– Так и есть, – кивнул Кэлинеску.
Над лентой, словно мост на сваях, нависало неподвижное длинное сооружение. Движение ленты на пару секунд приостановилось, затем возобновилось, и я увидел, что на ленте через равные промежутки появляются какие-то корзины… или нет, своей ветвистой "лохматостью" эти предметы скорее напоминали гнёзда аиста, только почему-то квадратной формы.
– Вот здесь и производятся квадратно-гнездовым способом штампы массового мышления, – раздался сбоку голос доктора.
Тут же из нависавшего над лентой сооружения выдвинулся вниз металлический стержень, оканчивавшийся массивной квадратной "подошвой", на которой я успел заметить чеканный рисунок. "Подошва" с грохотом пришмякнула "гнездо", из него тотчас же выпорхнуло облачко пара, взвилось над конвейером, но скользнуло под его беспощадно скрежещущие, неотвратимо вращающиеся колёса, словно утянутое пылесосом или вытяжкой.
– Подойдите ближе, посмотрите! – скомандовал доктор.
Нерешительно шагнул я вперёд – уж больно угрожающей казалась эта странная машина, жужжащая и ритмично грохающая. Я остановился, но доктор настаивал:
– Ну же, не бойтесь! Это важно; ведь всё, что мы можем увидеть за любой из дверей этого Банка, вышло именно из этой его части. Вот вы боитесь приблизиться – а ведь и ваши мысли, и мои, в большой степени обязаны своим существованием этому конвейеру.
Вспомнив, что мы в действительности находимся в психовиртуальном пространстве, где нечего бояться физических повреждений, я двинулся смелее.
– Гляньте-ка, наши знакомые! – со смехом указал доктор на очередное облачко, прошедшее штамповку и проплывающее мимо нас из гнезда. Я устремил на него взгляд, и, напрягая зрение, увидел в клубах пара колеблющиеся, как отражения на воде, и наплывающие друг на друга, словно в киноколлаже, движущиеся изображения. Приглядевшись к этому "фильму", я узнал мужчин из предыдущей комнаты, которые обсуждали происки таинственных Них. Поверх изображения, подобно титрам, плыло беспорядочное нагромождение слов:
ГРТБ-содружество дыроколы лионских храбрецов
реют МУССОНЫ враждебные
ВСеСвЕТНЫе оговорки
сумеречное представительство
Гусь – к молотку! продакшн Святой Гусь
гей ПРОрабов, спасай ежов!
– Что за галиматья??. – вопросил я в недоумении.
– Это облако тэгов. Но вы правы – галиматья редкостная. Это изделие бракованное, но сформировалось давно, поэтому на его исправление уйдёт немало времени… А пока, сами видите, воспроизводится как есть, почти без изменений.
– Как в народе говорят – "кривой софт долго живёт", – кивнул я. – Скажите, доктор, а как… как сформировалась эта… (я чуть не сказал "машина")…психопрограмма? – спросил я, широким жестом указав на конвейер.
– Есть свои догадки? Вы ведь понимаете, где мы находимся…
– Вероятно, в результате совокупных мыслительных операций множества людей?…
– Разумеется. Как вы должны помнить из лекций вашего шефа, в формировании подобных психоинтеграций принимают участие порой целые поколения самых разных людей в течение длительного времени. И мы с вами, усваивая определённые образцы мышления и поведения, тоже автоматически воспроизводим и подпитываем эту "машину", иногда, – и довольно часто – даже против своего желания…
– Но кто-то же дал толчок для начала формирования?
Кэлинеску усмехнулся:
– О, любопытство молодости! До исходного кода в интеграции такого уровня докопаться очень непросто.
– Но ведь есть конкретный визуальный образ, – я кивнул на конвейер, – разве это не даёт подсказку в поиске путей к исходному коду?
Кэлинеску покачал головой:
– Илья, Илья!.. Вы же знаете, что мыслеобразы – величина переменная, ведь образ, как и вообще образное мышление – это способ сжатия информации. Вы видите конвейер, а кто-то другой – нечто иное. Главное здесь, – это…
– …Повторяемость, однообразие, стандартизация, механистичность… – опередил я доктора, не отрывая взгляда от работающего конвейера.
– Да, и много ещё других характеристик, – подтвердил доктор, и добавил: – Ну, идёмте дальше, на следующий сайт.
САЙТ 29
И вновь я упустил момент и не заметил, как мы очутились в коридоре. Доктор повернул штурвал очередной двери; мы проникли в помещение, ничем не отличающееся от предыдущего – только конвейер здесь, издавая вхолостую гроханье и жужжанье, не двигался, и в гнёзда, стоящие на ленте, не обрушивались штамповочные лапы. Зато в этих гнёздах копошились… аисты, да-да! Не зря мне в предыдущем цехе, при первом взгляде на эти ветвистые изделия вспомнились аисты.
Мы сделали несколько шагов, и доктор остановил меня, тронув за локоть.
– Это лучше видится на расстоянии, – пояснил Кэлинеску.
Аисты не обращали на нас внимания, что было заметно. Тем не менее, когда мы приблизились и остановились, эти крупные, белые, как куры, птицы, словно спугнутые нами, снялись со своих гнёзд и, вспархивая, похлопывая крыльями и крича, стали выказывать намерение куда-то лететь. Это продолжалось с минуту.
Наконец, их беспорядочный гвалт утих, и они, сбившись в довольно организованную тучу, действительно, разлетелись – все птицы, кроме одной, оставшейся сидеть в своём квадратном гнезде. Куда и как пропали остальные в закрытом цехе – я не успел сообразить, поскольку меня отвлекло то, что стало происходить далее.
Птицы вернулись; они осыпались дождём над нашими с доктором головами из-под потолка цеха, дождём шелестящим, но безмолвным, потому что каждая птица несла в клюве перевязанный платок, оттягивающий их длинные шеи тяжестью кого-то свёртка.
– Что это?… Они что, дрессированные? – спросил я.
– Очень хорошо вышколенные, – кивнул Кэлинеску, и, вытянув руку, воскликнул: – Смотрите!
Аисты подлетали к своим квадратно-гнездовым жилищам, и из несомых ими свёртков туда выкатывалось по нескольку яиц.
Птицы усаживались на них и, поворочавшись, постепенно все до одной утихомирились. Беспокойство проявлял только тот аист, который никуда не улетал с остальными.
Он вертел головой, издавал какие-то свои птичьи реплики. А его соседи, сначала недовольно отмахивавшиеся от него крыльями, затем стали покрикивать, а после и вовсе подпархивать к нему и долбить его клювами по голове. Только это и заставило беднягу вынырнуть из своего гнезда. Хотя, возможно, не только это – гонимый всё время поглядывал на одну из птиц, которая, несмотря на то, что я не различал их пол, показалась мне самкой, – менее крупная и более грациозная, чем гонимый. Она не приближалась к гонимому, но между ними явно чувствовалась некая связь – в том, как гонимый вытягивал свою шею в сторону самки, в криках гонимого, обращённых к ней, и в её выделяющемся на общем фоне равнодушии к этим крикам.
Что явилось главной причиной – равнодушие самки или обструкция всех прочих аистов, не возьмусь определить, но только гонимый, пытавшийся пробиться сквозь рой прогоняющих его драчунов к своему гнезду, вдруг передумал, и взмыл под потолок, пропав из вида.
– Что это было? – задрав голову, полюбопытствовал я.
– Ну что же вы, Илья? – укоризненно покачал головой Кэлинеску, и тут же спохватился:
– Ах, да!.. Вы же, вероятно, работали только с русскообразным сжатием, а здесь архиватор более универсальный…
Тут улетевший аист, неожиданно и с криком спланировал из-под потолка. Он вернулся, неся, так же, как и перед ним прочие, свёрток.
Остальные птицы теперь не трогали его, ни одна из них не попыталась напасть и клюнуть блудного аиста. Видимо, они одобряли его поступок.
Аист же, подлетев к своему домику, довольно неаккуратно вывалил из свёртка три яйца в пегую крапинку. Одно из них перекатилось через лохматый край гнезда, рухнуло вниз и раскололось. Аист, как и его собратья, уселся на оставшихся два яйца.
Вскоре успокоившиеся птицы вновь загомонили: начали вылупляться птенцы. Постепенно разросся писк и гвалт, заполнивший собой весь зал.
– Глядите! – воскликнул доктор.
Я повернул голову в направлении его указующей руки.
В другом конце зала пестрела груда разноцветных мелких предметов, которую я раньше не заметил. Приглядевшись, я разобрал, что это… маленькие автомобильчики! На кой чёрт они здесь? Обычные детские игрушечные машинки, всех мастей и форм.
Аисты шумными группами устремились к этой игрушечной куче; вели себя они при этом так же возбуждённо и беспокойно, как когда отправлялись за свёртками с яйцами. Только одна из птиц вертела головой и с явным непониманием наблюдала поведение соседей. Да, этот был тот же самый аист.
Пока прочие, галдя и отталкивая друг друга, подскакивали возле кучи игрушек, торопливо, словно лягушек из пруда, выхватывая игрушечные машинки из кучи, отщепенец нашёл себе занятие поинтереснее.
Склонив голову набок, словно петух, разглядывающий червяка, он внимательно изучал пищащих птенцов в своём гнезде. Затем, словно ножницы, широко разинул клюв – и заглотил одного из птенцов.
Другие аисты тем временем уже возвращались с добычей – у кого-то в клюве была зажата пластиковая гоночная машинка, у кого-то металлическая грузовая с облупившейся краской.
– Дети птичьи, а игрушки – почему-то человеческие… И вообще, у того, кто писал эту психопрограмму, руки, извиняюсь, из задницы растут – птенцам нужнее червяки и личинки, – пробормотал я.
Кэлинеску молча улыбнулся.
Аисты, поскидав свою добычу в гнёзда, устроились рядом с птенцами. Казалось, им ничего больше не нужно в этой жизни – такими успокоенными и умиротворёнными они выглядели.
Но нет – то ли заскучав, то ли ещё по какой-то причине, они вдруг стали развлекаться странным образом. Вы не слышали, как смеются птицы? Я тоже. Но крики их напоминали смех: "Кха! Кха! Кха-кха!" При этом птицы, вытягивая шеи, смотрели в одну сторону – на аиста, склевавшего собственного птенца. Тот вертел длинноносой головой, поглядывая чаще, чем на других, на давешнюю "даму", потом, спружинивая длинную шею в букву "s", прятал голову то под одно, то под другое крыло, пытаясь спастись от надоедливого гама. Наконец, он не выдержал, и, взмахнув крыльями, взлетел.
Покружив под потолком, он направил свой полёт к куче игрушек. Спикировав к ней, он коснулся пола лапами, как шасси, и в три подскока, словно кукурузник на поле, остановился.
Прочие птицы, все, как один наблюдавшие за ним, замолкли, словно по команде.
Аист, бродя возле заметно поредевшей кучи игрушек, казалось, высматривал и выбирал. Потом он развернулся и, высоко поднимая ноги, направился в противоположную сторону.
Другие аисты, восседающие на своих гнёздах, тут же вновь подняли гвалт. Отщепенец остановился, потоптался нерешительно, и вернулся к куче игрушек.
В этот момент сверху, из-под потолка, раздался звук – оглушительный короткий свист, напоминающий помеху при настройке концертной аудиоаппартуры.
Аисты замерли и съёжились. Затем вяло, словно нехотя, по одному начали покидать гнёзда.
Те, кто взлетал, выглядели и вели себя так, словно их выгоняли из гнёзд. Они медленно и низко над гнездом совершали круг, пытались сесть в него, но тут же, словно током отпугнутые, вспархивали, крича негромко и печально, вновь кружили. Затем всё повторялось, и, видимо, поняв, что теперь уже не удастся усидеть на прежнем месте и смирившись с этим фактом, птицы поднимались выше, выше.
Из их беспорядочного кружения в воздухе начали заметно выстраиваться правильные линии. И когда они совершенно ясно оформились в две колонны, птицы, медленно и широко взмахивая крыльями, направили свой полёт к углу под самым потолком.
Если напрячь зрение, там можно было разглядеть нечто вроде вентиляционного люка без решётки, это был просто чёрный провал, который засасывал птиц.
Они явно не желали туда лететь, хотя и направлялись именно к люку. Но перед ним каждая птица притормаживала полёт, и весь её вид – трепещущие с хлопаньем крылья, поза, свидетельствующая о желании отпрянуть, – говорил о нежелании проникать в люк.
Несмотря на усилия птицы, её словно бы хватала и утаскивала внутрь невидимая рука.
– Не очень-то они хотят туда лететь… – заметил я.
– Хотят, не хотят – все туда улетят, – ответил доктор. – Идёмте! – торопливо потянул он меня за локоть.
Я двинулся за доктором, который быстро зашагал к выходу.
Очутившись в коридоре, доктор, не говоря ни слова, быстро подвёл меня к следующей двери и буквально втолкнул за неё.
Хотя предыдущий цех был велик, этот оказался просто огромен. Собственно, я даже не увидел ни стен, ни потолка, ничего, что как-то ограничивало бы это пространство.
Оглядевшись, я догадался о причине спешки доктора – очевидно, он хотел показать мне картину, которую я и увидел, взглянув вверх: высоко, в перламутровой ряби облаков, тянулись двумя линиями птицы, словно маленькие чёрные крестики, медленно машущие перекладинами.
– Неужели это те самые? – спросил я, запрокинув голову.
– Они, – ответил доктор.
Ниже, у горизонта я заметил ещё одну многочисленную стаю.
Птицы стремительно приближались к нам, то ли журавли, то ли тоже аисты, только эти были чёрные.
С другой стороны опять возникло живое, роящееся и колышащееся облако – очередная стая птиц, на сей раз жёлтых, затем ещё одна, – голубых, и все они, приближаясь к нам, совершали широкий вираж, взмывали ввысь и встраивались в тот, высокий, неторопливо-неостановимый полёт наших знакомцев из предыдущего зала, вливаясь в два потока, которые уходили вверх и вдаль, словно параллельные прямые, и я отчётливо видел, что вдалеке они всё-таки пересекались, как бы кто ни возражал против этого геометрического феномена.
– Идёмте дальше! – ещё более торопливо и нервно позвал Кэлинеску.
Я последовал за ним. Коридор, дверь…
САЙТ 30
Мы оказались в очень странном месте. Или, может, очень странно вдруг начало работать моё восприятие.
Я не могу назвать это место "залом" или "цехом", не могу сказать, какие предметы там находились. Я как-будто бы стал воспринимать окружающее какими-то иными органами чувств, о которых не ведал и которые никогда раньше у меня не действовали.
Впрочем, несколько впечатлений, отразившихся в моих привычных пяти чувствах, у меня всё же осталось.
Во-первых, мне показалось, что к месту этому малоприменимо понятие "масштаба", "размера". Из-за этого во всём моём существе попеременно возникало то ощущение восприятия невероятного, ужасающе гигантского простора, то ощущение собственной сжатости до масштабов молекулы, когда микротрещинки на пылинке, невидимо парящей в солнечном луче кажутся разломами земной коры и каньонами.
Зрение моё перестало что-либо значить, но мне представлялось, что там было темно.
И рождался также ещё один образ…
Когда-то мне приходилось бывать на подстанции, где, огороженные стальной сеткой, на бетонном фундаменте, как на престоле, неподвижно, одиноко и значительно, словно каменные истуканы острова Пасхи, возвышались огромные трансформаторы. Черепа со скрещёнными костями и восклицательные знаки на металлических одёжках предупреждали о высоком напряжении; в застылой тишине, окружавшей этот островок укрощённой электроэнергии, раздавалось угрожающее гудение, шедшее из глуби трансформаторов. Страх от соседства с опасностью сковывал, всё внутри тела напрягалось, как струна, натянутая предельно – до воя и потрескивания, и походка возле этих монстров становилась деревянной.
Подобное же чувство овладело мной в том месте, где я оказался сейчас – то же ощущение опасности от тесной близости с обнажённой мощью природных сил, бросающих меня, словно в дрожь, в непостигаемую вибрацию – от пылинки к космосу и обратно.
От страха из-за ощущения, что я нахожусь в каком-то невероятно огромном пространстве, без границ и опоры, словно в открытом космосе, я на мгновение закрыл глаза. А когда открыл их, то с перехваченным дыханием, как у человека, впервые собирающегося прыгать с парашютом и глядящего из открытой кабины самолета вниз, увидел, как слева и справа от меня, спереди и сзади, словно трассирующие пулеметные очереди, возникает нереально-кинематографическая иллюминация: многоцветные светящиеся пунктиры, образующие огромную клетку, в центре которой я сидел в откуда-то взявшемся кресле, нет, уже не просто сидел, а, сидя в кресле, двигался куда-то вперед. Движение ускорялось, затем оно резко пошло на подъем. Теперь я не чувствовал страха, мне было удобно и спокойно. Несмотря на все перемещения, я продолжал видеть боковым зрением Кэлинеску рядом со мной, но виделся его облик блекло, будто отражение в ночном окне. Внезапно я понял, что это не я движусь, а среда вокруг меня, состоящая из быстро меняющихся картин, будто я пролетал сквозь толстую стопу слайдов, переставая видеть предыдущую картину, будь то дико вогнутая среда или красочный неземной пейзаж, едва пройдя сквозь нее.
Затем "слайды" начали как бы рассыпаться, и это было грандиозное зрелище, яркое и необъятное, как северное сияние. Казалось, мир распадается на куски, на гигантские, переворачивающиеся и пронзающие друг друга пластины "слайдов" с объемными и движущимися изображениями.
– Вот она – Матрёшка! Всё, дальше нам нельзя, – сдавленно, словно из-под подушки, раздался голос Кэлинеску в этой нечеловеческой серой мгле.
У меня возникло ощущение какого-то ступенчатого "схлопывания"; я словно складывался, уменьшался, переходя с предыдущего уровня на уровень последующий, с каждым переходом вновь постепенно обретая привычные параметры слуха, зрения, чувства температуры и объёма среды, в которой я находился.
Наконец, возникло смутное ощущение, что мы с доктором спускаемся по пожарной лестнице. Почему именно так? Потому, вероятно, что мои ассоциации по последовательной траектории ссылок могли двигаться следующим образом: "трансформаторная подстанция" – "электричество" – "огонь" – "огонь плюс большое пространство" – "пожар" – "переход со ступени на ступень" – "пожарная лестница".
Спустившись с неё, мы спрыгнули вниз – момент прыжка преобразовался в выход через дверь в коридор.
Вновь мы стояли в прохладном пустом коридоре, у стены, вдоль которой вытянулся ряд одинаковых дверей.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Кэлинеску, заглядывая мне в лицо.
– Нормально, – выдохнул я с усилием, дрожа от возбуждения, словно впервые опробовал какой-то головокружительный аттракцион вроде падения с небоскрёба на страхующем тросе.
– Тогда двигаемся дальше. Нужно осмотреть хотя бы половину цехов, ведь для настройки параметров защиты "Матрёшки" вам придётся частично изменять исходные коды большой – если не большей – части этих психопрограмм. Ну, это вы сами позже решите… Давайте-ка вот сюда заглянем, здесь мыслеобразы несколько нудноватые, но зато поспокойнее, чем там, где мы сейчас были, – с этими словами Кэлинеску повернул штурвал очередной двери.
Зал за ней был небольшим по сравнению с предыдущими, и напоминал какую-то канцелярию – столы с письменными принадлежностями, копировальные аппараты, шкафы со множеством выдвижных ящичков и табличек. Подойдя к одному из шкафов, доктор выдвинул узкий ящик.
– Картотека. Здесь хранится информация о паразитах мышления… – сказал он, хлопнув ладонью по длиннющему ряду дисков.
– О вирусах?…