Во время наших прогулок Лиз не раз с восторгом вспоминала, как она сама выходила в Сеть под руководством Стивы, и скопировала страницу созданного им сайта. Я с неудовольствием выслушивал её восторги, и, не обладая Стивиной бесцеремонностью, терпеливо подкарауливал момент, когда смог бы, по возможности как бы невзначай, озвучить и мои собственные достижения. Терпение моё было вознаграждено, момент подходящий подкараулен, и какое же острое удовольствие я испытал, когда на вопрос Лиз, кто написал Психонет Эксплорер, мне довелось скромненько ответить: "Я".
"Ты?!" – Лиз остановилась, глядя на меня так поражённо, что я даже запомнил место, где это произошло – на Аничковом мосту.
"Да; а что тут такого? Это же моя работа, я психопрограммист", – спокойно подтвердил я. Мы двинулись дальше. Помолчав, Лиз с чувством произнесла:
"Удивительное всё-таки явление – Психонет! Умом понимаю, в чём тут дело, а всё равно как-то… Что это? Где он?"
"Он – в каждом, и каждый творит и носит в себе потенциально целый Психопet, как свой внутренний мир. А наша задача – оформить его, организовать и обогащать, расширяя и усложняя от вида простой личной странички к безграничному совершенствованию…"
"Безграничному?…" – опять остановилась Лиз, видимо, впечатлённая романтикой такой масштабности.
"Конечно! Ведь Психопet – это Сеть Разума, а Разум не имеет границ", – разглагольствовал я, вводя мою подругу под величественные своды Казанского собора.
Ещё Лиззи почему-то очень интересовали зрительные эффекты, "картинки", как она выражалась, увиденные ею при выходе в Психонет.
"Это тоже вы их создаёте?" – спрашивала она.
"Мы", – подтверждал я, и уточнял: "Создаём дизайн мы – но его часто "подсказывают", а то и "навязывают" нам образы, уже имеющиеся в русском психополе. И, кроме того, мы, чтоб не изобретать велосипед, многие формы и понятия копируем с Интернета. Например, при дальнейшем повсеместном распространении Сети её части решено именовать "сайтами" и "страницами".
"А почему ваша институтская сеть названа "Русская Душа"? – спрашивала Лиз.
"Русская" – ясное дело, потому что мы же находимся в России. А "душа"… ну, ведь сфера исследований Института – это внутренняя психическая жизнь человека, его нервные реакции, мысли, чувства, но только рассмотренные как электромагнитные излучения. То есть, иначе говоря, предмет нашей работы – всё то, что люди попросту называют "душой". Вот так и получилось название – Русская Душа. А её составляющие, то есть сайты, Михаил Потапович тоже иногда именует "душами", – объяснял я своей подруге.
"А что? Логично! Получается, одна большая, общая Русская Душа складывается из множества отдельных русских душ… логично! И красиво!" – отмечала Лиз.
"Чтобы оценить красоту устройства Русской Души, нужно хорошо знать русский язык…" – в ответ пытался я похвалить лингвистические способности моей американской подружки, зря надеясь, что она не угадает в моих словах лесть влюблённого: Лиз иронически прищуривалась и окидывала меня снисходительным взглядом. Чтобы замять, а точнее, заесть, или запить возникшую неловкость, я приглашал Лиз в какое-нибудь кафе, попадавшееся нам на пути. А потом мы снова отправлялись гулять и беседовать.
Разговаривая, мы с ней исходили пешком, наверное, весь Питер. Я не забывал с гордостью показывать Лиз наши памятники и разводные мосты через Неву, иногда угощал мороженым, и всё больше привязывался к ней.
Однажды, когда мы гуляли по Невскому, удивлённая Лиз услышала весьма своеобразные вариации на тему гимна своей родины, и потянула меня к трио: скрипка, банджо, губная гармоника; уличные музыканты так искромётно лихачили и синкопировали, что Лиз, широко улыбаясь, притопывала ногой. Послушав и бросив мелкую купюру в раскрытый футляр скрипки, мы двинулись дальше.
– Уилл, ты, кажется, говорил, что в вашей работе участвовали даже музыканты? – вдруг вспомнив, спросила Лиз.
– Да, и что?
– А можешь рассказать, чем именно они вам помогали?
Я невольно поморщился: мисс Этеридж никогда не забывала о своих профессиональных обязанностях, и, о чём бы мы ни болтали, постоянно возвращалась к теме деятельности Института. Меня это напрягало – казалось, что Лиз общается со мной только для того, чтобы побольше узнать о моей работе. Видя, что я, как и обычно, не очень-то склонен говорить об этом, моя гёрлфренд взяла меня за руку:
– Мне просто интересно… ну ладно дельфины – а чем музыканты-то могли вам помочь?
– Действительно! Дельфины хотя бы через обруч прыгать умеют, а музыканты только дудят да скрипят… – фыркнул я.
– Ну просто я подумала, нейрокомпьютерные технологии и искусство – эти вещи так далеки друг от друга…
– Ближе, чем тебе кажется, – заметил я.
Лиз со вниманием взглянула на меня. А мне пришла в голову идея.
– Знаешь, что? – я остановился. – Давай сходим…
И я повёл свою заокеанскую подружку в "Уголок". Так мы в Институте называли странное заведение, сочетающее в себе место богемной тусовки, экспериментальную инженерную лабораторию, клуб альтернативной и рок-музыки, и Бог знает, что ещё.
Это заведение занимало в обычной жилой девятиэтажке площадь нескольких квартир, выходящих на угол дома, отчего и возникло название. Раньше здесь находился мебельный магазин. А когда его хозяину надоело заниматься бизнесом и он решил, что уже достаточно наколотил бабла, – он прикрыл лавочку. И с тех пор "Уголок" стал местом, где постоянно кипела интеллектуальная жизнь продвинутых и ищущих питерцев.
Хозяину "Уголка" было около пятидесяти лет, звали его Аркадий, а отчество его я не помнил, потому что он запрещал обращаться к себе по отчеству, а требовал только по имени. Зато его фамилию трудно было не запомнить – Бац. Я слышал, что настоящая его фамилия то ли Бацнер, то ли Баснер, но при мне он новым знакомым всегда представлялся именно так – Бац. Аркадий Бац. Да, вот такое необычное у него было имя; как его конец оказался обрезанным, я не знал. Впрочем, я этим и не интересовался. Гораздо важнее для меня была сама возможность водить знакомство с такой замечательной личностью, как Аркадий Бац. Это был высокий, поджарый, энергичный человек с чёрными блестящими глазами, резкими жестами и быстрой речью. Когда-то он, как я, опять же, слышал от наших общих друзей, многообещающе начинал научную карьеру, правда, не знаю, в какой области, но прервал её из-за своего беспокойного характера и неспособности подчиняться трудовой дисциплине. Круг его интересов был очень широк – искусство, гештальт-психология, компьютеры, философия трансгуманизма. Получилось так, что его идеи оказались практически полезны для нашей институтской работы. Официально он никогда не числился нашим сотрудником, но Рудин его весьма ценил и поддерживал с ним контакт, потому что его крайне оригинальные психологические тесты очень пригодились в нашей работе. И вот теперь мы с Лиз направлялись к нему, потому что я посчитал, что на возникший у неё вопрос никто не ответит лучше, чем Бац. Ну и, если быть совсем уж честным, мне хотелось чем-то удивить мою подругу, показать ей что-нибудь яркое и необычное. А в Питере, если не считать исторических достопримечательностей, пожалуй, не было места более яркого и необычного, чем "Уголок".
– Здешний хозяин – человек со странностями, так что ты это имей в виду… – предупредил я Лиз, когда мы по ступенькам взошли на крыльцо и оказались перед металлическим "сезамом".
В полутьме за дверью обозначился коридор, который буквой "г" выводил направо в большой зал матово-белого и голубовато-серого цвета. Здесь имелось шесть стен разной длины и расположенных под разным углом; некоторые участки выложенного плиткой пола поднимались, образуя островки-плоскости повыше основной площади; потолок тоже был не ровным, а уступчатым, со встроенными осветительными приборами в виде узких цилиндров и додекаэдров и абстрактными декоративными деталями. Из-за всех этих геометрически правильных неровностей казалось, что находишься внутри огромного кристалла.
В зале, словно в противовес острой угловатости внутренних поверхностей, в беспорядке стояло много мягких и удобных розовых креслиц округлых форм, среди которых не было ни одной повторяющейся, и в то же время явно улавливалась их принадлежность одному гарнитуру.
На креслицах, развалясь кто как и поедая мороженое, расположилось местное общество, пестрее не выдумать: длинноволосые хакеры и модельерши – лысые, как Шинейд О Коннор; кинокритик, имевший глянцевую внешность и свою колонку в известном "глянце", и несколько тех, кто почему-то называли себя писателями-"деревенщиками", хотя, как я знал, жили они в самом центре Петербурга и отроду не держали в руках ни лопаты, ни топора.
Когда мы вошли, некоторые обернулись, вяло маякуя рукой: "Привет!" Я ответно закивал.
– Очень оригинальный интерьер, – заметила Лиз, с любопытством оглядывая всё вокруг.
– Приятно, что вам нравится! – громко произнёс Бац, являясь стремительно и неожиданно, как всегда, из двери своего кабинета, которая была затенена и не выделялась на фоне паутинно-седеньких, фрактально-узорчатых панелей. Не иначе, увидел нас в кабинете по видеонаблюдалке.
– Здравствуйте, Илья!
– Здравствуйте, Аркадий, – я пожал протянутую мне руку. – Познакомьтесь – Лиз Этеридж, журналистка. Хочет написать книгу о разработках нашей лаборатории…
– Что ж, – тема своевременная и крайне интересная! Желаю успеха… полагаю, вы на него можете рассчитывать – с таким-то консультантом, как Илья! – Бац охватил нас своим лёгким и пронизывающим взглядом, и я аж поёжился, чувствуя, что ему уже всё до донышка ясно о наших с Лиз отношениях.
У Аркадия приподнялась левая бровь и уголок губ, а в ставшей доверительно-заговорщической интонации растворилась капелька ехидцы:
– Не отпускайте Илью от себя ни на шаг – и Пулитцеровская премия вам гарантирована…
Лиз улыбнулась.
– Пулитцеровская… Шмулитцеровская… Зачем нам это? Не на-аше это всё, не ру-усское!.. – проворчал один из "деревенщиков", подходя к нам с бокалом мороженого в руке. – Бац, ну сколько ещё ждать этих твоих борцов за чистоту природы? У меня жена, – он боксёрским жестом выбросил упитанный бледный кулак из манжеты, взглянув на часы, – приедет через час сорок пять, мне её край встретить надо. Что нам останется для этой вашей дискуссии?
– Не переживай, всё успеется, – Бац успокоительно тронул пальцами пиджачный локоть "деревенщика". – Вот пока наши гости, дама с Илюшей, вполне, я надеюсь, не против побыть борцами за чистоту природы… Мы немножко позже поговорим, хорошо? – кивнул мне Бац, безошибочно учуяв, что я именно для разговора с ним привёл Лиз. – А сейчас извините, мне нужно отлучиться… – он исчез так же стремительно, как и появился.
– А вы, видимо, тоже с Ильёй трудитесь? Или на нашу экологическую собирушку пришли? – голос "деревенщика" был высокий и сипловатый, интонация неторопливая и недовольная, словно ему весь мир должен был. Он с ленцой и без любопытства поглядывал на нас искоса сквозь толстые стёкла очков.
– Она журналистка. Из Штатов… – за неё ответил я.
Рыхлая фигура "деревенщика" подобралась, нижняя губа у него сомкнулась с верхней так плотно и резко, что даже пушистая борода веником заметно дёрнулась.
– Из Шта-атов… – протянул "деревенщик", жестом приглашая нас присесть на ближайшие креслица возле низкого стеклянного столика, рядом с двумя своими собратьями-писателями.
– Ну и как там у вас, в этих ваших Штатах?
Я слегка напрягся, но тут же и расслабился: у "деревенщика" "этих ваших" – всего лишь привычный оборот, а Лиз, казалось мне, не настолько вникла в нюансировку русской речи, чтоб заподозрить в "этих ваших" легчайшую пренебрежительность.
– А что это за "Шмулитцеровская" – премия, видимо? – о которой вы сказали? – наивно поинтересовалась Лиз.
Двое других "деревенщиков" с интересом взглянули на неё. Один из них, которого я видел здесь всего пару раз и потому не запомнил его имени, крупный и улыбчивый, произнёс низким приятным голосом:
– Не обращайте внимания – пустяшный морок, возникающий при столкновении двух языков…
– Вернее сказать, – при столкновении двух культур, двух подходов к жизни, двух образов бытия, являющихся супротивниками… – своим недовольным тоном пропел бородатый.
– Так уж и супротивниками? – вставил я.
– Действительно! Отчего супротивниками? – обернувшись к коллеге, примиряюще поддержал меня обладатель баса. – Все культуры, все языки из корня единого, и корень тот – праславянский, идущий от древних арьев-земледельцев… посему русский язык, будучи началом начал, отечески объемлет все прочие языки, в том числе и язык нашей гостьюшки дорогой…
"Осталось только добавить "ох ты, гой еси, красна девица Лизавета свет Этеридж…" – подумал я.
Лиз немного нахмурилась – ей нелегко было понять прозвучавшую тираду. Впрочем, и мне тоже, хоть я и не был американцем.
– Вы хотите сказать, что английский язык имеет связь с русским?
– А как же, девонька! Узри сама – несть числа словесам, коими вы беседы полните, а о том не ведая, что их сродство с речением роським… Ну, скажем – "бренд". Сие от роського народного глаголу "сбрендить", а такоже с существительным "бред"…
– Простите, – а "тренд" тоже русс… роськое слово?… – прервал я. "Деревенщик" с энтузиазмом закивал:
– Конечно, друже! "Тренди-бренди, балалайка, тренди-бренди – бабла дай-ка!" – было некогда такое присловье…
– Ну уж "бабло"-то тут причём?! "Бабло" – это современная, новая идиома!
– Ошибаетесь! Нет ничего нового под луною, всё новое – беспамятством нашим забитое старое. Иль молвить желаете, что в те времена, что от нас далече, языцы в пропитании, одёже, сбруе и другом товару не нуждались, а коли так, то и бабло им не потребно было? "Тренди-бренди, бабла дай-ка" – сие присловье у коробейников да скоморохов было во временам оны. Идёт он, сердешнай да босый, по Руси, торгует, или народец веселит, на балалаечке-то играет, да и напевает: "Тренди-бренди, балалайка, тренди-бренди – бабла дай-ка!" – убеждённо заявил писатель. Бас и взгляд у него были по-доброму наставительные, улыбка приятная. Я немного помолчал. Вспомнив, спросил:
– А "сбрендил" – где тут этимологическая связь?
– Ну, как же! – писатель даже заёрзал свом широким задом, словно радуясь, что оппонент сам подбрасывает ему столь очевидный козырь. – "Сбрендить" – что сие значит?
– Ну, – рассудка лишиться, вести себя неадекватно…
– Вот! Вот именно! – воскликнул "деревенщик", тыча в воздух толстым пальцем. – А "бренд" – что сие?
– Популярная торговая марка, – вошла в наш разговор Лиз.
– И разве не зрим мы, как народец нонече, особливо младой по летам народец, охоч да жаден до "брендов"? "Шармани", "Буччи"… Иной до того охоч да жаден до "брендов", что и "сбрендит" от них, токмо о том и дума, чтоб часы-то – "Вертушка", а одёжа – "Шармани", и уж не человеце пред нами, а один сбрендивший хламур…
– Гламур? – поправила Лиз вместо меня, потому что я-то в данном случае уже не сомневался в обоснованности этимологических связей. Слишком очевидна мне стала правота моего собеседника, поэтому я, слегка заскучав, налёг на мороженое, оглядываясь по сторонам. А он продолжал заливаться:
– Оттого и сказывают о широте, "всечеловечности" русской души. Всё, реку я вам, всё пропитано, аки соком живоначальным, глаголом роським – и в тех языках и культурах, что вроде и не родня нам. Песни, легенды, игры…
– Игры, говорите? – вставил я.
В нескольких метрах от нас за столиком в кресле сидел длинноволосый юнец из тех, в чьей речи нет просвета от "патчей", "линков" и "гифов". Развалившись, вытянув ноги и склонив голову набок, он правой рукой вяло баловался с йо-йо, швыряя вниз и ловя подпрыгивающий на резинке маленький шарик.
– Что?… – остановился писатель.
– Вы сказали про игры. Вон, видите паренька? Который с шариком… – попробовал я атаковать собеседника, издалека надеясь подвести разговор к теме компьютерных игр.
– А-а! Сия безделица – древлероськая забава.
– Йо-йо?!. – поразился я.
– "Ё-ё моё", точнее… – кивнул "деревенщик".
Я так и остался сидеть с открытым ртом, обезоруженный и понимая, что дальнейший спор вести бесполезно и ни к чему. Тем более, что, как-никак, я ведь и сам трудился в сфере расширения Русской Души – неплохо бы, если бы и до размеров "всечеловечности"…
Из гипнотической задумчивости, в которую я погрузился от внушений "деревенщика", меня вывел вновь нарисовавшийся рядом Бац:
– …Ну, как вы тут? Надеюсь, не заскучали?
От входа послышалось пиканье электронного замка, шорох автоматических дверей, оживлённые голоса и звуки шагов, потом ещё, ещё… Видимо, прибывал народ на ту самую "экологическую собирушку", о которой упоминал один из наших собеседников.
– Давайте-ка я вас кофе угощу, – сказал Бац, помахивая рукой и кивая входящим. Он развернулся, и мы с Лиз проследовали за ним к мутно подсвеченной стеклопластиковой стене, затем на ступеньку, затем в тень своеобразной "прихожей" и, наконец, – в его кабинет.
САЙТ 7
Первое, что обращало на себя внимание в кабинете Аркадия, – это особенная, редкая тишина. Будучи человеком компанейским, Бац, тем не менее, иногда нуждался в абсолютной тишине, и не пожалел денег и спецматериалов на её создание.
От большой комнаты, из которой мы только что пришли, интерьер кабинета весьма отличался: вошедший словно попадал в другую эпоху, и Лиз от такой резкой смены обстановки не удержалась:
– О!..
– Да, да, – у меня слабость к дизайну минувших времён… – рассеянным тоном промолвил Бац, выпуская чёрную журчащую струю из серебряного кофейника, перевитого змейками. – Я ведь, было дело, мебелью занимался, в том числе и антикварной – так вот была возможность кое-что и для себя на аукционах приобрести…
– Красиво! – произнесла Лиз, остановившись перед одной из картин в потемневшей раме. – Чувствуется, что здесь… как это… о-би-та-лище настоящего любителя искусства!..
– Кстати, об искусстве. У Лиз, Аркадий, возник вопрос как раз насчёт этого.
– Насчёт чего?
– Насчёт того, какая может быть связь между искусством и нашей институтской работой, – сказал я, вольготно располагаясь на диване.
Бац присел рядом, жестом приглашая Лиз следовать его примеру. Мы вооружились чашечками с горячим кофе, и Бац, отхлебнув, заметил:
– Ну, в свете новейших тенденций связь самая обязательная…
– Да? И в чём же она?
Бац обвёл жестом картины и статуэтки, заполнявшие стены и полки кабинета:
– Что это, по вашему?
– Вы имеете в виду?… – Лиз указала подбородком на картину, которой она восхитилась. – Чудесное полотно!
Бац изобразил сложную мимическую фигуру, дающую понять, что прозвучавшее объяснение удовлетворяет его не вполне.
– И всё? Может, можно что-нибудь добавить? – спросил он.
– Ну, – произведение живописи. Арт-объект, если хотите.
– А если я скажу вам, что это заархивированный файл, содержащий информацию о паттернах хронотопно ориентированного восприятия?
Лиз несколько секунд молчала, а затем рассыпала серебристый смешок:
– Вот так шутка! Расшифруйте…
– С удовольствием, – серьёзно промолвил Бац. – Художник, создавая этот пейзаж, наблюдал его в натуре, и испытывал при этом определенные чувства, ведь так?
– Так…