Ратоборцы наступали и щиты смыкали тесно, локтем к локтю прикасались, чувствуя в сплоченье силу, выдержку собратьев рядом и уверенную твердость в бой ведущих багалыков. Те: – Илин! – кричали громко, что "Вперед!" обозначает, увлекая всех навстречу недругу и ближней битве во главе колонн глубоких.
Подровнялись втулки копий в линиях рядов передних. Строй как вкопанный пред строем замер вдруг на расстоянье девяти ручных размахов… Вновь: "Илин!", и с криком громким, заглушившим бой табыков, стук сердец, что трепетали в ненависти и надежде, рать вперед помчалась храбро! Каждый бросился эленец на прорыв чужой шеренги, каждый норовил противник в ряд защитников вломиться…
Ох, как злила, удручала иноземца-воеводу вынужденная пехота! Четверть боевых лошадок незадачливых армейцев, ошалев от шума-треска, подгоняющего сзади, до сих пор по тропам дальним в дебрях путаных бежала.
…И, треща, ломались копья, и, звеня от нетерпенья, меч, а с ним батас военный праздновали день свободы, выскользнув из скучных ножен! Быстрые кривые сабли, чьи клинки не уступали болотам в могучей силе, лезвием хвалились тонким в легких для руки ударах! Палицы верзил шаялов черепа вокруг крушили с хряскающим смачным звуком. Как шпеньки, башки злосчастных враз с навершиями шлемов заколачивались в плечи! Воины из красной меди – хориту в одежде ржавой, – наколов врагов на копья, поднимали над собою и купались в соке жизни!
Тут и конницы крылатой время нужное настало. Ринулась она лавиной, водопадом, круговертью, под копытами сминая всех, кого оставил Илбис благосклонностью высокой… Прочь откинуты поводья, смело вскачь несутся кони, сея панику и хаос!
Легких всадников колчаны за спиною не томились. На скаку их теребили руки лучников проворных, стрелы дергая бессчетно, намозоленные пальцы на тетивах танцевали смерти резвый осуохай! А когда мечи взмахнули, клич "Уруй!", Орто во славу, повторился троекратно!..
И пошли гулять по вражьим головам, рукам и спинам боевых батасов уйма и лихих мечей ватага! Резво жег противник пятки, хоть и трудно было пешим, нынче вдруг отгарцевавшим, полагаться на удачу да на собственную скорость. Их наездники топтали, рысью несшиеся сзади, взбелененные побегом невезучих безлошадных! Те вояки, с кем недавно, в котелках деля похлебку, говорили, как поделят табуны в Элен и девок, сверху вниз теперь глядели на своих собратьев пеших!..
Не отступишься от боя, с двух сторон в тиски зажатый. Либо возвращайся в битву, либо смерть прими с позором. Кончилась дорога многих – гиблая тропа Кудук-Ла, что в тупик всегда приводит… Повернулись остальные снова ликом к ярой сече.
На дыбы вставая, кони со шлепком глухим сшибались грудь о грудь с хрипучим ржаньем – будто хлопали не близко исполинские ладони… Крупный пес породы волчьей, желтоглазый, как хозяин, смерчем дымчатым метался в тучах красных брызг и пыли. Из-под ног взмывал он тенью и сигал коням на шеи! Мешкал верховой покуда, в миг один неуловимый живо вспарывал клыками пес трепещущую шкуру, и взрывал струей шипучей сок багровый и горячий! Удивительно: ни разу до яремных вен охотник грудью острия не встретил, избежал копыт и сабель.
Багалык Хорсун вреза́лся в разобщенные отряды с верным болотом в деснице, с преданным батасом в левой. Вражьи головы летели с ужасом живым в глазищах и уже безмолвным криком, перерубленным у глоток!
Неожиданно Аргыса молчаливо окружили люди-нелюди, в чьих лицах омертвели мысль и чувства, свойственные человеку. Их глаза давно замерзли, ими двигали не Сюры, а навязанная воля зла и ярости кромешной. Шлем у одного свалился; лысым странный был воитель, и на темени алела вмятина, с какой не смог бы человек ни дня продюжить, а не то чтобы сражаться…
"Вот они какие – бесы", – понял багалык смятенный. Подмечал он в то же время всякое вокруг движенье. Всплыл в мозгу отцовский голос: "Разве это так уж много – поместить всего лишь землю, небо и стрелу во взгляде?"
И не дал Хорсун чертякам торжеством скупым отметить замороженные лица! На дыбы Аргыс взвихрился. Как на добром сенокосе, слаженно взялось оружье бить по кругу нападавших, с плеч обоих справа влево, и добавились прорехи на телах плешивых бесов! Конь прорвал кольцо и прыгнул высоко в кипучий воздух. Тотчас напролом с наскока, развернувшись разъяренно, в окруженье навалился. Колошматили копыта нелюдей, бегущих молча, и людей обычных, с криком кинувшихся врассыпную… Упивался славной схваткой конь, обученный для боя, красный, как огонь и солнце, цвета крови и сраженья!
Громыхая, подоспело латной конницы железо, вклинилось с концов обоих в разнесенные оравы. Чужаки замолотили булавами, топорами, искривленными дугою, пиками с резным закраем, что в телах оставить жаждут рваные косые раны… К неприятелю спешили столь же грузные отряды – на копье поддеть кольчугу, выбить из седла на землю, пусть враги уже не встанут в слишком плотных и бурливых, сумасшедших волнах битвы!
Сталкиваясь с буйной силой, замертво валились люди. Каждый шаг тут был отважен, и на каждом оставались не познавшие победы… Зацепившихся за стремя волокли куда-то кони, и повсюду вырастали груды битого железа, горы раненых и трупов. Незаметно все смешалось, строев спутанные крылья бушевали в общей куче, в грандиозной рукопашной, как в мунгхе осенней рыба. Взблескивая в дымном солнце чешуей брони тяжелой и короткими лучами – перьями клинков разящих, в бешеном кутце кишели люди, кони… кони, люди… Поле превратилось в мису, где на всем его пространстве в месиве сплошном, невнятном, круг ытыка завертелся супротивными слоями. Где-то мало, где-то густо, не понять, кто отступает, кто бросается в атаку или держит оборону… Мощно грохали табыки! Непрестанный стук и рокот, треск мечей, булав удары, стон последний, крик предсмертный уносило в горы эхо…
Души мертвых, не свободных от лежащей мирно плоти, наверху неслись бессильно пламенными облаками… А на них летала кругом над измученной землею царственная дочь Элбиса – дух сраженья, дева Слова! Как она была прекрасна!.. С развевающейся гривой смоляных волос и дыма, с исступленными глазами, так и мечущими искры! Губы алые, как рана, зубы снежные, а руки – ярко-красные по локоть! С хохотом и гулкой песнью мчалась страшная невеста, что единственной женою всем героям стать мечтает!
Это был великий праздник – свадьба дикая Элбисы!
* * *
Солнце поднялось высоко – красное с желтыми пятнами, точно днище медного ведра из-под крови. Рукопашная порядком измотала обе армии. Казалось, та и другая колеблются на краю разгрома. Сплоченные ряды давно превратились в неопрятные кучи. Если с гор смотреть, напоминали раздавленные муравейники.
Потери лобовых атак обескровили передовую эленскую пехоту. Лучников и копьеносцев подкрепила легкая конница, но для половины ее, утраченной в перестрелках и прямых столкновениях, время уже летело в прозрачную небесную коновязь. От тяжелого конного войска вместе с воспоминаниями осталась примерно шестая доля… В толпы защитников, громя и круша, вламывался куда лучше сбереженный бронированный отряд врагов, сохранивший наступательное преимущество.
Несмотря на то что неприятель понес больший урон, силы были неравными. Противник превосходил в числе и медленно, но верно брал верх. Враги продавливали и раздирали линию обороны у ведущего к воротам пологого склона, продвигаясь к нему с неуклонным упорством. Бойцы, истощенные настойчивым натиском, держались из последних сил и с мига на миг ожидали решительного удара. Горячая кровь обжигала ратников внутри и снаружи, напоминая им о стремлении любого создания выжить. Тела же, запущенные в сечу, как самострелы, влитые в нее, словно штормовые волны в валы, выкладывали все свое воинское мастерство и терпение до завершающих жизнь корчей.
Крутился ытык войны. Из стычек лепилась битва, из маленьких смертей вырастала большая; преходящее становилось вечным и плавно перетекало одно в другое.
Рукоять сабли, вырванная из груди ратоборца, еще содрогалась в руке, а во вражьем горле уже гудело, покачиваясь, древко только что просвистевшего копья молодого тонгота. Над тонготом же занес меч пришелец. Прыткий парень, присев, увернулся вбок и левой рукою умудрился сильно дернуть ногу противника вверх. Тот подался назад и, не сумев удержать рокового замаха, врубил меч в собственное колено! Но раненый вряд ли почувствовал боль, да и раненым уже не был, потому как шею его от уха до уха перерезало лезвие болота пролетевшего мимо всадника. И всадник немедля рухнул на скаку с переломанной от брошенной палицы спиной. Здоровенному воину, что ринулся за своей палицей, умирающий ботур, на земле лежа, успел приподнять снизу кольчугу на животе и проткнуть печень батасом. Враг нагнулся, да так больше и не встал. Батас и палица, безмятежные отныне, упокоились рядом…
На дороге в подступах к откосу сосредоточилась основная часть битвы. Чьи-то головы, мешаясь под ногами, скатывались с уклона. В центре крепкого еще остатка вражеского строя живой скалою возвышался сумрачный великан шаял с огромными булавами в обеих руках. Пегий битюг, похожий на заросший отавою холм, был под стать хозяину и угрюмо ворочал кровяными глазищами, тряся косматой гривой. Верзила тяжко шевелил булавами, готовясь к штурму ворот.
С нечеловеческим бешенством сражалась вокруг него свита, состоящая из опытных вояк и людей-нелюдей с оцепенелыми лицами. Свои раскаленные шлемы эти кровожадные существа выбросили. Жару они, видимо, все-таки ощущали, или пот затекал им в глаза, мешая смотреть. Обнаженные головы с ужасными розовыми проломами приводили в оторопь видавших виды ботуров. Мальчишки на горах, тщательно прицеливаясь, метали камни в нагие башки и шаяльский шлем. Камни гулко стучали о железо шлема, рикошетили и язвили нелюдей, а великан только вздрагивал и мычал.
Хаотическое сражение будто начало понемногу сворачивать полы рубища, но тут конный отряд воительницы Модун ворвался с тыла. В воздухе засияли голубоватые дуги новых мечей. Завеса сплошного сверкающего вихря загородила дорогу к воротам. Молниеносные всадники неожиданно выныривали в оравах врагов, рубили, кололи, разносили вдребезги, распуская людские клубки по равнине путаными рваными нитями.
Враги поддались свежему натиску. Отдельные ожесточенные схватки вновь рассеялись и раскатились по всей ширине поля безудержными ворохами невероятного бурелома. Но скученные в середине отряды, взятые "модунцами" в полукольцо, держались крепко и не думали трогаться с места. Видно, во что бы то ни стало вознамерились кинуть своего дылду и нелюдей на таран ворот.
Пятерке молодых ботуров удалось пробиться к рядам окружения шаяла. Первый удалец чуть застопорился, ошеломленный видом лысых воителей с одинаково лютыми лицами. Миг растерянности стоил парню жизни – великанская булава дотянулась поверх младенчески голых голов и с треском хватила его по лбу. Второй ратник из-за спины павшего товарища успел прострелить верзиле стрелой кисть правой руки.
Человек-гора выпустил вниз обе булавы. Громадными шишками скользнули они по лохматым бокам коняги. Скосив глаза к переносице, шаял надсадно взревел и выдернул стрелу. Пока он это проделывал, юный стрелок лишился десницы. Третий ботур захлебывался на земле в луже крови, своей и четвертого, разваленного надвое с плеча. Пятый безуспешно пытался сдержать сразу и внутренности взрезанного поперек живота, и вставшую дыбом лошадь…
Яростный женский крик заставил великана вздрогнуть и оглянуться удивленно. Лысый рядом с ним посунулся в молниеносном выпаде – ан кто-то оказался стремительнее: сабля лысого рассекла пустоту. В следующий миг безголовое тулово осело по-домашнему мягко, точно на лежанку, всю лютость утеряв, а гладкий шар головы сверзился под копыта шаяльскому битюгу. Конь сердито переступил ногами, и розовый череп раскокался со звуком громко треснувшей скорлупы. Ореховый треск потонул в исполосованном воплями и стонами воздухе. Ражие служаки бурдюками валились по обе стороны женщины в доспехах воина, с зигзагом-отметиной на щеке. Вооруженная одновременно мечом и копьем, она кружилась среди тертых армейцев, разя напропалую и не впусте. Не одному из бывалых, прежде чем пасть, пришла на ум мысль о кровавой Элбисе – вечной невесте, духе битвы людей саха. Да и впрямь! Разгневанное лицо воительницы было враз безумно, прекрасно и страшно. Меч ее не знал промашки, копье гвоздило не вхолостую.
Отвечая нападающему бойцу болотом, она зацепила копьем чью-то руку в железном браслете и с дикою силой выдернула ее из сустава, а нападающий в тот же миг свис с коня с расколотой головой. Женщина наскакивала, наступала, била наотмашь – молниеносно, свирепо, без умолку крича!
Чудной человек неподалеку, в высоко взлетающей накидке из разноцветных косиц, в черно-белом наряде с побрякушками, действовал столь же диковинным, как сам, оружием. С каждым взмахом посоха с тяжелым набалдашником черепные кости нелюдей вторгались в чуть прикрытый кожею мозг. Посох колесом вертелся в руках странного человека – то лупцевал верхушкой, то колол копьем-копытцем, навостренным внизу. На опоясках древка плясали танец смерти вырезные красные человечки, бубенцы пели звенящую песнь…
– Откуда ты здесь взялся, ньгамендри?! – прокричала воительница, очутившись обок.
– Из Элен, как и ты! – засмеялся тот, не забывая крутить своей убийственной снастью. – Все невоенные вышли… увидишь!
Сабля взвилась над ним, и мелькнуло равнодушно-злобное лицо. Шаман вьюном вынесся из-под клинка в последний миг. Кривое лезвие лишь царапнуло щит на животе – лик медного идола с ушами-ладошками по краям. Идол брезгливо шевельнул губами – видно, выругался на языке ньгамендри…
Грудь лысого тотчас пронзило копье женщины. Спасенный единоборец, смешливо сверкнув жгуче-черными очами, нашел время поклониться:
– Благодарю.
Поклон шамана обернулся проворным вывертом. Очередной вражий меч сразил напрасное ничто. Маховая тяга повлекла неприятеля за собой, и уже на земле заточенное копытце посоха отыскало его тщетно зажмуренные глаза.
Ручейки и потоки врагов, что завершили схватки в отдалении или удрали от них, старались влиться в основное войско, несмотря на то что побоище в середке частым роздыхом не баловало. Всюду вблизи велись непрерывные бои.
В борьбе за дорогу к Элен тяжелая конница изрядно убавила и потрепала "модунцев". Ботуры с еще не зажившими молниями на лицах метались в свалке, как кроны молодого соснового леса в свирепом урагане. На глазах воительницы таял заботливо выпестованный ею отряд. Один за другим гибли ребята, и рану за раной принимало сердце Модун. Палящими жалами впивались в него драгоценные отныне имена…
Она подготовила их к смерти. Она убила их молодость, их жизнь – самый великий дар Творца!.. Слезы взрывали Модун. В коротком перерыве она подбежала к раненому парнишке. Он судорожно сжимал батасы в руках. Но помощь была уже не нужна: ноги юного воина била предсмертная дрожь. Из-под тонкой, щегольски плетенной шапки вывалились собранные в пучок девчачьи косы.
– Мэника! – вскрикнула Модун. Еле признала свою лучшую мастерицу танцевать с боевыми ножами… Лицо девушки покрывали грязь и кровавые брызги. Недвижные глаза широко распахнулись, словно увидели в небе что-то чудесное. Казалось, вот-вот воскликнет: "Глянь-ка, а вон там!.."
Не воскликнет. Вокруг кос растекалась лужица темной крови. Ладони разжались, черни батасов выпали из них… Модун опустилась возле тела Мэники на колени, закрыла ее удивленные глаза и застыла в скорби. Девочка, не познавшая в жизни ничего лучше радости танца с ножами и тайного поцелуя жениха, была мертва… А она, наставница, ни синяка не получила! Искушенная боем, хотя до этого по-настоящему не ведала битвы, она легкомысленно и преступно желала прихода врага…
Модун смотрела, как ботуры, пользуясь передышкой, торопливо подбирают погибших и складывают их до времени в кучи, чтобы не затоптать. Смотрела – и не видела. Будто потеряла рассудок и память и никого не узнавала. Ни мертвых, ни живых. Воительнице мерещилось, что она находится не на Орто. В другом, незнакомом мире, сплошь окрашенном красным цветом. Все вокруг было в крови… в крови! В крови – будто самой Земле вскрыли горло… Соратники обходили женщину молча, глаза отводя. Не забирали Мэнику.
От запаха перекаленной с солью меди на Модун нахлынула тошнота. Едкий пот и слезы пополам с грязью струились по лицу. Воительница скинула шлем. Горячая голова жадно вобрала дуновение легкого ветра. Сейчас бы, не думая ни о чем, сунуть ее в холодную воду. Нет, в ледяную, чтобы заломило виски и зубы… А виски ломило и без того. Мысли скакали безумно, точно разодранные клочья боя, что пылал мгновения назад. Прав был багалык – война не для женщин!
Как повиниться перед родичами маленькой храброй Мэники? Как сказать матери, что нет у нее больше дочери и никогда не будет внуков? А другим, всем родителям убитых, как сказать?!
В горестном порыве Модун прижала голову девушки к груди. Прошептала имя. Вслух, громче, громче:
– Нет смерти. Есть вечные Круги. Прости…
И дальше – дорогие имена ушедших сегодня к Кругу Воителя, звезд слишком ярких, чтобы долго гореть на Земле. Вина за виной, боль за болью, а с ними застарелые раны, которые никогда не зарубцуются, – Кугас и Дуолан.
Модун нечаянно проговорила имя сына и смолкла. Она знала – Болот жив. Ежедневно, не по разу с затаенным дыханием осматривала стрелу, вбитую сыном в северо-восточную балку. Разговаривала с ним мысленно: "Ты – далеко. Если плохое случится с тобой, я не смогу помочь. Но я почувствую твою смерть. Я последую за нею с провожатыми из войска врагов. Илбис не соскучится со мной в битве".
Ни капли крови не было на стреле.
Ах, Болот!.. Где ты, воин Болот, какую преследуешь цель? Как бы ты пригодился здесь с твоим-то наследным ратным умением! Где невеста твоя Илинэ? Где Чиргэл и Чэбдик, близнецы-озорники, могучие ботуры, чьи кулаки играючи валят бычков, намеченных на мясо к празднику? Где молодой кузнец Атын, которого начали было называть великим мастером?..
Женщина подняла голову. Она видела все и всех. Живых и мертвых. Не потеряла рассудок и память. И не потеряет, если даст излиться на врагов как можно больше своей нескончаемой боли и горечи.
Снова забил табык.
Лицо погибшей побледнело под слоем грязи. Модун погрузила пальцы в остывшую на земле лужицу крови и провела красные полосы по своим щекам. Кровь Мэники останется в сражении с Модун, чтобы отомстить за себя.
Натянув шапку на голову юной воительницы, чей путь завершился, женщина подняла ее, легкую, на руки. Удобно поместила в безжизненной груде между телами двух ребят. Мертвые подождут конца боя.
Светло-серый конь вздохнул над ухом, напоминая хозяйке о себе.
– Нет смерти, – шепнула она ему. – Есть вечные Круги. Скоро станет еще жарче. Надо идти… убивать. Илбису не будет скучно.