя Изик нацедил, я ему за это договор подписал.
- Какой договор?
- А мы все с мужиками подписали, - сказал Пётр. - Чё подписали-то? Ну что обычно: Россию, значит, продаю, отрекаюсь от своей нации… признаю, значит, жидовское владычество. А чего не подписать, когда за это на халяву росы нацеживают?
- Ну и какой он из себя, таёжный дракон?
- Красавец, - мечтательно вздохнул Пётр. - Весь зелёный такой, почти перламутровый… Три головы, и каждая, блядь, увенчана. А из пастей пламя натуральное вырывается. Встали мы с Кирюшей, залюбовались… И говорит он, падла, человеческим голосом.
- У вас все человеческим голосом говорят, - сказал Гера. - Кроме людей, правда.
- И говорит он, значит: здорово, мужики. Мы с Кирюшей дрожим, мурашки шнырят, тесаки из рук валятся… И тебе, говорим, Горынушка, от нас пускай поздоровится. Голодный я чего-то, Горынушка говорит. Жареное, говорит, надоело, так ныряйте вон в то озеро, мужики, я вас там варить буду. Мы с Кирюшей, конечно, не растерялись, сняли штаны, окунулись в озеро. Думали - шутит Змеюшка. Хрен-та с два: окунул в воду все три башки, и давай её нагревать. Ну думаем, чепец настаёт. Выскочили мы голые и давай родимого тесаками рубить. Он, наверное, отпора не ожидал, растерялся: мы ему невзначай две башки оттяпали, а третья пощады просит. Нам чего, мы с Кирюшей мужики добрые. Отпустили его, только хвост отчекрыжили, чтоб в городе на доллары поменять.
- Поменяли?
- Не-а, - сказал Пётр. - Сгинул в дороге хвост, забрала его, видать, небесная сила.
- Как забрала-то?
- А вот, извиняй, не помню. Помню только, что шум стоял и в глазах рябило. Очнулись - а нет хвоста. Ну точно, Кирюша говорит, небесная сила спёрла. Люди бы по-честному отобрали, без ерунды. Мы с Кирюшей после той хуйни и начали заговариваться. Говорим чего-то, говорим, а когда в себя придём, вот тебе на: заговорились, блин. Перед людьми, самое главное, совестно. Попортила нас небесная сила, мать её врастопырку…
Лежащие мужики согласно закивали опущенными головами: подтверждаем, мол, не наврал. Гера, поигрывая "калашом", с удовольствием оглядел пейзаж.
- Сейчас, - сказал он Петру, - двинем к тебе домой. Нацедишь мне бутылочку, пойду с драконами пообщаюсь.
- Так ты её внутрь хочешь? - спросил Пётр.
- А как ещё?
- Дело твоё, только сдохнешь ведь, - сказал Пётр. - Тут главное пропорцию соблюсти. Недольёшь - в Нижнем Мире десять лет оттрубишь, у чертей на строгом режиме. Перельёшь - копыта откинешь. А пропорция у каждого мужика своя, ведун её арифметикой вычисляет. Главное ведь что? - свою меру знать. Вот я, допустим, свою меру знаю, мне батя Изик на ухо нашептал. А ты? Перельёшь ведь - и всё, поминай как звали…
Гера задумался, и даже разок стрельнул в направлении солнца. Солнце ничего не сказало, только подмигнуло в ответ и снова уплыло за облака.
- Значит, так, - сказал он. - Или ведёте к ведуну, или за неимением вариантов начинаю массовые расстрелы.
Крестьяне дружно шмыгнули носом и не менее дружно оросили землю слезой.
- Я одну берлогу знаю, там ночами ведун живёт, - сказал Вася Прелый.
- Пошли, - сказал Гера. - Но если вместо ведуна увидим медведя, я тебя в той берлоге похороню. Остальным можно расходиться.
Остальные встали и побрели, недобро зыркая на юного автоматчика.
- Чуяло моё сердце, - вздохнул Матвей, - придёт их время…
Медленно подошёл Вася Прелый, шатаясь и размазывая грязь по щекам. Спросил злобно:
- То, что продал, - это я понимаю. Платят-то хорошо?
- Не понтуйся, сука! - вспомнил Гера золотые слова. - Ты хоть отсекаешь, срань, кто с тобой базары ведёт?
- Я-то знаю, - сказал Вася, - потому и спрашиваю… Ладно, не томи: идём или не идём?
- Шагом марш! - сказал Гера. - И с песней. Скажи мне, как твоего мага зовут.
- Кому как, - сказал Вася. - Кому водка, кому селёдка, а кому и отец родной. Зови как хочешь, а для нас он батя Евстахий.
Шли дорогой, потом тропинками, потом и вовсе по бурелому. Наконец показалась берлога с дощатой дверью.
- Будем ждать до ночи, - сказал Вася. - Днём он по драконьим местам шатается, с нежитью всякий страх колдырит. Иногда, правда, и ночами колдырит, но это реже. А вот если с обезьянами забухал - всё, считай, на неделю…
На двери белела потрёпанная записка. Гера подошёл поближе: кривой почерк, но буквы зато печатные. Записка говорила коротко, но по существу: "Ушёл на небо. Вернусь в 2050 году. Дверь сломаете - наебнётесь. Евстахий".
- Эх, - сказал Вася, - незадача. Оно и понятно: с Богом надо подольше поколдырить, чем с разной нечистью.
- Веди к другому, - сказал Гера.
- Других не знаю, - ответил Вася. - Я жужло только у Евстахия брал.
Гера застонал, как смертельно раненный… как дважды, трижды, сто раз смертельно раненный и не желающий умирать.
- Ладно, что с тебя возьмёшь. Катись обратно, первопроходец хренов.
- Ты чего, - спросил Вася, - расстрелять меня не хочешь?
- Да ну тебя, - сказал Гера. - Пошли домой.
Но Вася не торопился: встал напротив, пнул окрестный пенёк. Словно шире стал в плечах Вася, и длиннее в ногах, и звонче в голосе.
- Пули пожалел, сучья морда! - крикнул он. - Не меня ты, гад, пожалел, а пули своей грёбаной. Над каждой копейкой, поди, трясётесь? Но знай: всех, сука, всё равно не заберете. Стреляй уж, чего стоишь…
- Не хочу я тебя стрелять, - сказал Гера. - Надоело мне.
- Вот оно! - крикнул Вася. - Трясутся ручки у палача? Знаешь ведь, чем война закончится, знаешь, что тебе люди-то скажут… Но поздно. Мы иудушек назад не берём.
- А мы берём, - сказал Гера. - Мы им даже в валюте платим, если от них польза бывает.
- Сколько? - спросил Вася.