– Да, я заканчиваю.
С шумом откинувшись на мягкую спинку лежанки, демон подался к Атыну:
– Ну хоть одна приятная новость! Полагаю, усовершенствованная конструкция сообщит сконцентрированным лучам определенную разность хода? Каким образом возбужденные атомы достигнут когерентности в генераторе, усиленном оптическим фокусом кристалла? Сумеешь ли ты монохроматизировать лазерное излучение с наименьшей потерей энергии? Каковы будут скорость и интенсивность разрушения?
Оглоушенный грудой непонятных слов, кузнец молчал.
– Говори же! – воскликнул Странник.
Атын медленно развернул к нему установку:
– Стихии поместятся сюда – в то, что ты называешь Генератором, между Сата и его отражением. Чтобы упорядочить спутанные удары стихий, я выстроил радужный мост в девять слоев. Силовые волны промчатся по нему туда и обратно, скатаются в ядра и выстрелят по намеченным мишеням.
– Прелестно! – изумился демон. – Из чего состоит мост?
– Из дерева, камня, рога, разного железа. – Помедлив, кузнец вздохнул: – Из наследного умения. Сердца предков стучат за спиной. Им не нравится моя работа. Я иду по костям.
– Выдержишь? – засмеялся Странник.
– Выдержу, – ответил Атын серьезно. – Осталось кое-что поправить, и все.
Ухмыляясь, белоглазый покрутил головой:
– Шамань же, шамань, мой невежественный гений! В Элен заставим девчонку отдать восьмигранник. Все у нас получится! После распилим наш драгоценный октаэдр, и ты смастеришь мне по кольцу на каждый палец. Назначу тебя наместником в Орто!
"Предки поймут, – мрачно думал Атын. – Я должен был выстроить мост. Если Генератор с помощью Сата не заключит стихии в себе, их ударная сила разнесет Орто в клочья. А чтобы камень не взорвался от напряжения, я выстрелю. Единственный раз – по Долине Смерти".
Крушась о Котле и ненавидя его, раздираемый противоречиями, мастер готовился стереть в пыль и этот венец чьего-то проклятого джогура.
…А пока острые зубья полозьев Самодвиги по живому резали толстые ремни из таежного покрова с корнями, кедровым стланцем и оленьим мхом. Высокие сосны на взгорьях крушились, как кусты. Глумливая сила обдирала стволы деревьев до сердцевины. Вспять убегала широкая полоса истерзанной земли с удушливым маревом поверху.
Все сущее издалека слышало безумную песнь ликующего железа. Беспредельный ужас разливался в воздухе. Звери прыскали во все стороны и мчались без оглядки, себя не помня. Вместе неслись медведи, волки, лисы, олени, косули, зайцы… Впервые собралась столь всеохватная, разношерстная стая. Никто не помышлял о чужой вожделенной крови, не помнил об опасных клыках и когтях. Дети Бай-Байаная, что извека враждовали по жребию своего естества, сравнялись перед великим лихом, которое приняло обличье стремительно катящейся гряды трех красных холмов. У многих зверей на бегу отказывало дыхание и обрывались сердечные жилы.
Солнечные лучи полировали хищные жерла Самодвиги. Выхлопы зловонного дыма оседали вокруг жирными черными каплями. "Не-ф-ф-фть, Не-быть, Не-быть, – тяжко стучали, погрохатывали страшные полозья. – Не быть. Не жить. Не́жить".
* * *
Маленькое одулларское кочевье из четырех яранг притулилось к ольховой роще у берега Большой Реки. Возле них, подрагивая чуткими ушами, отдыхали сытые олени. На веревке, протянутой у костра от жерди к жердям, вялились смуглые рыбьи пласты. Тихо плыли к мирному небосводу дым солнечной сосны и душистый запах похлебки.
Три женщины хлопотали над котелком и мисами, расставленными на шкурах. Четвертая, совсем еще девчонка, сидя на корточках и нежно смеясь, простерла руки к кудрявому ребенку. Он совершал одно из важнейших дел в своей жизни – первые шаги. На круглой поляне у кустов цветущего боярышника дети играли в охотников и уток.
Откуда-то из глубины леса за утесами донесся неведомый гул. Земля вздрогнула. Олени вскочили, женщины тревожно переглянулись и замерли. Юная мать в страхе подхватила испуганное дитя и притиснула к себе. Кроха громко расплакался. Из рощи уже спешили обеспокоенные мужчины с неводом на длинных палках.
Люди скрылись в ярангах, хотя то большое и громкое, что нарушило покой кочевников, промчалось далеко, за несколько кёсов от Большой Реки. На берегу остался лишь один молодой мужчина.
Великий лес-тайга настороженно притих и затаился. Из какой-то яранги слышались детский плач и приглушенная материнская песнь.
– Сынок, – позвал мужчина негромко, и полог крайнего кочевого дома приоткрылся.
– Не бойся, – сказал одуллар и улыбнулся подбежавшему мальчику. – Плохое ушло.
– Оно не придет сюда? – спросил мальчик и прильнул к отцу, снизу вверх глядя в его невозмутимое лицо.
– Не знаю, – честно ответил отец.
– А если оно все-таки…
– Не надо спрашивать об этом, – мягко оборвал мужчина и положил на плечо ребенку спокойную ладонь. – Если спрашивают о чем-нибудь плохом рядом с рекой, она начинает болеть вопросами и рыба уплывает на дно. Помолчим. Постоим и послушаем, о чем шепчутся волны.
– Большая Река умная, бабушка мне говорила, – кивнул мальчуган, обернулся и посмотрел на туес с крышкой, видневшийся в хвое большой ели. Зеленый шатер ее кроны раскинулся за ольховой рощей.
– Помолчим, – повторил отец, вздохнув.
"Котел проехал, – подумал он мыслями матушки. – Хоть бы людям удалось его победить".
Мужчина поднял голову к небу. Дальше он думал свое.
"Все куда-то едут, летят, бегут. И мы бежим. А матушка устала бежать… Поэтому меня теперь зовут Сыном-висящей-на-ели. Пройдет этот день и второй. На третий мы тронемся с утра потихоньку. Мы молоды, и бег наш длинен. Я поведу свой род к доброму месту. Его для нас на Земле указали мудрые духи".
Он знал, куда вести. Это знание вместе со жребием вожака он вобрал в себя с матушкиным сердцем.
Мальчик распахнул на речную гладь ясные глазенки, полные удивления и восторга. Сын молодого старейшины спрашивал: "О чем же вы шепчетесь, волны?"
Небесный огонь
Сказание девятое
Домм первого вечера
Орлы прилетели
Над Орто, где все сущее смертно, упруго подобравшись, ступала рыже-бурая луна. Готовым к броску зверем кралась она по небу. Ярко сияли два длинных рога-луча, направленные на Хорсуна, и он насторожил копье. Но тут, как всегда, на каменную землю пал ливень. Черный ливень – привычный глухой мрак, за которым осталась Нарьяна. Хорсун не стал сражаться с плотными струями, зная, что ничего не добьется. Без надежды тронул непроницаемую стену рукой. Пальцы вторглись в темень легко. Ливень был вязкий, теплый, и пахло от него так, как если бы кто-то насыпал на раскаленную заржавелую медь солонцовой земли.
"Кровь", – догадался Хорсун. В беспроглядной мгле померещились блуждающие болотные огоньки. Не мешкая, вошел в кровавую ночь… и всегдашняя скорбь показалась каплей в разверзшейся бездне беды.
Он проснулся. Стыдясь, протер влажные от слез и тоски глаза. Багалык Бэргэн велел вчера отдохнуть и выспаться. Не то, молвил со смешком, врагов напугаешь, с безудержным храпом валясь им под ноги… Этот сон! Понятно, почему луна причудилась зверем. Диковинную весть принес на днях Быгдай. Во время дозора возле Диринга отрядник заприметил пряморогого лося. Будто бы точь-в-точь то самое страшилище, убитое в год Осени Бури.
Хорсун отозвался с досадой:
– Не мог восстать лось из мертвых. Мясо пятнадцать весен назад съедено, кости истлели. Знать, просто подобный же зверь объявился в проклятом месте.
Сказать-то сказал, а в душу крепко запало. Вспомнил о лосиной башке со страшными рогами, выкинутой в трясину. О медведе, заваленном в берлоге под бывшей юртой Сордонга. Запретил себе думать о сне, но видение мучило тревожным зудом. В сердце росло отчаяние, кромешное, как черный ливень.
Хорсун теперь отмалчивался, когда старшины все увереннее говорили об участии женщин и подростков в войне. В глубь гор, в оснащенные всем необходимым пещеры решено было отослать только немощных стариков, калек и кормящих матерей с малыми детьми. С кой-каким оружием на всякий случай. Зеленые девчонки-пигалицы вызвались нести караул на вершинах деревьев и в скальных трещинах на подходах к укрытиям. Чуть, дескать, начнет приближаться враг, закаркают воронами, предупредят прячущихся людей, чтобы отходили к еще более дальним убежищам.
От одного только вида дерзких у Хорсуна едва горло в гневе не перехватило. Посмели явиться с "предложением" на Малый сход! А старшины дали добро. Потом разрешили желторотым огольцам в возрасте Спорящего сознания ни много ни мало – камни во врагов с круч кидать! У матушек дозволения не спросив… Ну, это если противник проникнет в Элен и подберется к южным горам. Радостные мальчишки тотчас помчались таскать камни. Надо думать, нанесут с запасом. Не скоро потом разгребешь опасные груды камней, не доглядишь, как сверзятся в ураган да зашибут какой-нибудь коровке хребет…
Главный жрец словно воды в рот набрал. А ведь с его селенья, с правого холма-близнеца над Крылатой Лощиной начинается южная часть эленских гор. Сандала как подменили, сам на себя стал непохож. Хорсун был наслышан о сочиняемом им домме, да все не улучалось глянуть. Кто с похвалой толковал об удивительной Книге, кто не без осуждения. Разговоры о ней отвлекали людей от неминучей напасти… И то хорошо.
Модун спешно взялась обучать военному делу молодок и недоростков. Тоже неплохо – меньше времени остается думать о сыне. Как в воду канули Болот, Атын и близнецы Силиса. Эленцы все еще усердно обсуждали похищение Илинэ и побег Кинтея с Топпотом на север. Склонялись к тому, что девчонка с ними и смылась. Кинтей вроде сватался к ней… А уж когда нежданно вернулась Олджуна, слухи просто взорвали долину! Народ опасался возвращения Йор.
Но время шло, Олджуна на людях не показывалась. Кузнецы на вопросы отвечали уклончиво: от мертвого духа, мол, избавилась, тихая стала, спокойная. Со двора почти не выходит, к коровам и назад в дом. Урана-то работает нынче, красит-шьет, искусницами командует. Где Олджуна была так долго, никто не вызнал.
К Хорсуну приемная дочь не пришла. Помаявшись неизменной виной перед нею, сам приневолился наведаться в аймак мастеров. После долго не мог отойти от изумления. Олджуна потрясла непривычной безмятежностью и счастливым видом. Видно, Йор убрался вместе с ее недовольством жизнью.
Урана носилась с баджей, будто та ей роднее запропавшего сына. Дочкой, не таясь, называла. Этой новоявленной привязанностью да хлопотами, видно, и держалась ослабшая телом, тронутая умом мастерица. Потому и не слегла, как Лахса после исчезновения Илинэ… А на Тимира было жалко смотреть. Почернел, осунулся главный кузнец. Глядел сквозь обеих женщин тоскливыми глазами, не видя их, точно жил в доме бобыль бобылем.
Олджуна удивила еще и тем, что спросила, можно ли извести в Диринге Мохолуо. Не то, мол, выползет, напугает кого. Или, не дайте боги, пожрет.
– Нет там никакой Мохолуо, – отрезал Хорсун. Осерчал аж: взрослая женщина, а в бабкины побасенки верит! Но не сказал так, не стал обижать.
"Украденную" медвежью шкуру Долгунча недавно отыскала у себя на задворках. Ободранную, повыдерганную собаками до полной негодности, что послужило причиной подстеречь Хорсуна. Едва не довела до белого каления! От душистого запаха блестящих волос Долгунчи, промытых с какими-то травами, голова закружилась.
– Пуст я, как прошлогодний тростник, – сказал он напористой девице. – Не гожусь даже на то, чтобы из меня вырезали Люльку ветра. Звуки такой люльки резки и унылы.
Принудила к глупым словам, сама глянула кротко:
– Я за шкуру просить прощения пришла, а ты что подумал?
Перед собою застыдила вконец…
Быгдай рассказывал, что женщины по утрам бегают допытывать друг друга о снах. Боятся увидеть нож острый – к горю, выпавший с кровью зуб – к смерти кого-нибудь из родных.
– А перед сном косы перестали расплетать, – насмешничал отрядник над трусихами. – Вечером же принято покойникам волосы расчесывать.
– Это ж надо, сколько некоторые ботуры ведают о нынешних женских печалях! – воскликнул с завистью молниеносный из молодых… Дружинная юрта от хохота сотряслась.
Хорсун вздохнул. О подобном ли поминать? Враги вот-вот на горло наступят! Народ снял с колышков на столбах все оружие и охотничьи снасти, наточил хозяйственное железо. Асчит, похудевший от забот, ежедневно ездил с помощниками от заставы к селенью Горячий Ручей и обратно, осматривая подвалы и лабазы. Что-то отпускал, подсчитывал, переправлял туда и сюда.
Радужным дымом курился бессрочный костер у шаманской восьмигранной юрты. Волшебники варили в особом серебряном котле заговорные зелья для стрел, чтобы те находили на телах противников самые уязвимые места. Жрецы творили обряды отвода зла и раздавали желающим обереги. Кузнецы между делом ковали талисманы и охранные привески.
Воины ходили молиться к Матери Листвени. Поверх разноцветных бус и колец украшали нижние ветви великого древа крохотным жертвенным оружием. Каждый, стараясь углядеть солнечный луч сквозь ветвистую вязь, шептал сокровенную просьбу. Мать Земли Алахчина, живущая в сердцевине необъятного ствола, откликалась не на всякий отчаянный зов. Хорсун молился ей когда-то в свои юные весны. Знал: если от лиственницы повеет прохладой и гулкое эхо прокатится в корнях, значит, останешься жить. И не просто жить, а во славу победы…
Вся Элен с ее людьми, горами, аласами и озерами готовилась к войне. Лишь Диринг возбужденно раскачивал вздутые волны и подвывал с явным злорадством, издалека смердя тухлым зловонием. Ботуры донесли, что у обрыва в озере всплыли три странных шерстистых острова. Один воин, на свою беду, ткнул острой жердью в ближний остров. Отпрыгнуть не успел, как из прокола с жутким шипением и свистом вырвался фонтан тошнотворной жижи и окатил парня с головы до ног.
Кто-то предположил, что в Диринг из обваленного берега выпали мертвые Водяные быки. "Не к добру", – качали головами старцы. А на следующий день быки пропали. Наверное, утонули, выпустив ядовитый воздух.
Хорсун вспомнил, как Олджуна говорила о Мохолуо. Вот так и рождаются сказки… Он думал обо всем этом, скача на Аргысе из старой заставы в новую, построенную в селенье Горячий Ручей. Могучая шея коня взволнованно и нетерпеливо подрагивала. Видно, чуял скорую битву. Белое пятно на лбу, где, говорят, прячется воинственный конский дух, будто снег покрыл. Почитай, двадцать весен верой и правдой служил преданный конь, ратной масти красавец с мечами на ногах, умный, как человек. Садясь на скакуна, Хорсун всегда слышал короткое тихое ржание. Аргыс приветствовал хозяина и друга – гордость своей высокой холки… Прошло время, когда поутру казалось, что ночью выпал золотой дождь, – так солнечно светился конь в рассветных лучах. Теперь старый друг подошел к возрасту лошадиной старости. Потускнели лучистые пряди в темном хвосте, поблекла огневая шерсть. Пора бы отпустить старика на волю – заслужил. Пусть бы гулял в девственных лугах, бегал лизать чистые солонцы, поднимался в горы пить хрустальную воду тарынов… Но не сейчас же, в военную пору, менять коня! На Аргысе старейшина Элен уйдет на войну. На Аргысе он встанет во главе своей дружины и будет сражаться в передних рядах. А вернутся ли друзья – одному Илбису знать.
Ветром взвихрило непокрытую голову, на лицо среди дня опустилась бегучая тень. Хорсун поднял голову… О-о! Над ним, распахнув во всю ширь огромные крылья, летел орел! Повернув темно-охристую голову, скосил вниз золотистый глаз, приоткрыл мощный клюв и клекотнул!
"Новости есть?" – будто поприветствовал беркут, касаясь плеча Хорсуна буро-белым с изнанки крылом, и, не дожидаясь ответа, взмыл вверх… В вышине парила подруга!
– Вы прилетели! Слава Творцу – орлы прилетели!
Хорсун сам не ожидал, как сильно обрадуется птицам. А они, прекрасные, гордые, плавали в прозрачно-голубом небе долины – его кровные родичи, крылатые звери силы и мощи предков. Широкие маховые перья, просвечивая на солнце, сверкали, как ножи, каленные в крови. Как боевые, готовые к битве батасы.
* * *
Из-за домма главный жрец, первый вестник перемен вокруг Элен, теперь не всякое утро забирался на Каменный Палец и проворонил приближение врагов. Грозное сообщение принесли семь северных ботуров – бывшие спутники Долгунчи. Торопясь в Перекрестье живых путей, они прискакали на взмыленных конях. Хомусчитам удалось опередить неприятельскую армию на половину дня пути. Полчища, сказали они, движутся несметные. Воинов больше, чем кочек на болотах. Копья торчат, как густой ерник, земля содрогается от ударов множества множеств конских копыт.
Быгдай отпросился разведать. Его вороной Хараска был самым быстрым скакуном в долине. Отрядник умчался в полдень и вернулся, когда солнце едва ступило на вечернюю дорогу.
Хараска нисколько на вид не устал, только черная шерсть отливала лоснящимся шелком меньше обычного. А Быгдай запыхался и побагровел, словно бегать ему довелось на собственных ногах. Окатился ведром воды, чуть подостыл и рассказал, что войско ведут бесы, похожие на людей, или люди, похожие на бесов. То есть будто бы люди, но злобы невероятной. Быгдай затаился в густых ветвях сосны и сам видел, как одного человека до смерти запороли нагайками за какую-то провинность. Били его по приказу воеводы, человека в золотом шлеме, странные лысые люди-нелюди с розовыми проломами на макушках и лютыми лицами. Бросили труп и тронулись дальше, не освободив душ несчастного.
Отряды конные, идут не спеша, согласованно и без лишних движений. Значит, враги – обученные воины. Вооружены мечами и легкими кривыми саблями, подобными тому ржавому оружию, что мальчишки когда-то находили на Поле Скорби. Помимо этого в руках некоторых разведчик видел железные булавы и большие, как косы, топоры на длинных палках. А копья разной формы – есть граненые, округлые и как листья березы. Кони подкованы, так и щелкают по камню копытами – лэс-лас, лэс-лас, так и долбят по тропам – лип-лоп, лип-лоп, по аласам шумят, как прибой в ураган! Ратников не смог посчитать, но уж точно втрое больше вместе взятых здешних дружин.
– Выходит, на каждого из наших по три человека, – вздохнул багалык Бэргэн.
Незнакомый народ был, похоже, собран со всей Орто, хотя мелькали люди из разных племен Великого леса, включая саха. Быгдай приметил мужчин с бубнами – шаманов, троих нельгезидов и воинов неизвестного племени с красивыми лицами и бронзовой кожей. Из этого народа вроде бы происходил и главный водящий войско.
– Гилэты, – сказал умудренный веснами багалык Бэргэн.
Отрядник помешкал и упомянул о шаяле, закованном в латы:
– Этакая ходячая крепость! И конь владельцу под стать, круп не меньше притиснутых задов двух медведей.
Великан был знаком ботурам Элен. Не так давно он числился соннгом дружественного тонготского войска. В нем, говорили, смешалась кровь верзил шаялов и мелкорослых тонготов. Как получилось, что в этих враждующих народах нашлись мужчина и женщина, которые пожелали соединить свои жизни, о том никто не знал. А парень уродился-вырос, на удивление, еще и здоровее рослых родичей. Прошлой весной, когда ратное кочевье гостило в заставе, Болот в игрищах побил человека-гору… Почему могучий сонинг к чуждому стану примкнул? Надо бы спросить у его бывшего воеводы.
– Враги к ночи придут, – прикинул Быгдай. – Не торопятся. Ночью их встретим?
– Нет, – медля, качнул головой Бэргэн. – Утром начнем.